– Я не знаю. И не буду проверять. – Он с трудом открыл глаза. – Мне нужно идти, Джон. Единственное, чего я хотел, – это наказать убийцу. А в остальном моя история закончена. Нужно уметь это принять, иначе тебе нечего делать на том свете.

Я медленно кивнул, вдруг подумав о том, что мы, все трое, сделали то, что не смогла сделать девушка из сказки.

– Мерлин шел по земле Ирландии, когда услышал, как плачет девушка. Ее жениха задрал на охоте медведь, и она убивалась по нему, – прошептал я. Вот как начиналась та сказка. – И тогда Мерлин пожалел ее, поднял с ирландской земли три обломка мрамора и наполнил их своей магией. Они стянулись вместе, и получился трилистник. – Я обвел глазами своих спутников: пьянчужку из Фиалкового Тупика и призрака. – Мерлин поднял камни с земли, а значит, чтобы все закончилось, нужно вернуть их ей.

Киран слабо улыбнулся не двигаясь.

– Они же возвращаются к хозяину, если тот пытается от них избавиться, разве нет?

– Потому что от них пытаются избавиться только из страха! Когда осознают, что камни забирают жизнь, разум и душу! – Я взбудораженно уставился на Кирана, забыв, что Фаррелл его не слышит. – Но мы не боимся камней, и нам от них ничего не нужно. У них больше нет хозяина, а значит, не к кому возвращаться. Может, с миром упокоиться нужно не только восставшим, но и трилистнику? И тогда все закончится! Что, если в этом и была суть сказки? Когда возлюбленный вернулся к жизни, хитрая ирландская девушка оставила танамор себе, не захотела отдавать такую ценность. А ей всего-то и нужно было вернуть его Мерлину! Он бы бросил обломки мрамора обратно на землю, и они снова стали бы тем, чем были: просто обломками.

– Ух ты, – еле слышно вздохнул Киран.

Я подошел к Фарреллу и забрал у него камни. Тот не противился.

– Рой тут, – приказал я, вернувшись к Кирану.

Фаррелл послушно начал разрывать землю своими здоровыми ручищами. Когда ямка была готова, я посмотрел на трилистник в последний раз. Бледно-зеленый, прекрасный своей дикой красотой, – три кусочка ирландского мрамора, с помощью никому не известных сил стянувшиеся вместе и наделенные невероятной силой возвращать мертвым жизнь. Я улыбнулся дрожащими губами. Мой брат считал, что каждую загадку природы нужно изучить, разглядеть в увеличительное стекло, приколоть к картону, как бабочку. Если бы мы выращивали сады, уверен, что сад у него получился бы французский: идеальный, предсказуемый, аккуратный. А мне милее английские дикие сады, полные зарослей и тайных троп. Никогда не знаешь, какой цветок встретишь, какая бабочка вылетит тебе в лицо, где скрываются барсук или мышь. Никогда не знаешь, что подберет волшебник с земли, потому что ее дары непредсказуемы, – так пусть остаются таинственными, как сама жизнь. Не каждой загадке нужен ответ.

Преодолевая притяжение камней, я разделил их и протянул один Фарреллу, второй положил перед Кираном. Тот не мог его поднять, только зачарованно поглаживал кончиками пальцев.

Мы сели на корточки вокруг ямки, как дети, которые хотят вместе зарыть сокровище. Я сжал свой камень. Жаль было расставаться, я так отчаянно искал эти камни, – но они сделали для меня главное, что могли: вернули к жизни Молли. Без всяких условий, по-настоящему, точно такой же, какой она была. А значит, пора сделать то, чего не смогла сделать девушка, которой посчастливилось встретить Мерлина: получив подарок, с благодарностью принять его и отпустить волшебство, которое его создало.

– Мне кажется, у меня камень разума, – тихо проговорил Фаррелл и стиснул свой обломок в кулаке. – Как будто в голове сразу прояснилось.

– А у меня камень души. – Киран еще раз провел пальцами по лежащему перед ним камню. – Очень… успокаивающий.

Я фыркнул и украдкой вытер глаза. Сорок лет назад моему отцу достался камень жизни, а вот теперь и мне, но что-то я новых жизненных сил в себе не чувствовал.

– От лица всех людей я возвращаю Мерлину и ирландской земле камень жизни, – сдавленно пробормотал я и бережно опустил зеленый обломок в ямку.

Нельзя плакать, это отвратительно, потому что это даже не настоящие слезы, а раствор Бена.

– От лица всех людей я возвращаю Мерлину и ирландской земле камень разума, – подхватил Фаррелл и положил свой камень рядом с моим.

Мне показалось, что он сделал это с облегчением, но, может, у меня просто мутилось в глазах от ненастоящих слез.

– От лица всех людей я возвращаю Мерлину и ирландской земле камень души, – прошептал Киран, и я опустил в землю третий обломок.

Три камня стянулись вместе. Мы смотрели на них и молчали. Потом Фаррелл зачерпнул земли и насыпал ее поверх трилистника, затем еще, и еще. Когда земли было достаточно, он умело пересадил с другого места немного травы и крупный цветок маргаритки.

– С ней я сразу узнаю это место, – тихо сказал Фаррелл и любовно разровнял землю вокруг цветка. Теперь это место ничем не отличалось от прочих участков луга. – Маргаритка – символ невинности и детства.

Я слабо усмехнулся, уловив его мысль. То, что здесь случилось, лишило Фаррелла детства, да в каком-то смысле лишило его и нас с Беном, но теперь все эти счета закрыты. Пора идти дальше.

– «Роза царствует лишь летом, маргаритке – вечно жить», – пробормотал я. – Я однажды читал в журнале стихотворение, которое так начиналось.

– Дались тебе эти стихи, – выдохнул Киран и тяжело опустился на землю.

Сначала я подумал, что он хочет полюбоваться небом, а затем понял: кажется, он не может больше сидеть.

– Танамор в земле, а ты все еще жив, – прошелестел Киран, разглядывая облака. – Живучий, как кошка.

И правда: если бы возвращение трилистника земле упокоило восставших, то меня упокоило бы тоже. Прочувствовать эту мысль я не успел. Куда сильнее меня волновало то, что…

– Здесь и попрощаемся, – шепнул Киран.

Дышал он прерывисто, с хрипом, пятна проступили на лице и шее сильнее.

– Нет, нет, – отчаянно забормотал я. – Держись, ты мне нужен!

Киран с трудом открыл глаза и усмехнулся. Губы у него конвульсивно подрагивали, я с трудом разобрал слова:

– Как такое м… может быть? Я даже призраком оказался невезучим. Н…ничего не добился. – Я собирался возразить, но он слабо сжал мое запястье и продолжил: – А все равно отлично п… п-провел время.

– Я тоже, – всхлипнул я. Краем глаза я видел, что Фаррелл недоуменно хмурится, но близко не подходит. – Киран, я… Я все сделаю, но не знаю как, я не знаю!

– Ч… что-нибудь придумаешь.

Его рука разжалась, и сердце у меня ухнуло вниз. Я искал деревню праведников, Киран – сюртук с оторванным лоскутом. Мы оба верили в невозможное, и сами были лучшим доказательством того, что иногда оно происходит. Но если на свете может произойти все что угодно, то я хотел только одного: чтобы он остался.

Желания не всегда исполняются. Киран перевел взгляд с облаков на меня. Потом его глаза закрылись, и я все ждал, ждал, затаив дыхание, он не мог вот так уйти, он должен был еще что-то сказать мне, и это все бы объяснило, заставило почувствовать себя хоть немного лучше, но… Я горестно сгорбился и взял Кирана за руки. Еще несколько секунд они ощущались как настоящие, а потом начали растворяться, пока не исчезли, как туман. Там, где только что лежал Киран, больше ничего не было.

Я лег туда же и горько, некрасиво заревел проклятущим раствором Бена. Киран мог бы оставить мне свою книгу или портреты жертв, ну хоть что-то, но у меня ничего, ничего от него не осталось.


Фаррелл, который до этого стоял и тактично смотрел на далекое море, внезапно заговорил.

– Я всегда думал: почему Мерлин, если у него была такая сила, не вернул вашего короля Артура? Он ведь любил его всей душой. Но король спит уже целую вечность, и Мерлин разбудил не его, а задранного медведем возлюбленного какой-то крестьянки. Да и мои предки с помощью трилистника спасали чужаков, но никогда не спасали друг друга.

– И… и что? – выдавил я, задыхаясь от слез.

– Жизнь – это ценность, но и смерть – тоже. У прекрасных историй есть и начало, и конец. – Он неловко глянул на меня. – Не плачь, парень. Пока ты про него помнишь, в каком-то смысле он жив. Как мои родичи – для меня.

Я издал какой-то хриплый, мокрый звук и сел.

– Это должно было меня утешить?

– Могу спеть ирландскую прощальную песню.

– Нет уж. – Я с трудом встал и вытер лицо. – Зная ваши песни, предположу, что это надолго, а у меня осталось дело. Отвезешь меня в город?

– Никогда еще не мотался по этой дороге столько раз за день. Отвезу, конечно. Только лошадей сменю на своих – мои не такие резвые, но ваши уж больно устали.

И жизнь, как это всегда и бывает, вошла в свою колею. Сердце у меня ныло – фальшивое, ненастоящее ощущение, которое существовало лишь в моем воображении, – но я покорно поехал с Фарреллом назад в Балтингсброк, вылез из экипажа, помог ему напоить лошадей. Те печально косились на меня, но больше не шарахались, – видно, слишком устали. Фаррелл вывел из конюшни собственную пару гнедых, запряг их и скрылся в доме. Я думал, после такого трудного утра он вернется с бутылкой виски, но он вышел, держа в руке плетеную бутыль, и жадно присосался к ней.

– Вода, – сказал он и бросил бутыль в экипаж. – Я завязал.

Я снова влез на пассажирскую скамью, неподвижный и одеревеневший от горя. Фаррелл сочувственно глянул на меня.

– Если бы кто мне сказал, что буду возить англичанина! Но ты хороший парень, честный. Таких в нашем мире не хватает.

Несмотря на грусть, я фыркнул. Знал бы он, с каким прожженным притворщиком говорит.

Мы поехали обратно – и правда, я уже сбился со счета, который раз за день вижу эти пейзажи. Но они оставались все так же прекрасны: природе было все равно, кто жив, а кто умер. Ее не волновали бродящие по городу убийцы, зарытые волшебные камни, легенды, электрические машины и полуживые работники. Она просто была, точь-в-точь такая же, какой ее когда-то видел Мерлин: искрящееся от солнца зеленое море, мшистые утесы, истошно кричащие в полете чайки, волны, которые с брызгами и грохотом разбиваются о берег. Почему-то мне от этого стало легче.

Кажется, настал момент признать правду: я не оживу по-настоящему. Это было мечтой, сказкой, но ни праведники, ни танамор не могут вернуть то, что в тот день отнял у меня Гарольд Ньютаун. И все же пока мои руки, ноги и мозг работают, я должен с пользой употребить их ради самого главного дела: остановить Каллахана. Я не знаю, кого он убьет, не знаю где и почему, но знаю, что смерть идет за кем-то в этом городе.

Танамор лежит в земле, я остался и без друга, и без брата, мои товарищи все еще заперты на фабрике, мы не можем ни ожить, ни умереть и, вполне возможно, застряли в таком положении навечно. Но сейчас я должен запереть свое сердце на ключ и хоть недолго не думать о мертвых – только о живых.





Глава 13

Сыщики





Въехав в Дублин, первым делом мы отправились в банк, где я получил деньги по обоим чекам Каллахана, – тот, к счастью, был так увлечен другими делами, что забыл о них и не сообразил аннулировать.

Красиво, конечно, было бы швырнуть их ему в лицо или порвать, но я был для этого слишком практичен. Несмотря на мой подозрительный вид, – бледное лицо, дешевая шляпа, отсутствие сюртука и жилета, – в банке все прошло как по маслу. Вот что значит держаться как джентльмен! А может, дело было в том, что чеки от Каллахана порой обналичивали не очень-то благонадежные на вид личности – вряд ли услуги, за которые он платил ради своей фабрики, всегда заслуживали похвалы. Я вышел, набив карманы деньгами, и сел обратно в экипаж.

Теплый день перевалил за середину и клонился к теплому вечеру. Мягкий весенний свет ложился на темные от времени стены зданий, озарял древние колокольни и замок на холме, который я наконец-то заметил. Пабы открыты, люди спокойно ходят по улицам, не думая ни о преступниках, ни о восставших. На дворе понедельник, рабочий люд спешит по делам, дамы и джентльмены беспечно прогуливаются по магазинам. Легко было позабыть, что ты не в Лондоне, – но тут уличное движение затормозилось, потому что кто-то переводил через улицу упирающуюся корову. Фаррелл с удовольствием включился в ругань возниц, костерящих хозяина коровы, а я прислушался к разговору двух джентльменов в соседнем экипаже.

– …Жду не дождусь! Обещают какую-то новинку.

– Иду со всей семьей! Поверить не могу, что Каллахан смог приспособить мертвецов для чего-то полезного.

– Извините, господа, вы не подскажете, как проехать в редакцию местной газеты? – учтиво спросил я.

Шляпу приподнимать не стал, чтобы не привлекать внимания к лицу. Джентльмены оглянулись с подозрением, но меня, кажется, здорово выручил тот факт, что восставших на этих улицах давно не видели и подзабыли, как они выглядят.

– Прошу прощения, я болен, – смиренно сказал я. – Так где это?

Они одновременно указали вперед, и я сердечно их поблагодарил. Корова наконец соизволила покинуть перекресток, и мы покатили дальше. Остановились около старинного здания редакции, и я гордо зашел в просторный, выложенный плиткой холл. Человек за стойкой, разбиравший какие-то письма, при виде меня застыл.

– Бонжур, – любезно сказал я. – Мне нужна подборка определенных номеров газет. Вы ведь их храните, верно?

Тот таращился на меня остановившимся от ужаса взглядом и, кажется, собирался закричать. Я вздохнул.

– Только не поднимайте шума. Вот вам сто фунтов, и дам еще двести, если найдете мне все, что нужно, и сохраните мой визит в тайне.

Самый убедительный из аргументов сработал: сто фунтов он наверняка и за год не заработает. Работник дрожащей рукой взял купюру и выдавил:

– Д-да. У нас есть архив. Какие н-номера вас интересуют?