Хрип.

Рывок.

Тишина.

Эта тишина настолько неожиданна, что бьет по ушам сильнее любого громкого звука.

– А-а-а-а-а-а! – кричит Чайка. То ли от ужаса, то ли от восторга – не разберешь.

Пересмешник выбирается из-под огромного тела, пытается подняться, но в итоге остается стоять на коленях. Момот – на земле, лежит на спине, раскинув руки в стороны, с неестественно вывернутой шеей. Его грудь не поднимается.

С трудом заставляю себя отвести взгляд от Пересмешника, чтобы посмотреть на Филина. В моей голове все еще не укладывается, что все это происходит на самом деле.

Текут секунды. Пересмешник, с ног до головы покрытый кровью и грязью, пошатывается, отклоняется назад и упирается ладонью в землю, чтобы не упасть. А головы присутствующих, как и моя, одна за другой поворачиваются к Главе.

– Хм-хм… – Чтобы обрести дар речи, Филину приходится откашляться. – Сова! – рявкает, поднимаясь со своего насеста. – Проверь!

Женщина, кряхтя, встает, опираясь на клюку. Шаркает к «рингу», с трудом пригибается, пробираясь под натянутой веревкой. Подходит к Момоту, склоняется над ним. Все ждут, чуть ли не затаив дыхание.

– Готов, – объявляет наш самопровозглашенный врач то, что видно невооруженным глазом, отходит.

– Что ж, – задумчиво произносит Филин. – Похоже, у нас есть победитель. – И вряд ли это радует его самого. – Пересмешник, озвучь свой выбор.

Сам Глава смотрит на Кайру. Если бы выбирать пришлось ему, он выбрал бы ее. Но Филин и так может получить любую женщину по щелчку пальцев. И Кайру прежде всего.

Рыжеволосая красавица тоже ждет выбора победителя. Сидит напряженная, как натянутая струна, кусает свой указательный палец.

– Гагара… – Пересмешник до сих пор не может выровнять дыхание. – Гагара, – повторяет тверже и громче. После чего его опять ведет в сторону, и ему приходится опереться обеими руками на землю. – Я выбираю Гагару.

В моем горле огромный колючий ком. Кажется, я сейчас заплачу. Держусь из последних сил.





Глава 18




– Держись, – бормочу, – еще немного.

– Как скажешь… Ты… босс, – получаю хриплое в ответ.

Рука Пересмешника перекинута через мое плечо, а его вес почти полностью взвален на меня. Черт, тяжелый.

Мне никто не помогает, но не мешает – и на том спасибо. Только Сова обещала попозже зайти, остальными наш уход, можно сказать, остался не замечен – все были слишком заняты обсуждением сложившихся сегодня новых пар: Зяблик выбрал Кайру, Канюк – Савку, а Дергач – Олушу. Правда, Олуши, когда прозвучало ее имя, во дворе не было, но это мало кого интересовало. Дергача принялись поздравлять, как и других.

Открываю дверь в свою комнату ногой.

– Заходи, чувствуй себя как дома, – бурчу, крепче обхватывая Пересмешника за талию, когда его повело в сторону.

– Вообще-то… я вроде как… и есть… дома, – откликается этот выживший камикадзе – по совместительству мой новый сожитель. И не возразишь же.

– Вроде как, – огрызаюсь.

Пересмешник смеется. Вернее, пытается засмеяться, но вместо этого получается какой-то хрипящий звук, а затем он и вовсе заходится в кашле.

Вздыхаю.

– Молчал бы уже.

– Не-э-э, – мотает головой, координацией движений напоминая пьяного. – Если я замолчу, то отрублюсь, и ты меня не дотащишь.

– Дотащу, – пыхчу, продолжая удерживать его и одновременно пытаясь одной рукой сбросить с кровати постельные принадлежности – сама я уже перепачкана, а одеяло и простыню намерена спасти. – За ногу и по полу.

Пересмешник снова пытается посмеяться:

– Меня сегодня… уже таскали… за ногу… и по земле. С меня хватит.

Интересно, это нервное? Лично мне сейчас совсем не смешно. Перед глазами до сих пор стоят раздавленный череп Кулика и сломанная шея Момота, да и то, что я сейчас сама с ног до головы перепачкана чужой кровью, не добавляет мне желания веселиться.

– Будь добр, заткнись, – шиплю сквозь зубы. – Ложись давай. – С одной стороны, я до ужаса волновалась, пока мы вынуждены были ждать окончания подведения итогов и слушать очередную исполненную пафоса речь Филина. С другой стороны, кажется, раны сами перестали кровоточить. – На, бровь зажми. – Беру со стула и протягиваю Пересмешнику полотенце: самый кончик брови, почти на виске, у него сильно рассечен. Нижняя губа разбита, но, кажется, кровь почти не идет. Если бы кое-кто побольше молчал, не шла бы вообще. Зато тело – не поймешь, все битое-перебитое. Но открытых ран и фонтанов крови не наблюдаю. – Сейчас принесу воду, – решаю.


– Ты будешь меня мыть? – Опять нервный смешок.

– Мыть, лечить… Душить, если не заткнешься!

Пытается улыбнуться. С разбитыми губами и заплывшими глазами картина та еще.

– Видишь, мне нельзя отрубаться, я хочу это видеть…

Возвожу глаза к потолку. Ну что с ним будешь делать?

– Мыть и лечить, – с готовностью подсказывает мой еле живой новый сожитель. Выходит, последнюю фразу я сказала вслух.

– И душить, – напоминаю строго. – Лежи. Я сейчас вернусь.

– Ты босс, – получаю повторно в ответ.

Прекрасно, просто прекрасно. И почему мне хочется его прибить и одновременно расцеловать за то, что остался в живых?

Сжимаю кулаки, чтобы сдержаться и не сделать ни того ни другого, и, впечатывая подошвы ботинок в пол, вылетаю из комнаты.





* * *


Заготовленной впрок воды во вкопанных в землю во дворе бочках осталось немного. Забираю почти всю и прикидываю, что следует к вечеру сходить к реке, чтобы пополнить запасы. Но идти туда прямо сейчас не могу – я еще не уверена, что Пересмешник не получил повреждений, опасных для жизни, а значит, оставлять его одного надолго пока нельзя.

Ринг уже разобрали. Кровь на месте, где происходили поединки, засыпали слоем земли. Довольная Чайка, мужчина которой в очередной раз подтвердил на нее свои права, метет двор. Больше никого нет – все разошлись по комнатам.

Как там Олуша? Пошел ли Дергач к ней прямо после окончания состязаний, чтобы потребовать свое?

Морщусь при этой мысли. Мне жаль Олушу, что бы там она обо мне ни думала и чего бы мне ни желала, по-человечески мне ее очень жаль.

Что ж, во всяком случае, Дергач не Момот.

Наполняю ковшом ведро наполовину и собираюсь возвращаться в барак, когда меня замечает Чайка. Отставляет метлу в сторону на манер посоха.

– Явилась, королева бала!

Красноречиво приподнимаю брови.

– Ты это мне?

На самом деле глупый вопрос, потому что, кроме нас с ней, во дворе никого нет.

– Тебе, тебе. – В доказательство своих слов та даже делает несколько шагов по направлению ко мне, упирает одну руку в бок. – Что, довольна? – щурится на солнце, вглядываясь в мое лицо.

Дергаю плечом.

– Вполне.

Что она хочет услышать? Что я действительно довольна исходом прошедших состязаний? Что я чуть не задохнулась от облегчения, когда хрустнула шея Момота? Что я настолько бессердечна, что много раз желала палачу смерти и обрадовалась тому, что его жизнь оборвалась?

Не думаю, что Чайка хочет услышать именно это. Тем не менее проговариваю эти слова в своей голове, должно быть, только сейчас окончательно осознав, что произошло.

Поднимаю ведро за ручку и разворачиваюсь, чтобы уйти. Мне нужно, чтобы Пересмешник не истек кровью. Поточить лясы Чайка может с кем-нибудь другим.

– Да ему там все отбили! – кричит главная сплетница Птицефермы мне вслед, недовольная тем, что я не дала ей высказаться до конца. – Думаешь, увела у Кайры мужика и будешь радоваться?! Если не загнется, теперь неизвестно, когда у него на тебя встанет!

Верно, это же главное: длинный – короткий, встанет – не встанет, скорострел или нет. Что еще там Чайка любит пообсуждать?

Крепче сжимаю дужку ведра, не оборачиваюсь.

– А если встанет, Кайра все равно у тебя его уведет! – припечатывает Чайка напоследок. Все еще ищет способ ужалить побольнее. Они с Кайрой явно стоят друг друга – не зря же дружат.

Дверь за моей спиной захлопывается – я в бараке.

Руки так и чешутся, чтобы вернуться и надавать Чайке по шее за ее длинный язык.

Встанет – не встанет… Лишь бы сам на ноги встал.