* * *


– Ты как? – спрашиваю с порога, на самом деле не надеясь на ответ. Меня не было минут десять, Пересмешник наверняка уже отключился.

Однако он еще выносливее, чем я думала.

– Порядок, – доносится с кровати. – Тошнит ужасно. А так – порядок.

Еще бы его не тошнило, после стольких ударов по голове.

– Таз дать? – предлагаю серьезно.

– Скажу, если понадобится.

Раз храбрится и не хочет блевать на моих глазах, значит, все не так плохо.

Подхожу ближе, ставлю ведро на пол возле кровати, упираю руки в боки и осматриваю поле деятельности. С чего начать, понятия не имею. Пересмешник лежит с закрытыми глазами, его грудь равномерно поднимается и опускается – ну хоть с дыханием все в порядке.

Со вздохом наклоняюсь, опускаю полотенце в воду, выжимаю…

– Только не говори, что собралась обтирать меня, как труп.

Замираю.

Он что, издевается?

Пересмешник неловко пытается подняться, не открывая глаз. Упирается в край кровати, взваливая свой вес на руку. Задерживаю взгляд на этой руке – заметно дрожит.

– Меня… всего лишь… отлупили… – напоминает упрямо. – А я сломал ему шею. – Без посторонней помощи принимает вертикальное положение, но теперь держится за край кровати двумя руками. Костяшки сбиты, кожа содрана.

– Гордишься собой?

Мотает головой и тут же чуть не падает, потому что отпускает одну руку с опоры, чтобы поднести ко рту.

– Меня от себя тошнит, – хрипит. – Таз дай.

А я сразу предлагала. Знаю, что такое сотрясение мозга.

Молча ставлю ему на колени пустой таз и отхожу. Стою, обняв себя за плечи, и смотрю в окно. Ветер гонит пыль по пустому двору, в котором уже не осталось следов ни недавних смертей, ни кровопролитий.

Пересмешника рвет. Хорошо хоть таз попросил.

Не оборачиваюсь.

– Видишь… – говорит, продышавшись. – Наши отношения вышли на новый уровень.

Верно, интимнее некуда.

Поворачиваюсь, отнимаю таз, ставлю к двери – потом вынесу.

– А на каком уровне они были раньше? – любопытствую. – Наши отношения.

– Сдерживаемой симпатии.

– Чего-о? – Столбенею от такой наглости.

– Ну ты же не признавалась, что я тебе нравлюсь, – поясняет. Кажется, ему лучше: стал говорить без пауз.

– С чего ты взял, что мне нравишься? – возмущаюсь, а сама хожу перед ним кругами, придумывая, как бы помочь ему смыть с себя грязь и кровь так, чтобы не устроить из моей (вернее, уже нашей) комнаты озеро.

– А что, ты стала бы тащить на себе, а потом лечить того, кто тебе противен? – Опять держится за кровать обеими руками. Крепко держится – отдает себе отчет, что если разожмет пальцы, то свалится на пол.

Качаю головой.

– Не противен, – признаю.

– Вот видишь, – усмехается. Губа натягивается, свежая тонкая пленка на ране лопается, и по подбородку течет струйка крови.

– Замолчи, пожалуйста. – Не теряя времени, хватаю сухое полотенце и шагаю к кровати, чтобы самой зажать Пересмешнику губу. А заодно и рот – пусть помолчит. – Ты по болтливости дашь фору самой Чайке.

Что-то мычит в ответ, но оттолкнуть меня не пытается, терпит.


Закатываю глаза.

– Чего? – отодвигаю полотенце.

– Видимо, когда мне больно, я болтаю.

– Я уже поняла, – огрызаюсь и снова затыкаю Пересмешнику рот. Отличный кляп, надо признать. Жаль, раньше не догадалась.

Стою очень близко. Подол моего платья касается бока мужчины. Мне кажется, что на таком расстоянии я даже чувствую жар его тела.

Касаюсь ладонью влажного лба. Я права – горячий. А моя рука, видимо, холодная – Пересмешник отшатывается.

Нужно поскорее смыть с него грязь и бежать к Сове за помощью. Не думаю, что в этот раз мы справимся без медикаментов. Позволил же ей Филин истратить часть запасов на мою спину…





* * *


– Что значит запретил?

Стою в дверях комнаты Совы и не верю своим ушам.

– То и значит, – огрызается женщина, отводит взгляд. – Филин сказал, чтобы не вздумала тратить на Пересмешника лекарства. Мол, если такой прыткий, сам оклемается.

Признаюсь, на такой поворот событий я не рассчитывала.

С горем пополам нам удалось устроить купание в ведре посреди комнаты, Пересмешник даже умудрился бросить комментарий, что наши отношения развиваются стремительнее некуда – теперь я видела его голым.

Я же сделала неутешительный вывод: если предположение о том, что, когда ему больно, он болтает, верно, то сейчас Пересмешнику очень больно.

А оценив степень повреждений после того, как мы смыли грязь, я почти силой уложила пострадавшего в заново постеленную кровать и бросилась к Сове.

– …и вообще велел не соваться к вам, – окончательно добивает меня женщина и пытается захлопнуть дверь перед моим носом.

Перехватываю дверь и для верности ставлю ногу на порог.

– Сова, у него ребра сломаны, бровь рассечена так, что надо шить. Ссадины, царапины. Есть глубокие. Если все это ничем не обработать, оно воспалится! Дай хотя бы самогон.

Она упрямо поджимает губы и качает головой. Чем же Глава ее взял? Угрожал? Она же очевидно болела за Пересмешника.

– Он может умереть, – заканчиваю гораздо тише.

Если у меня будет самогон и нитка с иголкой, то смогу хотя бы обработать раны. Правда, я рассчитывала на какие-нибудь средства для ускорения регенерации, которыми Сова обрабатывала мою спину, и болеутоляющие. Но черт с ними, хотя бы это.

Женщина медлит. Молчит, думает.

Вижу, что ей хочется помочь, но Глава чем-то ее запугал.

Я в отчаянии.

– Давай скажем, что я украла эти вещи или отобрала у тебя силой, – прошу, понижая голос до шепота. Должно быть, сейчас я выгляжу по-настоящему жалко. Да и испачканное в крови Пересмешника платье сменить было некогда.

Сова ниже меня, и ей приходится поднять голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Смотрит в упор.

Мне хочется провалиться сквозь землю – не умею просить. И если бы средства для лечения нужны были мне самой, я бы умирала от боли, но даже не подумала упрашивать. Проблема в том, что пострадала не я.

Сова вздыхает, медленно кивает и убирает руку с ручки двери, которую сжимала все это время, чтобы я не ворвалась в комнату. Не произнося ни слова, уходит вглубь помещения.

Не решаюсь войти без приглашения, вытягиваю шею.

Сова роется в ящиках старого комода. Извлекает на свет какой-то пустой флакон, переливает в него жидкость из полного побольше – ставит на подоконник. Моток ниток с воткнутой в него крупной кривой иглой – на подоконник.

Затем, кряхтя, опускается на колени и вытаскивает из-под кровати квадратный сундучок. Откидывает крышку и вынимает оттуда прозрачную упаковку с цветными пилюлями. Отсыпает лишнее, оставляет штук пять, закручивает – на подоконник.

Туда же отправляется тюбик с мазью.

Смотрю на все это широко распахнутыми глазами.

Сова возвращается к двери.

– Зеленые – жар, синие – боль, – произносит свистящим шепотом. – Остальное – разберешься. – И вдруг резко и громко: – Ты дурная, что ли, Гагара?! Филин сказал ничего тебе не давать, значит, не дам! Разбирайтесь сами! Мало лекарств! Мало! Пересмешник – парень крепкий, само пройдет. А то вдруг кому нужнее.