– Мы уже близко, – громко сказал он, стараясь перекричать вой ветра.
Тот вздрогнул, выныривая из пучины собственных мыслей.
– А?
Дима наклонился поближе, чтобы командир мог его расслышать.
– Я говорю, мы уже близко от Томска. Всего сорок километров осталось.
Пастор повертел головой.
– Че-то быстро мы дошли, тебе не кажется?
Зорин мысленно чертыхнулся. Командир оказался умнее и прозорливее, чем казалось сначала.
– Не знаю, – прокричал он. – Вон тот знак указывает, что мы на границе Томской области. А отсюда до города – сороковник.
Вокруг них собрались остальные. Ветер с каждой минутой усиливался, швыряя в лицо стремительно летящие снежинки.
– Не пройдем мы этот сороковник, – Пастор прижал ладони рупором к маске противогаза, будто это могло усилить звук. – Нам надо укрыться. Ты не знаешь, где это можно сделать?
Дмитрий задумался.
– Знаю, – сказал он через минуту. – Там дальше, метров через триста, пост полиции должен быть. Такая кирпичная коробка. Будем надеяться, что она еще на месте.
Бойцы выдвинулись вперед. Через десять минут борьбы со снегом перед ними предстало небольшое кирпичное строение. Зорин сразу обратил внимание, что окна заделаны железными листами.
– Похоже, там уже кто-то живет, – сказал Князь, постучав пальцем по железу.
Командир подошел к двери и подергал ее. Та со скрипом поддалась. Пастор кивнул одному из братьев, и тот выхватил неизменный мачете и исчез внутри. Через какое-то время он снова показался в дверном проеме и махнул рукой, приглашая следовать за ним.
– Заходим, – крикнул Пастор.
Все потянулись внутрь. Гюрза, шедшая последней, захлопнула дверь и закрыла металлический засов. На защитных костюмах загорелись фонари.
– Почему дверь была открыта? – спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Так, что у нас здесь? – поинтересовался командир. Группа рассредоточилась по помещению. Вскоре Гюрза нашла пару керосиновых ламп, и в комнате стало заметно светлее.
– А это что такое?
Все повернулись туда, куда указывал Князь. В углу лежали человеческие кости. Рядом, на самодельной треноге, висел закопченный котелок. Наемники подошли поближе.
– Понятно, – протянул Пастор.
– Что понятно? – спросил Дмитрий. Стоящий перед ним Князь закрывал ему весь обзор. Боец отошел в сторону.
– Вот это, – командир поковырялся в котелке ножом и вытащил оттуда мумифицированную человеческую кисть. Диму замутило. Сразу нахлынули воспоминания о времени, проведенном в гостях у Аркадьича. Он отошел подальше от страшной кучи. Остальных членов группы увиденное мало впечатлило. Пастор повертел на ноже останки и бросил их обратно в котел. Гюрза без особого энтузиазма перекладывала оружие, лежащее на столе рядом со старым проводным телефоном – три ПМ и два АКСУ. Все были изъедены ржавчиной, с пустыми магазинами и заклинившими в заднем положении затворами. Князь разглядывал висевшую на стене полицейскую форму в количестве трех комплектов. В кармане одного из кителей он обнаружил сложенную вдвое тетрадь. От грубого прикосновения обложка треснула и развалилась на куски подобно сухому осеннему листу.
– Осторожно! – прошипел командир. Князь застыл, держа тетрадь двумя пальцами.
Пастор стянул перчатки, отмахнулся от возмущенного возгласа Гюрзы и принял тетрадь на раскрытые ладони. Бумага захрустела. Командир положил ее на стол и внимательно всмотрелся. Оксана поднесла лампу.
– Прочитать можно, – сказал он. – Но только один раз. Страницы придется отламывать. По-другому никак.
Командир отогнул остатки обложки, уничтожив их таким образом окончательно.
– Это дневник, – прошептал Дмитрий.
– Экий ты догадливый, – с иронией сказал Пастор. – Ну, если такой умный, сам и будешь читать. Нефиг тут всем толпиться. Рассаживайтесь, где кому приглянулось.
Зорин посмотрел на командира, но промолчал. Затем придвинул поближе лампу и начал читать.
«Вот и докатился. Пишу дневник, как какая-нибудь девчонка сопливая. Но мне кажется, это надо. Не знаю, почему. Просто надо. Дела приобретают совсем печальный оборот. Мы находимся на полицейском посту на въезде в Кемеровскую область. Мы не знаем, что произошло. Пятого (зачеркнуто), шестого (зачеркнуто), пятого к нам на пост прибыл автобус с солдатами внутренних войск. Салаги-первогодки, один моложе другого. Но все при оружии. Тоже мне, бойцы – обнять и плакать. Только один более-менее на ветерана похож. Нас должен был сменить другой наряд полиции, а приехали эти. Странно. Телефоны и сотовая связь отрубились еще за день до этого. Командир этих пацанов, старший лейтенант, тоже от силы лет двадцати пяти, привез приказ оставаться на месте. Че за хрень? Но приказы не обсуждают, даже дебильные. Особенно дебильные. Связи нет, по рации мы слышим только друг друга. Лейтенант сказал, что что-то хреновое намечается, всех под ружье подняли. Никто ничего не объясняет. Как всегда.
Через сутки уже начали возмущаться. Сухпаи стали заканчиваться, все от нечего делать только и делали, что галеты с тушенкой жевали. Двое решили в город ехать. Я с ними собрался. Пошел он на фиг, этот приказ. Мне форма не так дорога. Пусть сначала объяснят. Лейтенант грозился рапорт написать – послал его. Он мне не командир. Часов в шесть-семь вечера что-то грохнуло со стороны Новосиба. Лейтенант, придурок отбитый, начал верещать про войну и ядерную бомбежку. Совсем идиот? Какая, к черту, бомбежка? Но ехать пока повременили. Ночью со стороны Кемерова на горизонте все светилось какое-то зарево. Подул ветер, горячий такой, с металлическим привкусом. Этот придурок и еще несколько с ним носились вокруг поста, заставляя завешивать окна и двери всем, чем ни попадя. Тогда думали, что он с катушек съехал. Сейчас мне кажется, что он все-таки был прав. Наверное, он тогда нам спас жизни. Только зачем?
На ночь набились всем колхозом в будку. Спали, как в троллейбусе. Двое подрались. Утром на улице стало еще жарче, потянуло гарью. Мимо, в сторону Томска, пробежало несколько животных – олень, пара зайцев. Все почему-то обожженные, с подпалинами. Леса горят? На нас не обратили внимания, просто пробежали. Мужики стали паниковать. Лейтенант совсем спятил. Зажался в углу, обнял автомат, сказал, что с места не сдвинется. Мне тоже как-то боязно стало. Вэвэшники решили в Томск двигать, с той стороны вроде ничего не происходило. Загрузились в автобус, даже этого придурка поехавшего силком затащили, только автобус заводиться не стал. Водила пошел разбираться, а мы – обратно в будку. Сидеть в автобусе невозможно. Ветер все жарче, а дыма все больше. Кто-то предположил, что скоро пожарные должны прибыть. Тогда это показалось разумным. Жрать хотелось безумно. Пост не предназначен для длительного пребывания. Решили отправить людей в ближайшие деревни – Медведково и Алаево. Собрали деньги, что у кого было. Ну, на крайний случай, автоматы прихватили. Ситуация мутная, может и до этого дойти.
Ушли шестеро – трое в одну сторону, трое в другую. К ночи они не вернулись. Со стороны Алаева слышался треск – может, выстрелы, может, пожар. Когда стемнело, вернулся водитель, говорит, что ничего не получается. Плохо выглядит, у порога вырвало, пришлось его прогнать на улицу. Вернулся минут через десять. Больше не блевал, лег в углу и уснул. Утром вернулись те, кто в Медведково ушел, принесли несколько сумок с едой. Тоже плохо выглядели. Бледные, шатались, в крови все почему-то. Отдали еду и автоматы, расползлись в разные стороны – кто рыгать, кто срать. Кто на посту сидел, на еду накинулись. Драка произошла, за ножи схватились. Тут один из прибывших, который поздоровее, вперед выступил. Сержант, Леха. Надавал тумаков, всю еду и оружие в одну кучу собрал. Мне и моему напарнику, Пашке, автоматы вручил, сказал, чтоб стреляли на поражение, если что. Тогда это казалось безумным. На поражение? Людей? Солдат? Но автомат взял, уж больно страшно было. Леха еды раздал всем по чуть-чуть. Лейтенант попытался подать голос, но его затолкали в хвост очереди. По-моему, ему еды вообще не досталось. Водитель не проснулся, все бормотал что-то во сне. Кажется, у него поднялась температура. Ну, и хрен с ним. Нам больше достанется. Выделенной еды не хватило. Народ стал требовать еще, но Леха направил на них пистолет, сказал, что пристрелит.
Тут спохватились, что те трое так и не пришли. Сержант отправил двоих посмотреть, что с ними. Через некоторое время один вернулся, сказал, что Лехе самому надо посмотреть. Пошли все. То, что мы увидели, было жутко. Один из них лежал за углом, в луже из крови и дерьма. Шевелился, стонал, но было понятно, что не жилец. Двое других обнаружились чуть поодаль, в таком же виде, но уже мертвые. Леха сказал быстро всем возвращаться на пост, конопатить все окна и двери. Объяснять ничего не стал, но среди ребят пошли разговоры о радиационном поражении. Похоже, лейтенант знал все наперед. Надо будет это учесть. Отдохну, устал че-то.
На чем я остановился? А. Конопатить начали. Это уже было девятое. Конопатили всем, что под руку попадется. В ход шли даже носки и трусы. Леха приказал раздеть трупы. Не по-человечески это, но жить тоже хочется. Кто-то заикнулся, что надо бы их похоронить. Леха предложил ему этим заняться лично. Без лопаты. Желающих больше не нашлось. Трупы остались на месте. Странно, но меня это перестало трогать. Леха отвел нас с Пашкой в сторону, шепотом сказал, чтобы были внимательны, автоматы держали заряженными и не на предохранителе. Вообще, все происходящее стало напоминать тюремный лагерь. Солдатики работали, а мы втроем стояли поодаль, не снимая пальцев с курков. Один возмутился по этому поводу, но Леха сказал заткнуться. Пацаны заткнулись, но стали поглядывать со злобой. Я заметил несколько взглядов, направленных на сваленное в углу оружие. Благо, Леха все магазины поснимал и отдельно в сумку положил.
Спали тревожно. Я, Леха и Пашка поделили ночь поровну и дежурили. С той стороны тоже некоторые не спали, я видел блеск их глаз. Хорошо, что они такие молодые, боятся еще. Будь на их месте кто-то поматерее, давно бы уже порвали нас на британский флаг. А может, не дошли еще? Утром восьмого мы услышали какой-то шум снаружи. Выглянули в окно, чуть не обосрались все одновременно. Эти придурки, которые на Алаево ушли, похоже, приперли с собой всю деревню. Они совсем идиоты? Где мы их будем устраивать? Чем кормить? Похоже, это поняли все, кто находился внутри поста.
Леха приказал запереть дверь и никого не пускать. Возражений не последовало. Выглядели пришедшие страшно. Чистый зомби-апокалипсис. Идут, шатаются, кто бледный, как стена, кто обожженный, как головешка. Кто в блевотине, кто в дерьме, кто в крови. Наши придурки не лучше, только с оружием. На кой они сюда приперлись? Спасения искать? Наши стали стучаться в двери, кричать, что им нужна помощь. Леха из-за двери их послал. Начали орать друг на друга. Потом началось. Тот, кто орал снаружи, внезапно отступил в сторону и открыл огонь из автомата по посту. Все внутри попадали на пол. Один солдатик не успел, пуля попала ему в голову. В наших наспех сделанных заграждениях появились дырки. Сука, мы так долго их делали! Я сидел у окна и видел, как еще один из наших махнул рукой, приказывая полудохлой толпе штурмовать пост. Не, я такое реально в зомби-фильмах видел. Страшно это.
Леха приоткрыл дверь и тоже начал стрелять. Одной очередью скосило того, первого, и еще несколько нападавших. Некоторые из них метнулись в разные стороны. Все, отвоевались. Тут я почувствовал, что кто-то вцепился в мой автомат. Повернулся. Молодой вэвэшник с безумными глазами, скрипя зубами и рыча, как зверь, изо всех сил тянул оружие на себя. Мля, да это бунт! Другие солдаты тоже стали подтягиваться к месту нашей драки. Вел их лейтенант. Какие же они сильные, когда злые. Я только и смог, что повернуть автомат в сторону вэвэшников и нажать на спуск. Двоих срезало сразу, одного на глушняк, одного ранило. Остальные присели. Напавший на меня оружие сразу отпустил и тоже присел, закрывая голову руками. Лейтенант (вот сука живучая), скуля, отполз обратно в угол. Снаружи вроде больше не нападали. Леха, закрыв дверь, отогнал оставшихся в живых пинками к стенке.
Оказалось, что в драке все-таки кто-то успел добраться до Пашки. Он лежал на полу со свернутой шеей и выдавленными глазами. Сука, мы с ним три года вместе служили, друзьями были. Тут меня накрыло. Сколько я их бил, не помню. Леха мне не мешал. Бил я их прикладом, руками, ногами. А они только скулили и жались к стенке. Скоты! Натуральные животные. Только когда я поднял автомат и решил пристрелить одного, Леха вмешался. Схватил меня за оружие, сказал остановиться. Под прицелом автоматов пересчитали этих скотов. Семеро. Пятерых связали их собственной одеждой, двоих отрядили выкидывать на улицу трупы. Оказывается, за это время сдох и водитель. Раненого тоже выкинули. Нечем нам ему помочь, да и орет он громко, раздражает.
Пока солдатики тела выносили, мельком выглянул на улицу. Оказывается, Леха тоже зря времени не терял. На земле валялось штук десять свеженьких мертвецов – трое в форме, остальные по гражданке. Тут меня как обухом стукнуло. Да у Лехи автомат пустой! Мигом возникла мысль. Какая-то пока неоформленная, нечеткая. Я быстро обернулся. Леха уже стоял у сумки и менял магазин. И на меня смотрел с ухмылочкой. Боже, что он собирается делать? Потом он подошел ко мне. Долго смотрел на меня, а я лихорадочно соображал, сколько патронов у меня осталось. Затем он вручил мне два рожка и сказал, что нам надо вместе держаться. Иначе не выживем. Я согласился и взял патроны. В тот момент, думаю, я согласился бы с чем угодно. Но он прав. Вдвоем легче выживать. Пока, по крайней мере.
На ночь связали солдатню покрепче. И я, и Леха понимали, что вдвоем ночь караулить не сдюжим. Обсудили идейку переманить к себе одного из этих, но потом отказались от нее. Нет у нас к ним доверия. Я поймал себя на мысли, что у нас и друг к другу теперь нет доверия, но с этим мы как-нибудь справимся. Десятое июля прошло в тупом сидении на полу. Все по большей части спали, даже мы. К вечеру у двоих появились признаки заражения, начали блевать и жаловаться на боли во всем теле. Выкинули их на фиг на улицу. Остальные сидят тихо. Одиннадцатое прошло так же. Жрать охота все сильнее. То, что у нас было, давно съели. Пленников не кормим, самим мало. Леха шепотом предложил мне кое-что, от чего я мгновенно отказался. Да, жрать охота, но это уже перебор. Даже писать об этом не хочу».
– Погоди, – прервал Диму Пастор. – Мне кажется, я знаю, что дальше будет. Все равно планировал это сделать попозже.
Тот охотно остановился. Читать остальное не было никакого желания. В голове шумело, руки тряслись, а желудок сжимался где-то в районе горла. Зорин тоже понял, к чему идет повествование.
Командир с кряхтением поднялся со своего места и подошел к одному из братьев.
– Давай доставай, – протянул он руку.
Брат без разговоров засунул руку в недра своего бездонного чемодана и вытащил бутылку с мутной жидкостью. Пастор содрал полиэтиленовую пробку и сделал большой глоток. Потом передал бутылку по кругу. Дмитрий тоже сделал глоток, хоть и не испытывал особой потребности в спиртном. Сивуха обожгла горло, огненной лавой прокатилась по пищеводу, попыталась выпрыгнуть обратно и успокоилась в желудке, постепенно отдавая свое тепло организму. Зорин расслабился и ощутил спокойствие. Нет, даже не спокойствие – равнодушие. Наверное, именно этого чувства жаждут все любители горячительных напитков. Жить легче, когда плевать на весь окружающий мир.
– Продолжай, – сказал командир.
Дмитрий продолжил:
«Двенадцатого произошло неожиданное событие. Ближе к обеду послышался шум мотора. Пленники завозились. Пришлось вырубить их прикладом по голове одного за другим. Мы с Лехой выглянули через щелку наружу. Перед постом остановилась „Нива“. Из нее вышел мужик в блестящем противорадиационном костюме. Похоже, он ехал один. Кто он? И куда его несет? А, плевать. Сразу возник план захватить и костюм, и машину. Да у такого упакованного путника и еда должна быть. Леха сразу сказал, что стрелять нельзя, костюм попортим. План придумали мгновенно. Леха приоткрыл дверь, а сам спрятался за дверью. Я позвал на помощь. Когда этот простак зашел внутрь, Леха накинул ему на шею автоматный ремень. Дергался тот недолго.
Потом возникла дельная мысль – съездить в те деревни, посмотреть, что там происходит. Я предложил Лехе сразу рвануть до Томска, но он отказался, сказал, что без костюма он не доедет, а костюм у нас один. Не смог с ним не согласиться. Обшарил машину. Парень запасся как надо. Нашлось оружие, коробки с тушенкой и сгущенкой. Неплохой улов. Перед поездкой пожрали, даже пленников накормили. Те попытались повозмущаться по поводу побоев, но быстро заткнулись при виде еды. Даже спасибо потом сказали. Скоты, одно слово. Сел в машину. Решил съездить до Медведкова, с Алаевом, по-моему, и так все ясно.
Доехал достаточно быстро, хорошо на машине. Жаль, бензин на исходе. Но, думаю, это проблема решаемая. Боже, какие же тут домики. Сиротские. Мне на такой лет сто пятьдесят копить надо. Двери все открыты. Обшарил холодильники, нашел достаточное количество консервов. Погреба тут тоже набиты, что надо. Лучше бы сюда перебраться. Думаю, такое путешествие Леха переживет. Оставил все найденное в подвале одного дома. На хрена таскать все это, когда мы все равно сюда приедем?
Когда к вечеру вернулся обратно и рассказал все Лехе, тот повел себя странно. Начал орать, что никуда не поедет, что и так хорошо. И слушать меня не хотел. Ладно, утро вечера мудренее. Может, к утру образумится. Но наутро ничего не изменилось. И на следующий день. И на следующий. Как только я заговариваю о поездке, Леха начинает злиться и срывать злость на пленниках. Вообще, он ведет себя неадекватно. Постоянно бормочет что-то, мечется из угла в угол. Блеск в глазах появился странный.
Сегодня двадцать пятое. Еда кончилась. Последний раз ели позавчера. Меня все это бесит. Трудно сохранять спокойствие, когда знаешь, что в пяти километрах жрачки – хоть жопой ешь.
Черт с ним, с Лехой. Пусть сидит на этом посту хоть до морковкина заговенья. Поеду один. А потом – в Томск. Но надо это сделать аккуратно. Леха следит за мной и не выпускает оружие из рук. Если честно, я его боюсь. Костюм он тоже спрятал. Да и хрен с ним. На машине доеду быстро, глядишь, и не хапну много.
Двадцать шестое. Вчера не получилось. Жрать хочется, аж ноги дрожат. Придется делать все независимо от ситуации. Скоро я ослабею так, что не смогу сбежать. Леха носится, как электровеник, хотя он тоже ничего не ел, готов ручаться. В безумии есть свои плюсы.
Двадцать седьмое. Я это сделаю сегодня. Леха все чаще говорит о… Не знаю, как написать. Но я не хочу. Рядом столько нормальной еды. В полдень я решился. Дождался, когда Леха отвернется, быстро, как только мог, рванул к машине. Но машина не завелась. Даже стартер не заработал. Выскочил, открыл капот. Леха, сука грязная, снял аккумулятор. Когда успел? В ярости забежал обратно. Леха, падла, катался по полу от хохота. Бросился на него, стали драться. Он, сука, крепче оказался. Отделал меня будь здоров. Долго я валялся в отключке, как потом оказалось, три дня. Очнулся от того, что мне вливали что-то в рот. Сразу понял, что это бульон. Потом начали пихать в рот мясо. Я его сразу узнал. Боже, как было вкусно! От неожиданности стал глотать. Никогда себя так хорошо не чувствовал».
Зорин отодвинул от себя дневник.
– Я дальше читать не могу.
Каждая прочитанная строчка вспыхивала в мозгу настолько яркой картинкой, что желудок болезненно сжимался, а мозг вот-вот был готов отключиться. Дима отошел от стола. Гюрза протянула ему заканчивающуюся бутылку, и он сделал из нее большой глоток. Пастор ухмыльнулся и занял Димино место.
«Через какое-то время начал соображать, откуда у нас мясо. Догадался почти сразу. Вырвало. Тут же получил от Лехи леща и снова отключился. Очнулся от того, что мне опять вливали бульон в рот. На этот раз сопротивлялся, сколько мог, хотя за каждую пролитую ложку получал удар по голове. Безумец, чего он от меня-то хочет? Зачем это делает? Леха развел на посту форменный ад. Кругом валялись отрубленные конечности, все в крови. Пленников поубавилось. А сколько их было вообще? Уже не помню. Крепко связанные, избитые, они даже уже не дергались. Я спросил у Лехи, почему он их держит живыми. Леха ответил – чтоб не портились. Ну, логично.
Примерно первого числа Леха перестал меня насильно кормить. Сказал, раз не хочу, то и не надо. Сам устроил в углу что-то вроде кухни. Установил треногу, повесил котел. Наверное, у того туриста в машине откопал. И целый день варит. Варит и жрет. Леха заметно потолстел, но выглядеть стал хуже. Волосы вылезают клочьями, во рту зубов поубавилось. Отвратительно. Хотя и я не намного лучше. Я не ел, не просил, старался вообще туда не смотреть. С каждым часом это становилось все сложнее.
Через день появилась мысль, что, может, к черту все, ведь ел это уже. Да и силы нужны, чтоб до Медведкова добраться. Еще через день сдался. Стал молить Леху развязать меня, дать мне еды. Он, сволочь, кривляться начал, мол, сомневается в моих намерениях. В качестве доказательства выпил полную тарелку бульона. Затошнило, но это, скорее, от долгого голодания. Стерпел. Леха развязал меня. От слабости я не смог сразу встать. Отполз к стене. Как же здорово быть свободным! Через пару часов поел мяса. Леха доволен, сука. Господи, как же я его ненавижу!
Какое сегодня число? Долго не брал тетрадь в руки. Может, неделю, а может, месяц. Дни слились в одну полосу. В комнате очень холодно. Топим помещение формой своих бывших товарищей. Я только ем и сплю. Больше ничего неохота. Сегодня доели последнего пленника. Иногда я разглядываю их удостоверения. Ведь это были наши товарищи, сослуживцы. Странно, думать-то я так думаю, а ничего не чувствую. Были и были. Вообще, я странно себя ощущаю. Другим. Но все равно сил нет. Апатия какая-то. Вот Леха полон энергии. Носится туда-сюда. Вещи переставляет. Разговаривает с кем-то. Беспокоит вот что. Утром у нас был последний полноценный завтрак. Что дальше? Вывод очевиден.
Повезло. Вечером у поста тормознулась тачка с семьей. Пошли по прежнему сценарию – я умирающий, Леха расправляется. Все прошло успешно. Теперь у нас еды еще на несколько дней. Попытался растормошить у себя внутри что-то, думая, что там были дети – ничего не получилось. Пофиг.
Семья заканчивается. Надо что-то думать. Других путников мимо не проезжает. Леха как-то странно начинает на меня посматривать. Единственный пистолет у него, остальные он попрятал. Удалось стянуть осколок крупной кости, другого оружия, похоже, не предвидится. Я должен его опередить.
Как же просто все получилось. Полночи маялся, а потом подполз к спящему Лехе и воткнул ему в горло кость. До сих пор помню его глаза, когда он их открыл на секунду. Смесь удивления, досады и обиды. Специально не изобразишь. Похрипел чуть-чуть, к пистолету потянулся. Потом обмяк. Ну вот, теперь у меня опять есть еда.
Хорошо, что я догадался экономить. Прошло сорок три дня. Я уже давно запутался во времени и стал отмечать черточками на стене. Ровно сорок три. Мяса осталось еще на пару дней. Что дальше? Сообразим. В крайнем случае поеду в Медведково. Насколько я помню, там осталось еда. Хотя странно, я больше не хочу консервов. И вообще обычной еды не хочу.
Сижу, довариваю последний кусок. Вчера приходил Леха. Посидели, поговорили. Я рассказал ему, как я тут. Попросил прощения. Он сказал, что не обижается. Ушел как-то незаметно, не попрощавшись. Наверное, все же обижается.
Приходили ребята. Теперь они постоянно здесь. Ходят, галдят. Спать мешают. Просил их вести себя потише, но они не обращают на меня внимания. Как будто меня не существует. Один Леха со мной разговаривает. Советует мне уходить. Я тоже об этом подумываю.
Сегодня решился на вылазку. Оставил этих оболтусов одних, все равно я ничего в их криках не понимаю. Какую-то ахинею несут, и каждый свою. Надо найти костюм и оружие. Леха, падла, не говорит, куда их спрятал.
Нашел почти сразу. Тоже мне гений, спрятал все в багажнике того туриста. Хотя только пять штук. Вернулся, надел костюм. Осмотрел оружие. Леха, сука, все же подложил свинью. С каждой единицы что-нибудь поснимал – где затвор, где пружину, где еще чего. Оружие вообще не пригодно к использованию. Единственный действующий пистолет – Лехин. С тремя патронами. Кстати, остальные патроны я так и не нашел.
Все, достали. Наорал на них – ноль эмоций. Как можно так галдеть всем одновременно?! Хоть бы по очереди. Снова пришел Леха, сказал, что последний раз. Позвал с собой. Пойду. Тут уже делать нечего. Ставлю точку. Оставайтесь здесь. Делайте, что хотите. Черт с вами».
Тот вздрогнул, выныривая из пучины собственных мыслей.
– А?
Дима наклонился поближе, чтобы командир мог его расслышать.
– Я говорю, мы уже близко от Томска. Всего сорок километров осталось.
Пастор повертел головой.
– Че-то быстро мы дошли, тебе не кажется?
Зорин мысленно чертыхнулся. Командир оказался умнее и прозорливее, чем казалось сначала.
– Не знаю, – прокричал он. – Вон тот знак указывает, что мы на границе Томской области. А отсюда до города – сороковник.
Вокруг них собрались остальные. Ветер с каждой минутой усиливался, швыряя в лицо стремительно летящие снежинки.
– Не пройдем мы этот сороковник, – Пастор прижал ладони рупором к маске противогаза, будто это могло усилить звук. – Нам надо укрыться. Ты не знаешь, где это можно сделать?
Дмитрий задумался.
– Знаю, – сказал он через минуту. – Там дальше, метров через триста, пост полиции должен быть. Такая кирпичная коробка. Будем надеяться, что она еще на месте.
Бойцы выдвинулись вперед. Через десять минут борьбы со снегом перед ними предстало небольшое кирпичное строение. Зорин сразу обратил внимание, что окна заделаны железными листами.
– Похоже, там уже кто-то живет, – сказал Князь, постучав пальцем по железу.
Командир подошел к двери и подергал ее. Та со скрипом поддалась. Пастор кивнул одному из братьев, и тот выхватил неизменный мачете и исчез внутри. Через какое-то время он снова показался в дверном проеме и махнул рукой, приглашая следовать за ним.
– Заходим, – крикнул Пастор.
Все потянулись внутрь. Гюрза, шедшая последней, захлопнула дверь и закрыла металлический засов. На защитных костюмах загорелись фонари.
– Почему дверь была открыта? – спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Так, что у нас здесь? – поинтересовался командир. Группа рассредоточилась по помещению. Вскоре Гюрза нашла пару керосиновых ламп, и в комнате стало заметно светлее.
– А это что такое?
Все повернулись туда, куда указывал Князь. В углу лежали человеческие кости. Рядом, на самодельной треноге, висел закопченный котелок. Наемники подошли поближе.
– Понятно, – протянул Пастор.
– Что понятно? – спросил Дмитрий. Стоящий перед ним Князь закрывал ему весь обзор. Боец отошел в сторону.
– Вот это, – командир поковырялся в котелке ножом и вытащил оттуда мумифицированную человеческую кисть. Диму замутило. Сразу нахлынули воспоминания о времени, проведенном в гостях у Аркадьича. Он отошел подальше от страшной кучи. Остальных членов группы увиденное мало впечатлило. Пастор повертел на ноже останки и бросил их обратно в котел. Гюрза без особого энтузиазма перекладывала оружие, лежащее на столе рядом со старым проводным телефоном – три ПМ и два АКСУ. Все были изъедены ржавчиной, с пустыми магазинами и заклинившими в заднем положении затворами. Князь разглядывал висевшую на стене полицейскую форму в количестве трех комплектов. В кармане одного из кителей он обнаружил сложенную вдвое тетрадь. От грубого прикосновения обложка треснула и развалилась на куски подобно сухому осеннему листу.
– Осторожно! – прошипел командир. Князь застыл, держа тетрадь двумя пальцами.
Пастор стянул перчатки, отмахнулся от возмущенного возгласа Гюрзы и принял тетрадь на раскрытые ладони. Бумага захрустела. Командир положил ее на стол и внимательно всмотрелся. Оксана поднесла лампу.
– Прочитать можно, – сказал он. – Но только один раз. Страницы придется отламывать. По-другому никак.
Командир отогнул остатки обложки, уничтожив их таким образом окончательно.
– Это дневник, – прошептал Дмитрий.
– Экий ты догадливый, – с иронией сказал Пастор. – Ну, если такой умный, сам и будешь читать. Нефиг тут всем толпиться. Рассаживайтесь, где кому приглянулось.
Зорин посмотрел на командира, но промолчал. Затем придвинул поближе лампу и начал читать.
«Вот и докатился. Пишу дневник, как какая-нибудь девчонка сопливая. Но мне кажется, это надо. Не знаю, почему. Просто надо. Дела приобретают совсем печальный оборот. Мы находимся на полицейском посту на въезде в Кемеровскую область. Мы не знаем, что произошло. Пятого (зачеркнуто), шестого (зачеркнуто), пятого к нам на пост прибыл автобус с солдатами внутренних войск. Салаги-первогодки, один моложе другого. Но все при оружии. Тоже мне, бойцы – обнять и плакать. Только один более-менее на ветерана похож. Нас должен был сменить другой наряд полиции, а приехали эти. Странно. Телефоны и сотовая связь отрубились еще за день до этого. Командир этих пацанов, старший лейтенант, тоже от силы лет двадцати пяти, привез приказ оставаться на месте. Че за хрень? Но приказы не обсуждают, даже дебильные. Особенно дебильные. Связи нет, по рации мы слышим только друг друга. Лейтенант сказал, что что-то хреновое намечается, всех под ружье подняли. Никто ничего не объясняет. Как всегда.
Через сутки уже начали возмущаться. Сухпаи стали заканчиваться, все от нечего делать только и делали, что галеты с тушенкой жевали. Двое решили в город ехать. Я с ними собрался. Пошел он на фиг, этот приказ. Мне форма не так дорога. Пусть сначала объяснят. Лейтенант грозился рапорт написать – послал его. Он мне не командир. Часов в шесть-семь вечера что-то грохнуло со стороны Новосиба. Лейтенант, придурок отбитый, начал верещать про войну и ядерную бомбежку. Совсем идиот? Какая, к черту, бомбежка? Но ехать пока повременили. Ночью со стороны Кемерова на горизонте все светилось какое-то зарево. Подул ветер, горячий такой, с металлическим привкусом. Этот придурок и еще несколько с ним носились вокруг поста, заставляя завешивать окна и двери всем, чем ни попадя. Тогда думали, что он с катушек съехал. Сейчас мне кажется, что он все-таки был прав. Наверное, он тогда нам спас жизни. Только зачем?
На ночь набились всем колхозом в будку. Спали, как в троллейбусе. Двое подрались. Утром на улице стало еще жарче, потянуло гарью. Мимо, в сторону Томска, пробежало несколько животных – олень, пара зайцев. Все почему-то обожженные, с подпалинами. Леса горят? На нас не обратили внимания, просто пробежали. Мужики стали паниковать. Лейтенант совсем спятил. Зажался в углу, обнял автомат, сказал, что с места не сдвинется. Мне тоже как-то боязно стало. Вэвэшники решили в Томск двигать, с той стороны вроде ничего не происходило. Загрузились в автобус, даже этого придурка поехавшего силком затащили, только автобус заводиться не стал. Водила пошел разбираться, а мы – обратно в будку. Сидеть в автобусе невозможно. Ветер все жарче, а дыма все больше. Кто-то предположил, что скоро пожарные должны прибыть. Тогда это показалось разумным. Жрать хотелось безумно. Пост не предназначен для длительного пребывания. Решили отправить людей в ближайшие деревни – Медведково и Алаево. Собрали деньги, что у кого было. Ну, на крайний случай, автоматы прихватили. Ситуация мутная, может и до этого дойти.
Ушли шестеро – трое в одну сторону, трое в другую. К ночи они не вернулись. Со стороны Алаева слышался треск – может, выстрелы, может, пожар. Когда стемнело, вернулся водитель, говорит, что ничего не получается. Плохо выглядит, у порога вырвало, пришлось его прогнать на улицу. Вернулся минут через десять. Больше не блевал, лег в углу и уснул. Утром вернулись те, кто в Медведково ушел, принесли несколько сумок с едой. Тоже плохо выглядели. Бледные, шатались, в крови все почему-то. Отдали еду и автоматы, расползлись в разные стороны – кто рыгать, кто срать. Кто на посту сидел, на еду накинулись. Драка произошла, за ножи схватились. Тут один из прибывших, который поздоровее, вперед выступил. Сержант, Леха. Надавал тумаков, всю еду и оружие в одну кучу собрал. Мне и моему напарнику, Пашке, автоматы вручил, сказал, чтоб стреляли на поражение, если что. Тогда это казалось безумным. На поражение? Людей? Солдат? Но автомат взял, уж больно страшно было. Леха еды раздал всем по чуть-чуть. Лейтенант попытался подать голос, но его затолкали в хвост очереди. По-моему, ему еды вообще не досталось. Водитель не проснулся, все бормотал что-то во сне. Кажется, у него поднялась температура. Ну, и хрен с ним. Нам больше достанется. Выделенной еды не хватило. Народ стал требовать еще, но Леха направил на них пистолет, сказал, что пристрелит.
Тут спохватились, что те трое так и не пришли. Сержант отправил двоих посмотреть, что с ними. Через некоторое время один вернулся, сказал, что Лехе самому надо посмотреть. Пошли все. То, что мы увидели, было жутко. Один из них лежал за углом, в луже из крови и дерьма. Шевелился, стонал, но было понятно, что не жилец. Двое других обнаружились чуть поодаль, в таком же виде, но уже мертвые. Леха сказал быстро всем возвращаться на пост, конопатить все окна и двери. Объяснять ничего не стал, но среди ребят пошли разговоры о радиационном поражении. Похоже, лейтенант знал все наперед. Надо будет это учесть. Отдохну, устал че-то.
На чем я остановился? А. Конопатить начали. Это уже было девятое. Конопатили всем, что под руку попадется. В ход шли даже носки и трусы. Леха приказал раздеть трупы. Не по-человечески это, но жить тоже хочется. Кто-то заикнулся, что надо бы их похоронить. Леха предложил ему этим заняться лично. Без лопаты. Желающих больше не нашлось. Трупы остались на месте. Странно, но меня это перестало трогать. Леха отвел нас с Пашкой в сторону, шепотом сказал, чтобы были внимательны, автоматы держали заряженными и не на предохранителе. Вообще, все происходящее стало напоминать тюремный лагерь. Солдатики работали, а мы втроем стояли поодаль, не снимая пальцев с курков. Один возмутился по этому поводу, но Леха сказал заткнуться. Пацаны заткнулись, но стали поглядывать со злобой. Я заметил несколько взглядов, направленных на сваленное в углу оружие. Благо, Леха все магазины поснимал и отдельно в сумку положил.
Спали тревожно. Я, Леха и Пашка поделили ночь поровну и дежурили. С той стороны тоже некоторые не спали, я видел блеск их глаз. Хорошо, что они такие молодые, боятся еще. Будь на их месте кто-то поматерее, давно бы уже порвали нас на британский флаг. А может, не дошли еще? Утром восьмого мы услышали какой-то шум снаружи. Выглянули в окно, чуть не обосрались все одновременно. Эти придурки, которые на Алаево ушли, похоже, приперли с собой всю деревню. Они совсем идиоты? Где мы их будем устраивать? Чем кормить? Похоже, это поняли все, кто находился внутри поста.
Леха приказал запереть дверь и никого не пускать. Возражений не последовало. Выглядели пришедшие страшно. Чистый зомби-апокалипсис. Идут, шатаются, кто бледный, как стена, кто обожженный, как головешка. Кто в блевотине, кто в дерьме, кто в крови. Наши придурки не лучше, только с оружием. На кой они сюда приперлись? Спасения искать? Наши стали стучаться в двери, кричать, что им нужна помощь. Леха из-за двери их послал. Начали орать друг на друга. Потом началось. Тот, кто орал снаружи, внезапно отступил в сторону и открыл огонь из автомата по посту. Все внутри попадали на пол. Один солдатик не успел, пуля попала ему в голову. В наших наспех сделанных заграждениях появились дырки. Сука, мы так долго их делали! Я сидел у окна и видел, как еще один из наших махнул рукой, приказывая полудохлой толпе штурмовать пост. Не, я такое реально в зомби-фильмах видел. Страшно это.
Леха приоткрыл дверь и тоже начал стрелять. Одной очередью скосило того, первого, и еще несколько нападавших. Некоторые из них метнулись в разные стороны. Все, отвоевались. Тут я почувствовал, что кто-то вцепился в мой автомат. Повернулся. Молодой вэвэшник с безумными глазами, скрипя зубами и рыча, как зверь, изо всех сил тянул оружие на себя. Мля, да это бунт! Другие солдаты тоже стали подтягиваться к месту нашей драки. Вел их лейтенант. Какие же они сильные, когда злые. Я только и смог, что повернуть автомат в сторону вэвэшников и нажать на спуск. Двоих срезало сразу, одного на глушняк, одного ранило. Остальные присели. Напавший на меня оружие сразу отпустил и тоже присел, закрывая голову руками. Лейтенант (вот сука живучая), скуля, отполз обратно в угол. Снаружи вроде больше не нападали. Леха, закрыв дверь, отогнал оставшихся в живых пинками к стенке.
Оказалось, что в драке все-таки кто-то успел добраться до Пашки. Он лежал на полу со свернутой шеей и выдавленными глазами. Сука, мы с ним три года вместе служили, друзьями были. Тут меня накрыло. Сколько я их бил, не помню. Леха мне не мешал. Бил я их прикладом, руками, ногами. А они только скулили и жались к стенке. Скоты! Натуральные животные. Только когда я поднял автомат и решил пристрелить одного, Леха вмешался. Схватил меня за оружие, сказал остановиться. Под прицелом автоматов пересчитали этих скотов. Семеро. Пятерых связали их собственной одеждой, двоих отрядили выкидывать на улицу трупы. Оказывается, за это время сдох и водитель. Раненого тоже выкинули. Нечем нам ему помочь, да и орет он громко, раздражает.
Пока солдатики тела выносили, мельком выглянул на улицу. Оказывается, Леха тоже зря времени не терял. На земле валялось штук десять свеженьких мертвецов – трое в форме, остальные по гражданке. Тут меня как обухом стукнуло. Да у Лехи автомат пустой! Мигом возникла мысль. Какая-то пока неоформленная, нечеткая. Я быстро обернулся. Леха уже стоял у сумки и менял магазин. И на меня смотрел с ухмылочкой. Боже, что он собирается делать? Потом он подошел ко мне. Долго смотрел на меня, а я лихорадочно соображал, сколько патронов у меня осталось. Затем он вручил мне два рожка и сказал, что нам надо вместе держаться. Иначе не выживем. Я согласился и взял патроны. В тот момент, думаю, я согласился бы с чем угодно. Но он прав. Вдвоем легче выживать. Пока, по крайней мере.
На ночь связали солдатню покрепче. И я, и Леха понимали, что вдвоем ночь караулить не сдюжим. Обсудили идейку переманить к себе одного из этих, но потом отказались от нее. Нет у нас к ним доверия. Я поймал себя на мысли, что у нас и друг к другу теперь нет доверия, но с этим мы как-нибудь справимся. Десятое июля прошло в тупом сидении на полу. Все по большей части спали, даже мы. К вечеру у двоих появились признаки заражения, начали блевать и жаловаться на боли во всем теле. Выкинули их на фиг на улицу. Остальные сидят тихо. Одиннадцатое прошло так же. Жрать охота все сильнее. То, что у нас было, давно съели. Пленников не кормим, самим мало. Леха шепотом предложил мне кое-что, от чего я мгновенно отказался. Да, жрать охота, но это уже перебор. Даже писать об этом не хочу».
– Погоди, – прервал Диму Пастор. – Мне кажется, я знаю, что дальше будет. Все равно планировал это сделать попозже.
Тот охотно остановился. Читать остальное не было никакого желания. В голове шумело, руки тряслись, а желудок сжимался где-то в районе горла. Зорин тоже понял, к чему идет повествование.
Командир с кряхтением поднялся со своего места и подошел к одному из братьев.
– Давай доставай, – протянул он руку.
Брат без разговоров засунул руку в недра своего бездонного чемодана и вытащил бутылку с мутной жидкостью. Пастор содрал полиэтиленовую пробку и сделал большой глоток. Потом передал бутылку по кругу. Дмитрий тоже сделал глоток, хоть и не испытывал особой потребности в спиртном. Сивуха обожгла горло, огненной лавой прокатилась по пищеводу, попыталась выпрыгнуть обратно и успокоилась в желудке, постепенно отдавая свое тепло организму. Зорин расслабился и ощутил спокойствие. Нет, даже не спокойствие – равнодушие. Наверное, именно этого чувства жаждут все любители горячительных напитков. Жить легче, когда плевать на весь окружающий мир.
– Продолжай, – сказал командир.
Дмитрий продолжил:
«Двенадцатого произошло неожиданное событие. Ближе к обеду послышался шум мотора. Пленники завозились. Пришлось вырубить их прикладом по голове одного за другим. Мы с Лехой выглянули через щелку наружу. Перед постом остановилась „Нива“. Из нее вышел мужик в блестящем противорадиационном костюме. Похоже, он ехал один. Кто он? И куда его несет? А, плевать. Сразу возник план захватить и костюм, и машину. Да у такого упакованного путника и еда должна быть. Леха сразу сказал, что стрелять нельзя, костюм попортим. План придумали мгновенно. Леха приоткрыл дверь, а сам спрятался за дверью. Я позвал на помощь. Когда этот простак зашел внутрь, Леха накинул ему на шею автоматный ремень. Дергался тот недолго.
Потом возникла дельная мысль – съездить в те деревни, посмотреть, что там происходит. Я предложил Лехе сразу рвануть до Томска, но он отказался, сказал, что без костюма он не доедет, а костюм у нас один. Не смог с ним не согласиться. Обшарил машину. Парень запасся как надо. Нашлось оружие, коробки с тушенкой и сгущенкой. Неплохой улов. Перед поездкой пожрали, даже пленников накормили. Те попытались повозмущаться по поводу побоев, но быстро заткнулись при виде еды. Даже спасибо потом сказали. Скоты, одно слово. Сел в машину. Решил съездить до Медведкова, с Алаевом, по-моему, и так все ясно.
Доехал достаточно быстро, хорошо на машине. Жаль, бензин на исходе. Но, думаю, это проблема решаемая. Боже, какие же тут домики. Сиротские. Мне на такой лет сто пятьдесят копить надо. Двери все открыты. Обшарил холодильники, нашел достаточное количество консервов. Погреба тут тоже набиты, что надо. Лучше бы сюда перебраться. Думаю, такое путешествие Леха переживет. Оставил все найденное в подвале одного дома. На хрена таскать все это, когда мы все равно сюда приедем?
Когда к вечеру вернулся обратно и рассказал все Лехе, тот повел себя странно. Начал орать, что никуда не поедет, что и так хорошо. И слушать меня не хотел. Ладно, утро вечера мудренее. Может, к утру образумится. Но наутро ничего не изменилось. И на следующий день. И на следующий. Как только я заговариваю о поездке, Леха начинает злиться и срывать злость на пленниках. Вообще, он ведет себя неадекватно. Постоянно бормочет что-то, мечется из угла в угол. Блеск в глазах появился странный.
Сегодня двадцать пятое. Еда кончилась. Последний раз ели позавчера. Меня все это бесит. Трудно сохранять спокойствие, когда знаешь, что в пяти километрах жрачки – хоть жопой ешь.
Черт с ним, с Лехой. Пусть сидит на этом посту хоть до морковкина заговенья. Поеду один. А потом – в Томск. Но надо это сделать аккуратно. Леха следит за мной и не выпускает оружие из рук. Если честно, я его боюсь. Костюм он тоже спрятал. Да и хрен с ним. На машине доеду быстро, глядишь, и не хапну много.
Двадцать шестое. Вчера не получилось. Жрать хочется, аж ноги дрожат. Придется делать все независимо от ситуации. Скоро я ослабею так, что не смогу сбежать. Леха носится, как электровеник, хотя он тоже ничего не ел, готов ручаться. В безумии есть свои плюсы.
Двадцать седьмое. Я это сделаю сегодня. Леха все чаще говорит о… Не знаю, как написать. Но я не хочу. Рядом столько нормальной еды. В полдень я решился. Дождался, когда Леха отвернется, быстро, как только мог, рванул к машине. Но машина не завелась. Даже стартер не заработал. Выскочил, открыл капот. Леха, сука грязная, снял аккумулятор. Когда успел? В ярости забежал обратно. Леха, падла, катался по полу от хохота. Бросился на него, стали драться. Он, сука, крепче оказался. Отделал меня будь здоров. Долго я валялся в отключке, как потом оказалось, три дня. Очнулся от того, что мне вливали что-то в рот. Сразу понял, что это бульон. Потом начали пихать в рот мясо. Я его сразу узнал. Боже, как было вкусно! От неожиданности стал глотать. Никогда себя так хорошо не чувствовал».
Зорин отодвинул от себя дневник.
– Я дальше читать не могу.
Каждая прочитанная строчка вспыхивала в мозгу настолько яркой картинкой, что желудок болезненно сжимался, а мозг вот-вот был готов отключиться. Дима отошел от стола. Гюрза протянула ему заканчивающуюся бутылку, и он сделал из нее большой глоток. Пастор ухмыльнулся и занял Димино место.
«Через какое-то время начал соображать, откуда у нас мясо. Догадался почти сразу. Вырвало. Тут же получил от Лехи леща и снова отключился. Очнулся от того, что мне опять вливали бульон в рот. На этот раз сопротивлялся, сколько мог, хотя за каждую пролитую ложку получал удар по голове. Безумец, чего он от меня-то хочет? Зачем это делает? Леха развел на посту форменный ад. Кругом валялись отрубленные конечности, все в крови. Пленников поубавилось. А сколько их было вообще? Уже не помню. Крепко связанные, избитые, они даже уже не дергались. Я спросил у Лехи, почему он их держит живыми. Леха ответил – чтоб не портились. Ну, логично.
Примерно первого числа Леха перестал меня насильно кормить. Сказал, раз не хочу, то и не надо. Сам устроил в углу что-то вроде кухни. Установил треногу, повесил котел. Наверное, у того туриста в машине откопал. И целый день варит. Варит и жрет. Леха заметно потолстел, но выглядеть стал хуже. Волосы вылезают клочьями, во рту зубов поубавилось. Отвратительно. Хотя и я не намного лучше. Я не ел, не просил, старался вообще туда не смотреть. С каждым часом это становилось все сложнее.
Через день появилась мысль, что, может, к черту все, ведь ел это уже. Да и силы нужны, чтоб до Медведкова добраться. Еще через день сдался. Стал молить Леху развязать меня, дать мне еды. Он, сволочь, кривляться начал, мол, сомневается в моих намерениях. В качестве доказательства выпил полную тарелку бульона. Затошнило, но это, скорее, от долгого голодания. Стерпел. Леха развязал меня. От слабости я не смог сразу встать. Отполз к стене. Как же здорово быть свободным! Через пару часов поел мяса. Леха доволен, сука. Господи, как же я его ненавижу!
Какое сегодня число? Долго не брал тетрадь в руки. Может, неделю, а может, месяц. Дни слились в одну полосу. В комнате очень холодно. Топим помещение формой своих бывших товарищей. Я только ем и сплю. Больше ничего неохота. Сегодня доели последнего пленника. Иногда я разглядываю их удостоверения. Ведь это были наши товарищи, сослуживцы. Странно, думать-то я так думаю, а ничего не чувствую. Были и были. Вообще, я странно себя ощущаю. Другим. Но все равно сил нет. Апатия какая-то. Вот Леха полон энергии. Носится туда-сюда. Вещи переставляет. Разговаривает с кем-то. Беспокоит вот что. Утром у нас был последний полноценный завтрак. Что дальше? Вывод очевиден.
Повезло. Вечером у поста тормознулась тачка с семьей. Пошли по прежнему сценарию – я умирающий, Леха расправляется. Все прошло успешно. Теперь у нас еды еще на несколько дней. Попытался растормошить у себя внутри что-то, думая, что там были дети – ничего не получилось. Пофиг.
Семья заканчивается. Надо что-то думать. Других путников мимо не проезжает. Леха как-то странно начинает на меня посматривать. Единственный пистолет у него, остальные он попрятал. Удалось стянуть осколок крупной кости, другого оружия, похоже, не предвидится. Я должен его опередить.
Как же просто все получилось. Полночи маялся, а потом подполз к спящему Лехе и воткнул ему в горло кость. До сих пор помню его глаза, когда он их открыл на секунду. Смесь удивления, досады и обиды. Специально не изобразишь. Похрипел чуть-чуть, к пистолету потянулся. Потом обмяк. Ну вот, теперь у меня опять есть еда.
Хорошо, что я догадался экономить. Прошло сорок три дня. Я уже давно запутался во времени и стал отмечать черточками на стене. Ровно сорок три. Мяса осталось еще на пару дней. Что дальше? Сообразим. В крайнем случае поеду в Медведково. Насколько я помню, там осталось еда. Хотя странно, я больше не хочу консервов. И вообще обычной еды не хочу.
Сижу, довариваю последний кусок. Вчера приходил Леха. Посидели, поговорили. Я рассказал ему, как я тут. Попросил прощения. Он сказал, что не обижается. Ушел как-то незаметно, не попрощавшись. Наверное, все же обижается.
Приходили ребята. Теперь они постоянно здесь. Ходят, галдят. Спать мешают. Просил их вести себя потише, но они не обращают на меня внимания. Как будто меня не существует. Один Леха со мной разговаривает. Советует мне уходить. Я тоже об этом подумываю.
Сегодня решился на вылазку. Оставил этих оболтусов одних, все равно я ничего в их криках не понимаю. Какую-то ахинею несут, и каждый свою. Надо найти костюм и оружие. Леха, падла, не говорит, куда их спрятал.
Нашел почти сразу. Тоже мне гений, спрятал все в багажнике того туриста. Хотя только пять штук. Вернулся, надел костюм. Осмотрел оружие. Леха, сука, все же подложил свинью. С каждой единицы что-нибудь поснимал – где затвор, где пружину, где еще чего. Оружие вообще не пригодно к использованию. Единственный действующий пистолет – Лехин. С тремя патронами. Кстати, остальные патроны я так и не нашел.
Все, достали. Наорал на них – ноль эмоций. Как можно так галдеть всем одновременно?! Хоть бы по очереди. Снова пришел Леха, сказал, что последний раз. Позвал с собой. Пойду. Тут уже делать нечего. Ставлю точку. Оставайтесь здесь. Делайте, что хотите. Черт с вами».