Факелов здесь мало, и они расположены далеко друг от друга, освещая грязные каменные стены подземелий. Вода стекает из трещин и щелей, создавая лужицы. Я теряю счёт пройденным шагам. Туннель сужается по мере продвижения, стены становятся всё ближе. Если бы я могла вытянуть руки, мне пришлось бы согнуть локти. Если бы я побежала по этому коридору вперёд, то наткнулась бы на столь узкое место, что только ребёнок смог бы пройти. Судья, который создал этот лабиринт десять лет назад, часто выпускал узников. Хотел поиграть. Посмотреть, как далеко они смогут убежать, прежде чем заблудятся во мраке бесконечных развилок и поймут, что проще было оставаться в заточении. Нет способа лучше сломить чей-либо дух, чем дать ложную надежду на свободу.

Чем глубже мы погружаемся в недра подземелий, тем больше я понимаю, что если мне суждено однажды потеряться в чужих воспоминаниях, то мой разум будет таким же серым и пустым, как это место.

Кого-то дальше в ряду за мной тошнит, и потом несколько выкриков стражников разделяют нас по камерам. Они немногим больше клеток и никогда не предназначались для долгосрочного содержания заключённых, но сейчас их используют именно так. Унизительные вёдра для человеческих отходов в каждом углу и набитые сеном койки, рвущиеся по швам. Стражники заполняют камеру за камерой, но оставляют меня в стороне. Мой желудок связывается в узел от ожидания, я всё ещё надеюсь, что потом меня отведут к Мендесу.

Но затем мы подходим к тяжёлой деревянной двери с железными шипами и единственным окошком, через которое передают еду. Одиночная камера.

Я сажусь на пол, холод и влага просачиваются через мою рубашку. Подняв глаза к потолку, замечаю тёмное пятно, которое, кажется, становится всё больше. Но здесь везде темно, кроме прямоугольного окошка на двери. Дверные петли скрипят, и замок возвращается на место.

Я гадаю, сколько времени человек может провести здесь, прежде чем о нём забудут, а потом найдут мёртвым. Капелька воды падает на мой лоб. Ну, я надеюсь, что это вода. Вдалеке слышится эхо шагов. Интересно, может ли Габо пойти против своего офицера? Мысль вызывает горькую усмешку. Какая наивность.

Я прижимаю колени к груди. Хорошо хоть мне оставили одежду. Зловоние вызывает воспоминание из моего детства: когда я жила во дворце, под опекой судьи Мендеса, мои комнаты были украшены голубым шифоном и белым кружевом, привезённым из королевства Дофиника, к востоку от Кастинианского моря, — вечного союзника Пуэрто-Леонеса. Два десятка кукол с натуральными волосами были выстроены в ряд на полках, и широкие двери вели на мой личный балкон. Фарфоровые чашки, стоявшие буквально повсюду в моих покоях, всегда были заполнены высушенными лепестками роз, чтобы замаскировать запах с улиц в дни публичных казней. Только в прошлом году король запретил законом казнь через сожжение. Я смутно помню маленький домик в лесу, в котором жила с родителями до всего этого. Остались лишь туманные воспоминания семилетней девочки, такие блёклые, что, может, даже никогда и не существовали.

Тогда я ещё не знала, что была первой из Руки Мориа — четырёх ручных мориа короля. Магия мориа, порабощённая короной, используется для исполнения приказов и как символ могущества и власти короля, а также как угроза тем землям известного мира, которые он не сумел завоевать.

Я дёргаю плечами, выходя из Серости. Я не могу вернуться в то время, но если проживу достаточно долго, чтобы воплотить свой план, то постепенно вернусь к тому же положению. А пока я позволяю себе вспомнить то хорошее, что было в моей жизни… Как Саида пела народные песни. Как Дез ухмылялся перед боем. Я достаю из кармана его подарок, перекатываю монету на пальцах — маленький трюк, которому меня научил Дез, когда мы были детьми. У него всегда хорошо получались фокусы, требующие ловкости рук.

Странный шум раздаётся в моей одиночной камере, и я роняю монетку.

Подскакиваю на ноги. Здесь нет ничего, кроме моего сбившегося дыхания. Я ощупываю холодный каменный пол, нахожу монету и убираю её в карман.

Звук повторяется. И на этот раз я распознаю дыхание, которое кто-то пытается удержать. Мои глаза, привыкая к темноте, замечают тень в углу, которая решается выйти к слабому свету в центре камеры.

Я не одна.



Глава 12

— Кто здесь? — спрашивает мужчина, ощупывая пальцами пространство перед собой.

Влага капает с потолка — такой звук, словно бы рука шлёпает по водной глади. Воздух со свистом просачивается через тонкую щель в двери.

Я сижу так, что до меня не дотянуться.

Дыхание мужчины неровное. Что легко объяснить: воздуха здесь немногим больше света. В этой затхлой камере пахнет гнилью и всеми выделениями организма. Что сложнее объяснить, так это то, как выступают кости под его кожей. Хотя слабый свет факела показывает металлический проём в двери, достаточно широкий, чтобы подавать еду, мне становится очевидно, что этого давно никто не делал. Как они могли оставить его здесь? Это кажется даже более бесчеловечным, чем публичные пытки и казни, которыми славится Правосудие.

Правление Фахардо должно подойти к концу.

— Я не причиню вам вреда, — обещаю я. Гнев угас в моём голосе, сменившись усталым хрипом.

Его взгляд направлен в мою сторону, но на левом глазу виднеется толстая плёнка, как у яйца под скорлупой. Скрюченными пальцами он тянется ко мне.

— Можно мне?.. Так проще.

Не знаю, почему меня это так удивило, но я, правда, не ожидала. Он вентари. Они часто теряют зрение с возрастом. Все наши способности постепенно сказываются на теле, каждый дар по-своему. Магия пересиливает ту часть, что делает нас смертными. У иллюзионари остаются и никогда не сходят кровоподтёки, у персуари часто случаются приступы и различные проблемы с сердцем, у робари… У меня есть Серость и шрамы на ладонях, но не знаю, как у других. Может, в старости мы теряем свои воспоминания и становимся в итоге такими же пустышками, как наши жертвы. Вряд ли я когда-нибудь это узнаю.

Я подползаю ближе и позволяю ему коснуться моих висков. Его магия жжёт мою кожу, я чувствую давление, которое прокладывает путь к моему разуму, как будто кто-то залез под кожу. И почти сразу же вентари отпускает меня.

— Ты шепчущая, — произносит он, его пальцы дрожат. — Мы все здесь кончаем. Все из нас.

— Я не шепчущая. Больше нет.

Он трёт ладони друг о друга, пытаясь согреться. Его одежда грязная, порванная и тонкая, как старый пергамент. Его бледные тонкие руки покрыты веснушками. Я гадаю, кем он был, перед тем как попасть в тюрьму.

Снимаю свою куртку и накрываю его плечи. Странное онемение охватило мой разум.

— Рената, — бормочет он, поворачивая лицо на звук моего голоса. — Я слышал о тебе. Ещё до того, как прочитал твои мысли.

Холодок пробегает по коже. Меня не было во дворце уже восемь лет. Он ведь не мог быть здесь всё это время, правда?

— Кто вы? Как вы узнали обо мне?

— Я работал во дворце ещё до чумы, — приступ кашля скручивает его. Он кладёт ладонь на свою грудь, и я вижу, с каким трудом она поднимается и опускается.

— Я не знала, что мориа работали на короля, — признаюсь ему. Это место может свести с ума.

Он улыбается, на его зубах чёрно-зелёные пятна.

— Мы когда-то входили в его совет. Ещё до создания Руки Правосудия. Тогда Пуэрто-Леонес воевал с эмпирио Лузо. Народ не поддерживал участие в этой войне, но даже приближённые к королю не могли повлиять.

У меня всплывает нечёткое воспоминание, как один из старейшин говорил, что Лузо всегда было одним из главнейших союзников мориа. Вот только где они были, когда пал Риомар? Я пытаюсь воскресить в памяти уроки леонесской истории.

— Но войну остановила только вспышка чумы.


— Ну, хотя бы этому тебя научили, — каждый вдох даётся ему с болью.

— Вы не ушли из дворца?

Он качает головой.

— Не мог. Король Фернандо держал меня при себе как посла Мемории. Я посылал шепчущим сообщения, пока меня не поймали и не заточили два года назад, — он тяжело кашляет.

— Это вас зовут Сорока? — спрашиваю я, вспомнив про человека, который предупредил Иллана о существовании оружия.

— Нет, — хрипло отвечает он. — Осведомителя Иллана не знаю даже я.

— Что они сделали с вами?

— Некоторое время я был в тюрьме Соледада, — его костлявые пальцы проводят по плечу. — Когда я не раскрыл Фернандо безопасный проход через горы, он бросил меня сюда. Стражник срезал мой знак Матери всего сущего вместе с кожей и ковырялся в ране своими грязными пальцами.

Я думаю о полумесяце и дуге из десятиконечных звёзд, образующих знак Матери всего сущего. Старейшинам наносят его на кожу, когда они достигают наивысшего ранга среди мориа. Я помню, как лицо Иллана озарилось надеждой, перед тем как он рассказал мне план с Дезом. Знает ли он, что этот мужчина всё ещё здесь?

Сжав его ладонь, я спрашиваю:

— Как вас зовёт Госпожа?

Улыбка сходит с его морщинистого лица. Он моргает, и из его глаз текут слёзы.

— Госпожа давно забыла обо мне. Но когда-то… Меня звали Лозар.

Он отворачивается и кашляет кровью.

Я так зла. Я злюсь на Иллана и шепчущих за то, что никогда не рассказывали нам об этом человеке. Злюсь на Деза за то, что строил планы за моей спиной, а сам просил доверять ему. Злюсь на небеса, землю и солнце. Злюсь на то, что это чувство есть и переполняет меня, выходя из-под контроля.

— Всё в порядке, Рената, — голос Лозара прерывает мои мысли, охваченные яростью. Я узнаю это ощущение в своей голове. Он читает мои мысли… Даже в его нынешнем состоянии его дар силён. Это магия помогает ему оставаться в живых, несмотря на всю жестокость, которую он испытал?

— Оно того стоило? — не знаю, что побуждает меня задать этот вопрос. — Вас бросили здесь и забыли. Шепчущие, Иллан…

— Я знал, на что иду, становясь шпионом и покидая двор, — спокойно отвечает Лозар. — И я бы отдал следующую жизнь ради этой цели с той же готовностью. Как я и сказал тому мальчику, время скоро придёт. Смотри.

Он оттягивает вниз порванный ворот своей рубахи и показывает ужасную рану. Никогда не видела такой прежде. Даже для Правосудия это слишком.

— Вы в одиночной камере. Какой ещё мальчик?

— Они не видят меня, когда открывают двери. Они забыли, что я здесь уже месяц. Одиночной камеру считают они, — в моей голове начинается глухой гул, заполняющий собой всё пространство. — Мальчик, за которого ты пришла отомстить. Он был здесь. А потом его забрали. Андрес.

Я отхожу от Лозара и вцепляюсь в свой живот. Упираюсь ладонями в пол, холодная волна ужаса проходит через меня. Дез был здесь. Ну разумеется. Они затолкали его в одну из самых защищённых камер. Разумеется, меня привели сюда же, но слишком поздно.

Я поднимаюсь и бегу к двери. Если я просуну руку в прямоугольный проём, то смогу дотянуться до замка. Стали бы они тратить время на то, чтобы поменять код при всех этих беспорядках?

— Я могу вывести вас отсюда.

Лозар хрипло усмехается. Как он ещё может смеяться?

— Я не смог найти выход из туннелей, не говоря уж о том, чтобы добраться до убежища.

Моё дыхание становится тяжёлым. Я не дам ему умереть. Он пережил слишком много и слишком долго страдал, чтобы так это оставить. Но если я уйду, то потеряю эту возможность восстановить своё положение при судье Мендесе. Я не смогу отомстить. Мои глаза горят, и я моргаю, чтобы остановить горячие слёзы, которые грозят вот-вот пролиться.

— Я могу вывести вас отсюда и привести к шепчущим.

— Я умираю, Рената, — Лозар долго кашляет. — Он тоже хотел мне помочь.

Я бы сделала что угодно, чтобы вновь услышать голос Деза.

Ничего не говоря, Лозар сжимает мою левую руку, на которой нет порезов и крови, и прижимает к своему виску. Сияние с моих израненных подушечек пальцев освещает его бледное, иссушенное лицо. Когда кто-то отдаёт воспоминание добровольно, магия гудит по моим венам, картинки легко найти, всё равно что сорвать спелый фрукт с низкой ветки.

Всё чёрное, как одна сплошная ночь.

Щелчок замка разрывает тишину унылой камеры. Ноги шаркают по коридору. Они ведут ещё одного узника. Лозар отползает к дальней стене и пытается с ней слиться. Он прожил всю свою сознательную жизнь невидимым для остальных.

Дверь открывается, скрежет металла тонет в воплях и ударах кулаков. Тела врезаются в каменные стены. Со своего угла у него хороший обзор на дверь, хотя его зрение и затуманено, словно он смотрит через рельефное стекло. Два человека: один узник в оковах, другой — стражник, скрытый в тени.

— Не имеешь права! — орёт заключённый. Его голос охрип, словно он кричал весь день.

Узник хватает солдата за ворот. Лозар гадает, знает ли кто, что он ещё здесь.

Он вздрагивает, когда заключённого пинают в живот и толкают на пол.