9. Завершая обзор: с той поры я официально псих.



Если до этого я просто была девочкой с проблемами социальной адаптации, то теперь иначе как ненормальной меня не называли. Это же ненормально – не хотеть, чтобы о тебе писали в газетах и чтобы в твоих вещах рылись без спроса. А верить в существование личного пространства и собственных планов на жизнь (пускай даже тринадцатилетних, идиотских, но не имеющих отношения к сомнительной славе первого стихоплета Специальной Олимпиады), как бы это вам сказать, нерационально. В эпоху, когда собственное избиение модно выкладывать в Интернет, чего уж тут стесняться статьи в газете, которую читают только ее издатели, пенсионерки или люди в метро.

– Тебе еще чаю налить? – спрашивает Марселла, отвлекая меня от созерцания стены напротив.

– Да не могу я уже его пить, спасибо. Слушай, съезжу-ка я завтра в университет вместе с тобой, надоело тут сидеть по утрам.

– Выгонят же.

– Меня? – говорю я кисло. – Кто, например? Мне запрещено появляться на парах, но никто не говорил, что я не могу приехать на консультацию к змеище, например.

– А телефон?

– Слушай, не превращайся в мой внутренний голос, у меня их хватает без тебя. Может, я дура и до этого не додумалась. Если тебя это беспокоит, я могу изменить внешность до неузнаваемости и притвориться студенткой по обмену.

– Здорово, – говорит Марселла с энтузиазмом. – Я хочу на это посмотреть.

– Вот, опять, – говорю я, – как какую-нибудь гадость затевать, так она сразу не заикается!

Я, само собой, покривила душой насчет того, что меня пустят в университет без проблем – охрана меня знает прекрасно и с удовольствием даст пинок под зад, особенно когда есть официальное предписание. Что-что, а это переодевание было уже от крайней степени скуки. Честно говоря, даже планы моих родителей не особо возбуждали во мне интерес к жизни, хотя раньше я бы плевалась огнем неделю, как минимум. Скорее всего, я ждала чего-то в этом роде – ну не могло же все идти по одной траектории, а тем более так неправдоподобно нормально. И возможность моего отъезда, и расставание с врачом, и то, что я уже почти пришла в себя без таблеток. Вот только писать я давно не пробовала, не хочу расстраиваться.

В любом случае, мне надо точно знать, какие у меня отходные пути. Учитывая то, что мое желание находиться здесь теперь почти равняется нулю, для чистоты эксперимента нужно найти хоть что-то, что меня держит. В конце концов, мне уже не тринадцать лет, и брать билет на первый попавшийся автобус как-то… а знаете, это по-прежнему хорошая идея.

Пока мы едем в университет, дрожа от холода, мысли меня одолевают совсем нехорошие. Дело не в том, что у меня проснулась внезапная социопатия и я боюсь показываться на факультете, и даже не в родителях. Я сейчас одета в свитер Марселлиной матери, на голове у меня шарф вместо шапки – выгляжу, наверное, как идиотка, но, по крайней мере, как другая идиотка, не я. На вопрос, почему я раньше так не делала, отвечаю другим вопросом: вам не кажется, что это слишком просто? Столько времени провести, как бы это сказать, с открытым забралом, позволить приклеить столько ярлыков к своему собственному лицу, чтобы теперь строить из себя мистера Икс? Смешно, да. Я не люблю упрощать себе задачу, тем более что в моем случае любая задача – сложная, и на упрощение реагирует плохо.

– С-слушай, а почему ты раньше так не делала?

Я подпрыгиваю на сиденье.

– Прекратите озвучивать мои мысли. Вообще, тебе и Райдеру нужно ходить парой – он мне каждые полгода предлагает переехать.

– К нему, что ли? – любопытствует Марселла.

– Дело не в этом, – говорю я, – дело в самой вашей идее о том, что мне обязательно надо куда-нибудь убежать, чтобы у меня все стало хорошо. Ага. Как будто в точке назначения мне выдадут новую голову. Только что с конвейера. С новыми винтиками, смазанную маслом, блестящую такую. Кстати, почему вы вообще решили, что меня что-то не устраивает?

– Ну т-т-ты же никогда не говоришь ничего на эту т-тему. Н-надо же мне было что-то решить.

– Тогда ладно, не буду обобщать.

Наверное, надо сказать Марселле что-нибудь вроде того, чтобы она за меня не беспокоилась. Все-таки люди, беспокоящиеся за меня, редкость, а недостаток моего состояния еще и в том, что я плохо различаю, когда беспокоятся, а когда надоедают. Поэтому пока я вспоминаю, какую мою печальную и дурацкую мысль прервал вопрос Марселлы, вы можете приблизительно подсчитать, сколько людей с учетом моего возраста я уже успела от себя отпихнуть, если сейчас окончательно не отпихнувшихся осталось примерно двое.



Так, о чем это я? Я года два уже, наверное, хотела посмотреть свои старые дневники – те, что были у Райдера. Пока шла терапия, мне всегда казалось, что там есть какие-то ответы. Как в кино. Прочитаю и смирюсь с тем, что происходит. Впрочем, я когда-то уже говорила вам, что ничего подобного после прочтения одной из моих старых тетрадей не случилось – я прохохотала полчаса, но ничего более приятного, к сожалению, не последовало. Я бессмысленно смотрю в окно машины и думаю, что даже не хочу их видеть, наверное, эти тетради. Отдавая их Райдеру, я знала – на вопрос о том, где они находятся, мне будет нечего отвечать, потому что если Райдер не здесь, то где он, непонятно. Может, и хорошо, что я уже столько времени не читаю этот бред.

Вы бы видели вообще, как я его писала. Я одевалась сегодня за открытой дверцей шкафа и вспомнила, что когда-то это было единственное безопасное место у меня дома. Дверь же нельзя закрывать, вы помните. Если очень плохо, внезапно слезы напали или что-то в этом роде – открываешь дверцу шкафа и ревешь себе за ней, а когда твое безжизненное тело начинают искать, хоп-ля, всего лишь наводила порядок на полке, что-то случилось? Знаете, я иногда часами не могла оттуда выбраться, у меня даже не было сил дотянуться до ноутбука, чтобы вывалить куда-нибудь свое горе.

Ладно, боюсь, сейчас нет никакого смысла об этом думать – если я явлюсь на факультет вся в соплях, меня неминуемо раскроют. Как считает мой критик, я единственная в мире не умею держать себя в руках, и все вокруг об этом знают.



Топчусь возле кафедры, за окном очередная стройка. У Марселлы сейчас ведет приснопамятная мадмазель с разбитым телефоном – я только сейчас решила, что на пару к ней можно было бы и завалиться, но после звонка прошло уже минут двадцать, и все это время я медитирую, глядя на подъемный кран.

Вот чего я на самом деле хочу – это не уехать просто так, непонятно куда, как это делает Райдер и предлагает сделать мне. Я хочу первый день в каком-нибудь другом университете. Крутой, настоящий первый день, когда еще не знаешь никого в лицо и никто не знает тебя, когда еще понятия не имеешь, чего ждать от преподавателей (и даже если кто-то окажется врединой или придурком, ты еще пока не знаешь этого и совершенно от этого не зависишь). К тому времени, когда наступит этот замечательный первый день, было бы отлично уже хоть что-то понимать, а не надеяться, что все покатится само по себе, как только зайдешь в аудиторию.

В первый день здесь я пришла прямо из больницы (на своих двоих, потому что с транспортом были проблемы), чуть не упала в обморок на посвящении в студенты (оно ни чуточки не было трогательным, просто продолжалось три с половиной часа), а потом нам раздали студенческие и отпустили по домам. На второй, третий и четвертый день мы приходили только для того, чтобы нас отпустили, потому что на факультете шел ремонт.





Скажите мне кто-нибудь, чтобы я перестала ныть.


Пока я стояла разглядывала голубей за окном, мне в голову неожиданно пришли две замечательные идеи, одна из которых делала необязательным приезд Райдера, другая – мое присутствие дома у Марселлы. Короче говоря, идеи были не только замечательные, но и бессмысленные.

А потом меня внезапно схватили за руку и стали тащить в распахнутую дверь кафедры, крича что-то вроде «обожемойвотионакакнамповезло». Я узнала змеищин голос, равно как и ее змеиную (!) хватку, только не могла понять, по-прежнему ли я иностранная студентка по обмену или же можно бесстрашно начинать материться. Драка была бы определенно эффектна, но, к сожалению, неэффективна – змеища весит, как минимум, вдвое больше меня. Я, конечно, за равенство, братство и так далее, и против полных людей ничего не имею – а теперь даже стала им завидовать. Вот так просто берешь нужного человека и уносишь к себе в берлогу. Помогиииите.

Жаль, правда, что мне так быстро стало все понятно – на кафедре расположилась заплаканная Марселла два-ноль.

– Слушайте, – говорю я, – я не собираюсь бесплатно делать то, за что сама платила кучу денег. А ты, детка, признай, что тебе просто лень учиться.


– Мне не лень, – патетически восклицает девица, – у меня слабое здоровье!

Ооо. Да я, кажется, обидела Марселлу сравнением.

– Настолько слабое, что ты потрудилась припереться сюда, чтобы послушать неизвестно кого, который должен сказать тебе неизвестно что? Скажи прямо – мне нужна оценка, а список литературы длинный, поэтому прокручу-ка я сценарий своей одногруппницы Марселлы и буду давить старой маразматичке на жалость какой-нибудь подростковой дистонией, послушаю для вида другую маразматичку, которую она мне посоветует, а потом попробую с ней договориться, и через месяц – хоп, божественное исцеление, стипендия, второй семестр, пара новых кофточек от родителей.

Она смотрит на меня, губы у нее трясутся – как и у змеищи.

– Я могу записать на бумажку, если ты не запомнила, – говорю я. – Порепетируешь дома, заодно и память потренируешь. Вы ведь уже задавали им учить наизусть список кораблей из «Илиады»?

– Вы переходите всякие границы, – говорит змеища сурово. Я уже слышала этот тон, когда путешествие Чайльд-Гарольда в моем исполнении приобрело черты наркотического трипа. (Расслабьтесь, я всего один раз приходила на семинар под кайфом, и то это было потому, что я невнимательно читала инструкции к своим лекарствам. Теперь читаю внимательно.)

– Нет, – говорю я, – простите, но меня это бесит. Я подыхаю от скуки. Я очень глупо и примитивно подыхаю без лекций. После них мне хотя бы меньше хочется выть от тоски. Я хотя бы немного вижу людей и получаю информацию, не уткнувшись в монитор или в книгу, мне книги ОСТОЧЕРТЕЛИ, они еще бесполезнее лекарств. И вы ничего не сказали, ни слова не сказали, чтобы меня оставили.

– Так вы уже знаете?

?

А, теперь уже знаю.



вернуть книги в библиотеку;

рассчитаться с долгами (если есть);

забрать сборник со своей статьей (если есть, может пригодиться);

узнать, что делать с банковской карточкой;

забрать свои документы;

забрать медицинскую карту;

забрать-забрать-забрать.



– Что пишешь? – бодро интересуется Марселла.

– Так, – говорю я, – список подарков на Рождество.

– А что ОНА сказала?

– Ничего, привела мне новую тебя. Из твоей группы.

– Но…

– Я знаю, «Хата свободна, люблю своих друзишек, отжигали, чмафф». Я тоже бываю на твоей странице на Фейсбуке, когда тебя нет дома.

А вы-то думали, что я неконтролируемо нападаю на невинных людей. Неа. Только на людей, которые глупо врут. Именно поэтому компьютеризация и интернетизация преподавателей – первоочередная задача… а чья, интересно?

– Черт, снегу-то нападало, – говорю я наконец, когда мы выходим из здания.



В дом мы пробираемся в снегу выше чем по колено. Кажется, в новостях сейчас скажут, что все везде застряли, чтобы все оставались на своих местах и никуда не намыливались, особенно в автомобилях. В ближайшие полчаса мне по очереди звонят папа, мама и бабушка, чтобы выяснить, где я нахожусь, и высказать занятное пожелание немедленно приехать домой. Приходится благодарить их за заботу, стараясь при этом не ржать.

Через полчаса на мне (в порядке удаления от тела): майка, майка, футболка, майка (под футболку не влезла), водолазка, свитер, плед; мы сделали себе домики из одеял и пытаемся придумать, как пить чай, не высовывая наружу руки и голову. В новостях одна ерунда.

Знаете, а мне нравится, когда в природе происходят сдвиги по фазе. До этого я видела такое всего один раз, когда мне было лет одиннадцать – мы с папой полгорода прошли пешком в сильную метель, с толпой таких же фиолетовых от холода людей, которые бросили свои машины где пришлось. Прямо какая-то «Война миров», ей-богу. Как просто и как быстро, оказывается, можно сбить нас с толку – с нашим электричеством, с нашими машинами, с Интернетом нашим дурацким. Даже жалко как-то, что сейчас я очень далеко от дома и мне никуда не надо.

Зато очень хотелось бы знать, где находится Райдер.



Что сейчас действительно важно, так это то, что дверь надо пинать полчаса, прежде чем она откроется. Следовательно, если нужно куда-то излить подростковую агрессию, то приходится либо банально бить посуду, либо лезть на улицу через окно в ванной. Чем я, собственно, и занимаюсь. Я съездила бы за заначкой таблеток домой, если бы погодные условия позволяли.

Кажется, это самая длинная ночь в моей жизни. Я вылезаю на улицу, ложусь в снег, лежу там, по-моему, очень долго; пока конечности еще функционируют, а мозг хоть чуть-чуть остыл, я лезу обратно. Мне кажется, что одно мое путешествие занимает минимум полтора часа (я герой! у меня будет отличный иммунитет!), а потом выясняется, что прошло пятнадцать минут, и утро по-прежнему не настает.

Я с упорством идиота повторяю упражнение до четырех часов. В начале пятого в голове что-то щелкает, и я думаю – а что я делаю? Пойду лучше напишу какой-нибудь тетке на Фейсбуке, что она стремная.