– Ты наверняка сможешь. Но как же ты будешь писать, если намертво засела в секте?
– Во-первых, это не секта, а потом, через год у меня истекает срок контракта.
– Надо же!.. Тогда я тебе помогу.
– Здорово! Я хочу отыскать хронику. Возможно, она по-прежнему в усадьбе, как вы думаете?
– Возможно.
– Но я не понимаю одного. Этот граф ведь, наверное, был чертовски богат. Почему он построил усадьбу здесь, вдали ото всех?
– Так поступают, только если есть что скрывать, согласна?
– А что он скрывал?
– Это написано в книге. Я надеюсь, что ты ее найдешь.
– Пожалуйста, расскажите.
– Возможно, в другой раз, когда мы узнаем друг друга получше.
Поняв, что ничего не добьется, если будет приставать к Карин, София не стала предпринимать новые попытки.
– А как сложилась жизнь у тех, кто переехал во Францию, у Хенрика фон Бэренстена и его семьи?
На лице у Карин появилось слегка удивленное выражение.
– Так ты не знаешь?
София отрицательно покачала головой.
– Значит, ты не поняла, насколько неудачливым был род фон Бэренстен… Несколько лет назад Хенрик с женой погибли при пожаре. Они жили в Южной Франции, где-то на Ривьере. Вся семья сгорела в доме.
– Это же безумие!.. Неужели это правда?
– Да, мне рассказал об этом Бьёрк. Про них написали в местной газетенке, которую я больше не читаю.
– Значит, из всего рода никого не осталось?
– Ни души. Та, что написала семейную хронику, прожила долго, но Хенрик был ее единственным ребенком, а она несколько лет назад умерла в каком-то доме престарелых. На Фредрике генеалогическое древо закончилось.
– А я-то думала, что где-нибудь, возможно, есть счастливый конец…
– В каком-то смысле он, пожалуй, есть. Не то чтобы мне нравилась твоя секта, но об усадьбе вы позаботились. Прошлой весной, когда я проходила мимо, калитка стояла открытой, и я не смогла не заглянуть. Усадьба будто обрела новую жизнь.
София покосилась на наручные часы и поняла, что ее скоро хватятся. Она поблагодарила Карин и пообещала при первой же возможности снова прийти, потом сгребла в охапку цветы и поспешила домой.
* * *
Потихоньку закапал дождь, и когда София подошла к воротам, форма у нее была мокрой. На юбке виднелась цветочная пыльца, и краем глаза София видела, что волосы у нее торчат в разные стороны.
Возле ворот ее ждал Буссе. Внешне он казался спокойным, но она сразу почувствовала, что он кипит от злости.
– Где ты была?
– Сперва в цветочном магазине, а потом бегала по лугам, собирая цветы; ты разве не видишь? – Она торжествующе приподняла букет.
– Не ври!
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что не надо врать. Я пытался тебя найти. Кармен Гардель уже здесь. Но в цветочном магазине сказали, что ты туда не заходила. Они теперь закрывают не в пять, летом они работают до шести.
Сердце подскочило к горлу. Рука шарила в кармане куртки, но он оказался пуст, и София поняла, что пейджер остался лежать в офисе. Сначала она подумала, что пропала, и сразу представила себя в красной кепке, пропалывающей клумбы.
– Ты что-нибудь говорил Францу?
– Еще нет, но я сейчас иду к нему.
– Пожалуйста, ничего не говори. Я просто подумала, что дикие цветы будут красивее пионов. Мне пришлось искать их по всему острову. И посмотри, что я нашла!
– Тогда ладно. Они действительно красивые, – пробурчал Буссе. – Но в следующий раз…
– Следующего раза не будет.
Она поспешила в комнату Кармен Гардель и осторожно постучала в дверь. Никто не ответил, комната оказалась пуста. Кто-то – видимо Анна – уже убрал розы из ваз.
София расположила цветы как можно красивее.
Выйдя во двор, она увидела, что к гостевым домикам направляется Освальд. Рядом с ним шла женщина. София решила незаметно проскользнуть к себе в комнату и привести в порядок форму, но Освальд шел прямо к ней.
– София, иди поздоровайся!
Высокие каблуки делали Кармен Гардель почти такой же высокой, как Освальд. Ее сильно напудренное лицо напоминало маску. В больших глазах словно застыло удивленное выражение, а ресницы почти достигали бровей. Полные выпяченные губы походили на утиный клюв. Волосы были уложены, накручены и приведены феном в точно рассчитанный беспорядок. Костюм плотно облегал тонкую талию и большую грудь. Даже на свежем воздухе от нее разило духами.
– Кармен, это мой секретарь, София.
Та быстро пожала женщине руку, пытаясь другой рукой прикрыть пятна на юбке.
– Извините меня. Я занималась кое-чем на ферме… Обычно я так не выгляжу. Мне надо пойти переодеться.
– Ах, ничего страшного, – возразила Кармен низким хриплым голосом, который София сразу узнала. Вид секретарши ее явно забавлял.
– Конечно, можешь пойти переодеться, – сказал Освальд. – Я только хотел, чтобы ты познакомилась с Кармен. Понимаешь, она будет делать о нас репортаж. Снимать красивые фотографии. Ты будешь ей помогать.
– Да, конечно, это звучит замечательно.
– Я сейчас пойду с Кармен ужинать, а ты, пожалуйста, обеспечь, чтобы персонал пришел на утреннее собрание в полном составе; я расскажу там немного о ее проекте и о том, что от них ожидается.
– Я все сделаю. – София засомневалась, следует ли добавить «сэр», но не стала. Не знала, правильно ли это будет звучать при Кармен Гардель.
Она поспешила через двор к себе в комнату, приняла душ и сменила форму. Собирается ли Освальд провести с консультантом по пиару остаток вечера? Это означало бы свободное время, которое она могла использовать для обследования чердака. Возможно, даже найти семейную хронику…
Приведя в порядок офис и рассортировав бумаги, София стала подниматься на чердачный этаж. Покосилась вниз, на офис персонала, но тот, похоже, пустовал. Лестница извивалась вокруг большого столба и заканчивалась старой деревянной дверью. София нажала на дверную ручку. Дверь не открылась.
И тут она увидела на ней навесные замки. Два больших металлических замка, выглядевших совершенно новыми.
* * *
Теперь мы возвращаемся к чулану на пароме.
Внутри совершенно темно, если не считать узкой полоски света под дверью.
Пахнет влагой, водорослями и моющими средствами. Первые минуты кажутся самыми долгими. Почти невыносимыми. Потом я на время покидаю тело – а когда возвращаюсь, в чуланчике жарко и время перестало существовать.
Я невесом.
Но вот возникают знакомые звуки. Паркуются машины, на паром поднимаются пассажиры, болтая и смеясь, – все это долетает до меня, сидящего в темноте на ведре.
Паром далеко не заполнен, не сезон. Только регулярные пассажиры и жители деревни, едущие на материк за покупками. А я сижу, окруженный темнотой и кислыми запахами, и ощущаю полную ясность в голове. Как ограненный алмаз, как хрустальная люстра в вечернем свете. Я не испытываю никакого страха, волнения или малейшего напряжения.
Темнота становится моим компаньоном.
За поездкой я слежу по звукам, дающим мне глаза.
По мотору парома, равномерно тарахтящему в проливе, начинающему фыркать и кашлять, когда нам пора причаливать.
По машинам, которые заводятся и съезжают с парома. По шаркающим шагам и глухим голосам пассажиров.
Гул из гавани долетал до меня еще до того, как мы к ней подошли. И когда отзвучали последние шаги по трапу, я открываю дверь.
Выскальзываю с парома, словно тень. Склоняю голову в надежде, что никто меня не увидит; да, почти молюсь, пока не смешиваюсь с толпой на берегу. Двигаюсь быстрее, почти бегом, ликуя в душе.
В один и тот же день я уничтожился и восстал.
– Во-первых, это не секта, а потом, через год у меня истекает срок контракта.
– Надо же!.. Тогда я тебе помогу.
– Здорово! Я хочу отыскать хронику. Возможно, она по-прежнему в усадьбе, как вы думаете?
– Возможно.
– Но я не понимаю одного. Этот граф ведь, наверное, был чертовски богат. Почему он построил усадьбу здесь, вдали ото всех?
– Так поступают, только если есть что скрывать, согласна?
– А что он скрывал?
– Это написано в книге. Я надеюсь, что ты ее найдешь.
– Пожалуйста, расскажите.
– Возможно, в другой раз, когда мы узнаем друг друга получше.
Поняв, что ничего не добьется, если будет приставать к Карин, София не стала предпринимать новые попытки.
– А как сложилась жизнь у тех, кто переехал во Францию, у Хенрика фон Бэренстена и его семьи?
На лице у Карин появилось слегка удивленное выражение.
– Так ты не знаешь?
София отрицательно покачала головой.
– Значит, ты не поняла, насколько неудачливым был род фон Бэренстен… Несколько лет назад Хенрик с женой погибли при пожаре. Они жили в Южной Франции, где-то на Ривьере. Вся семья сгорела в доме.
– Это же безумие!.. Неужели это правда?
– Да, мне рассказал об этом Бьёрк. Про них написали в местной газетенке, которую я больше не читаю.
– Значит, из всего рода никого не осталось?
– Ни души. Та, что написала семейную хронику, прожила долго, но Хенрик был ее единственным ребенком, а она несколько лет назад умерла в каком-то доме престарелых. На Фредрике генеалогическое древо закончилось.
– А я-то думала, что где-нибудь, возможно, есть счастливый конец…
– В каком-то смысле он, пожалуй, есть. Не то чтобы мне нравилась твоя секта, но об усадьбе вы позаботились. Прошлой весной, когда я проходила мимо, калитка стояла открытой, и я не смогла не заглянуть. Усадьба будто обрела новую жизнь.
София покосилась на наручные часы и поняла, что ее скоро хватятся. Она поблагодарила Карин и пообещала при первой же возможности снова прийти, потом сгребла в охапку цветы и поспешила домой.
* * *
Потихоньку закапал дождь, и когда София подошла к воротам, форма у нее была мокрой. На юбке виднелась цветочная пыльца, и краем глаза София видела, что волосы у нее торчат в разные стороны.
Возле ворот ее ждал Буссе. Внешне он казался спокойным, но она сразу почувствовала, что он кипит от злости.
– Где ты была?
– Сперва в цветочном магазине, а потом бегала по лугам, собирая цветы; ты разве не видишь? – Она торжествующе приподняла букет.
– Не ври!
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что не надо врать. Я пытался тебя найти. Кармен Гардель уже здесь. Но в цветочном магазине сказали, что ты туда не заходила. Они теперь закрывают не в пять, летом они работают до шести.
Сердце подскочило к горлу. Рука шарила в кармане куртки, но он оказался пуст, и София поняла, что пейджер остался лежать в офисе. Сначала она подумала, что пропала, и сразу представила себя в красной кепке, пропалывающей клумбы.
– Ты что-нибудь говорил Францу?
– Еще нет, но я сейчас иду к нему.
– Пожалуйста, ничего не говори. Я просто подумала, что дикие цветы будут красивее пионов. Мне пришлось искать их по всему острову. И посмотри, что я нашла!
– Тогда ладно. Они действительно красивые, – пробурчал Буссе. – Но в следующий раз…
– Следующего раза не будет.
Она поспешила в комнату Кармен Гардель и осторожно постучала в дверь. Никто не ответил, комната оказалась пуста. Кто-то – видимо Анна – уже убрал розы из ваз.
София расположила цветы как можно красивее.
Выйдя во двор, она увидела, что к гостевым домикам направляется Освальд. Рядом с ним шла женщина. София решила незаметно проскользнуть к себе в комнату и привести в порядок форму, но Освальд шел прямо к ней.
– София, иди поздоровайся!
Высокие каблуки делали Кармен Гардель почти такой же высокой, как Освальд. Ее сильно напудренное лицо напоминало маску. В больших глазах словно застыло удивленное выражение, а ресницы почти достигали бровей. Полные выпяченные губы походили на утиный клюв. Волосы были уложены, накручены и приведены феном в точно рассчитанный беспорядок. Костюм плотно облегал тонкую талию и большую грудь. Даже на свежем воздухе от нее разило духами.
– Кармен, это мой секретарь, София.
Та быстро пожала женщине руку, пытаясь другой рукой прикрыть пятна на юбке.
– Извините меня. Я занималась кое-чем на ферме… Обычно я так не выгляжу. Мне надо пойти переодеться.
– Ах, ничего страшного, – возразила Кармен низким хриплым голосом, который София сразу узнала. Вид секретарши ее явно забавлял.
– Конечно, можешь пойти переодеться, – сказал Освальд. – Я только хотел, чтобы ты познакомилась с Кармен. Понимаешь, она будет делать о нас репортаж. Снимать красивые фотографии. Ты будешь ей помогать.
– Да, конечно, это звучит замечательно.
– Я сейчас пойду с Кармен ужинать, а ты, пожалуйста, обеспечь, чтобы персонал пришел на утреннее собрание в полном составе; я расскажу там немного о ее проекте и о том, что от них ожидается.
– Я все сделаю. – София засомневалась, следует ли добавить «сэр», но не стала. Не знала, правильно ли это будет звучать при Кармен Гардель.
Она поспешила через двор к себе в комнату, приняла душ и сменила форму. Собирается ли Освальд провести с консультантом по пиару остаток вечера? Это означало бы свободное время, которое она могла использовать для обследования чердака. Возможно, даже найти семейную хронику…
Приведя в порядок офис и рассортировав бумаги, София стала подниматься на чердачный этаж. Покосилась вниз, на офис персонала, но тот, похоже, пустовал. Лестница извивалась вокруг большого столба и заканчивалась старой деревянной дверью. София нажала на дверную ручку. Дверь не открылась.
И тут она увидела на ней навесные замки. Два больших металлических замка, выглядевших совершенно новыми.
* * *
Теперь мы возвращаемся к чулану на пароме.
Внутри совершенно темно, если не считать узкой полоски света под дверью.
Пахнет влагой, водорослями и моющими средствами. Первые минуты кажутся самыми долгими. Почти невыносимыми. Потом я на время покидаю тело – а когда возвращаюсь, в чуланчике жарко и время перестало существовать.
Я невесом.
Но вот возникают знакомые звуки. Паркуются машины, на паром поднимаются пассажиры, болтая и смеясь, – все это долетает до меня, сидящего в темноте на ведре.
Паром далеко не заполнен, не сезон. Только регулярные пассажиры и жители деревни, едущие на материк за покупками. А я сижу, окруженный темнотой и кислыми запахами, и ощущаю полную ясность в голове. Как ограненный алмаз, как хрустальная люстра в вечернем свете. Я не испытываю никакого страха, волнения или малейшего напряжения.
Темнота становится моим компаньоном.
За поездкой я слежу по звукам, дающим мне глаза.
По мотору парома, равномерно тарахтящему в проливе, начинающему фыркать и кашлять, когда нам пора причаливать.
По машинам, которые заводятся и съезжают с парома. По шаркающим шагам и глухим голосам пассажиров.
Гул из гавани долетал до меня еще до того, как мы к ней подошли. И когда отзвучали последние шаги по трапу, я открываю дверь.
Выскальзываю с парома, словно тень. Склоняю голову в надежде, что никто меня не увидит; да, почти молюсь, пока не смешиваюсь с толпой на берегу. Двигаюсь быстрее, почти бегом, ликуя в душе.
В один и тот же день я уничтожился и восстал.