– Здравствуйте! Мне нужно с вами поговорить! Помните, вы написали письмо о деревне праведников, хранивших танамор? О том, что с ними сделали англичане? Я… Я из Лондона, пишу исследование по истории Ирландии. – Пришлось признаться, откуда я, поскольку мой идеальный столичный акцент никак не выдать за местный говорок.
Мне послышалось какое-то движение, но дверь не открылась.
– Прошу, поговорите с нами! То есть со мной! Понимаю, предложение денег вас оскорбило, но я их больше и не предлагаю!
– С англичанами не разговариваю. Убирайтесь, – внезапно сказал хриплый голос. – Я был пьян, когда то письмо писал, и вообще жалею, что за него взялся. Скатертью дорожка.
Вот бы Киран мог побеседовать с этим угрюмым мужчиной как местный житель! Но, увы, тут он мне не помощник.
Я так и не придумал, что именно сочинить и какой версии держаться, поэтому сделал то, что мне всегда трудно давалось: выложил правду. Я жаждал, чтобы Киран увидел волшебную деревню, пока он еще здесь, и это придало мне храбрости.
– Посмотрите на меня внимательно! – воззвал я. – Вам ничего во мне странным не кажется?
Штора опять немного отодвинулась. Повисла пауза.
– Ладно, я не пишу исследование. Вы ведь слышали про мертвых, которые восстали? Я один из них.
Я надеялся на ответ вроде: «Не может быть: они ведь совершенно не такие, как вы, и разговаривать не могут, заходите же и поведайте свою историю!» Вместо этого мужской голос резко сказал:
– Проваливай.
Возраст я определить не смог: голос вроде не старый, но какой-то севший, усталый и тусклый. Я сел на порог и прислонился к двери. Киран опустился на ступеньку рядом со мной.
– Если всех тогда убили, откуда вы знаете, что произошло в деревне? – спросил я, глядя на великолепное цветочное буйство, раскинувшееся вокруг дома. – Вы знаете кого-то, кто спасся, верно?
Молчание. Лошади, по-прежнему запряженные в экипаж, начали мирно щипать траву, перекусывая после долгой дороги, и даже нашли в корыте дождевую воду. Я надеялся, что цветы они есть не станут.
– Вы должны помочь мне. Пусть я англичанин, а вы ненавидите англичан, но я ведь прошу не для себя. Среди восставших много ваших соотечественников, ирландцев, и они застряли в воспоминаниях о своей смерти. Переживают ее снова и снова. Разве они не достойны помощи?
Мои слова вызвали отклик: раздался звук, как будто тот, кто скрывался в доме, подвинул к двери стул и тяжело сел на него.
– Кто ты такой? – спросил он.
Я глянул на Кирана. Тот пожал плечами – да уж, попробуй-ка ответь на этот вопрос кратко.
– Меня зовут Джон Гленгалл, – начал я. Нужно было сказать то, что заставит его открыть дверь, даже если это же заставит его меня ударить. На мне все заживет, так что можно не беспокоиться. – Мой отец был одним из тех, кто забрал танамор из той деревни.
Получилось! Дверь распахнулась. Я поднял глаза и замер. Такой здоровенный мужчина при желании согнет хилого типа вроде меня в бараний рог, так что можно даже не вставать в боевую стойку и не изображать, что я умею драться. Седеющие кудри до плеч, нос картошкой, морщины у глаз, хотя вряд ли ему было больше пятидесяти. Высоченный, сильный, кулаки размером с голову младенца. В серых предрассветных сумерках он выглядел устрашающе.
– И ты посмел сюда явиться? – прогрохотал он и ушел обратно в дом, хлопнув дверью.
Меня озадачило, что на мой странный вид он совершенно не обратил внимания, но я преисполнился надежды. Он точно что-то знает.
– Я не враг вашей земле! – взмолился я через дверь, которая выглядела как неприступные крепостные ворота. – Мой лучший друг – ирландец, мой брат собирается жениться на ирландской девушке, а мой отец всю жизнь поддерживал тех, кто приезжал отсюда в Лондон искать работу! Я даже ваши песни знаю! Хотите, спою?
И я фальшиво затянул знаменитую ирландскую песенку, которую отец пел вместо колыбельной в нашем с Беном детстве:
Файонн помер, после ожил,
Спать спокойно он не может.
Совесть просит дать ответ,
Грешникам покоя нет.
Где ты спрятал, что имел,
Ценности куда ты дел?
Россыпь золотых монет,
Прялку, собственный портрет,
Гобелен с крылатым львом,
Камни, что горят огнем?
Просыпайся, дай ответ!
Грешникам покоя нет.
Я пропел все куплеты, какие знал. Киран с удовольствием подпевал, жаль, что слышать его мог только я, потому что с пением у него точно было лучше, чем у меня. Дверь не открылась. Я приложился к ней ухом и вздохнул.
– Сэр, я не уйду. Буду сидеть здесь вечность, а я не старею и не нуждаюсь в сне, так что слушать меня вам придется долго. Врать не стану, я, вообще-то, горжусь, что мой отец помог приобрести для империи целый остров. Но мне нравится ваш народ, ваша гордость, веселый нрав и стойкость в испытаниях. Как там у вас говорится? Думай как ирландец, поступай как три стакана назад? Это ведь поговорка о том, что нужно быть разумным, но смелым, – мне кажется, это про меня.
Я прижался к двери всем телом, но тут она внезапно распахнулась, и я рухнул под ноги ирландскому здоровяку.
– Парень, ты и мертвого заговоришь. Я-то думал, у всех на вашем острове кровь бледная, как у рыб.
– У меня, строго говоря, вообще никакой нет, – сказал я, доверчиво глядя на него с пола. – Во мне питательный раствор.
– Ладно уж, заходи. Не пойму, чего тебе надо.
Он тоскливо зашаркал в дом. Я сделал Кирану победный знак и зашел, с любопытством озираясь. Это было второе ирландское жилище, в котором мне довелось побывать, и оно понравилось мне больше, чем дом Молли. Тут было беднее, зато больше всякого интересного и забавного хлама. В доме у семьи Молли все было строго полезным и нужным в хозяйстве, даже полюбоваться нечем. Я потянул руку к ярко раскрашенному глиняному маяку, но заметил взгляд хозяина дома и вместо этого просто похлопал по каминной полке.
– Виски будешь?
– Увы, не могу.
– Понял, не уговариваю. Чаю?
– Нет, я вообще не могу пить. Я мертвый.
Хозяин обернулся, с сомнением оглядел меня еще разок и зашаркал к буфету, на котором стояло несколько цветочных горшков, – как и на подоконниках, полу и паре-тройке полок. Так вот на какую ярмарку он, видимо, ездил в Дублин!
– Вы их продаете, сэр?
– Да какой я тебе сэр. Меня зовут Фаррелл Маклафлин. И да, я их продаю.
Я невольно усмехнулся.
– Звучное имя, – сказал я и под его суровым взглядом пояснил: – Язык сломаешь.
Фаррелл щедро налил себе виски и выпил одним большим глотком.
– Та деревня, которую ты ищешь, называлась Тилмароун, – внезапно сказал он, протяжно произнеся букву «о». – Тоже язык сломать можно?
– Н-нет, – промямлил я, не готовый к тому, что так внезапно узнаю то, ради чего приехал. – А вы знаете, где она?
– Знаю.
– Покажете нам?
Он посмотрел на меня.
– Нам?
Я что-то забормотал, стараясь не смотреть на Кирана.
– Что бы ты ни искал, парень, там этого нет.
– Неважно, – убежденно ответил я.
Фаррелл отставил чайник, так и не заварив чай, и широкими шагами пошел наружу.
– Твоя повозка? Какие колесные оси! Быстроходная на вид, и лошади славные.
Эмблему Каллахана на боку он, к счастью, то ли не заметил, то ли не узнал.
– Можете отвезти нас прямо сейчас? – спросил я, когда понял, что разглядывание лошадей продолжится еще какое-то время.
– Нас?
– Меня. Я не очень-то умею управляться с экипажем.
– И не сомневался, – проворчал Фаррелл и ловко вскочил на козлы.
Мы с Кираном забрались на пассажирскую скамью. Неужели мы сейчас окажемся в том самом месте? Поверить не могу!
Небо из черного уже стало бледно-голубым, над морем ширилась розовая полоса, среди деревьев заливались птицы. Приближался рассвет. Мы оставили спящую деревеньку позади и стремительно покатили через пустошь. Ветер ворошил траву, и от этого она шла волнами, подобно морю. Фаррелл, сгорбившись, управлял лошадьми, я взволнованно следил за дорогой, Киран слушал птичий гомон и улыбался. Мне хотелось спросить его, чувствует ли он что-нибудь или, подобно мне, лишен осязания и нюха, но я промолчал, чтобы Фаррелл не посчитал меня сумасшедшим, который говорит сам с собой, и не передумал везти. Вот забавно: меня везет вглубь диких ирландских пустошей опасного вида мужчина, ненавидящий англичан, а мне совершенно не страшно. Проникая в воспоминания своих собратьев, я умирал много, много раз, чувствовал все, что чувствовали они, – и после этого, кажется, больше не боялся ничего на свете.
Мне послышалось какое-то движение, но дверь не открылась.
– Прошу, поговорите с нами! То есть со мной! Понимаю, предложение денег вас оскорбило, но я их больше и не предлагаю!
– С англичанами не разговариваю. Убирайтесь, – внезапно сказал хриплый голос. – Я был пьян, когда то письмо писал, и вообще жалею, что за него взялся. Скатертью дорожка.
Вот бы Киран мог побеседовать с этим угрюмым мужчиной как местный житель! Но, увы, тут он мне не помощник.
Я так и не придумал, что именно сочинить и какой версии держаться, поэтому сделал то, что мне всегда трудно давалось: выложил правду. Я жаждал, чтобы Киран увидел волшебную деревню, пока он еще здесь, и это придало мне храбрости.
– Посмотрите на меня внимательно! – воззвал я. – Вам ничего во мне странным не кажется?
Штора опять немного отодвинулась. Повисла пауза.
– Ладно, я не пишу исследование. Вы ведь слышали про мертвых, которые восстали? Я один из них.
Я надеялся на ответ вроде: «Не может быть: они ведь совершенно не такие, как вы, и разговаривать не могут, заходите же и поведайте свою историю!» Вместо этого мужской голос резко сказал:
– Проваливай.
Возраст я определить не смог: голос вроде не старый, но какой-то севший, усталый и тусклый. Я сел на порог и прислонился к двери. Киран опустился на ступеньку рядом со мной.
– Если всех тогда убили, откуда вы знаете, что произошло в деревне? – спросил я, глядя на великолепное цветочное буйство, раскинувшееся вокруг дома. – Вы знаете кого-то, кто спасся, верно?
Молчание. Лошади, по-прежнему запряженные в экипаж, начали мирно щипать траву, перекусывая после долгой дороги, и даже нашли в корыте дождевую воду. Я надеялся, что цветы они есть не станут.
– Вы должны помочь мне. Пусть я англичанин, а вы ненавидите англичан, но я ведь прошу не для себя. Среди восставших много ваших соотечественников, ирландцев, и они застряли в воспоминаниях о своей смерти. Переживают ее снова и снова. Разве они не достойны помощи?
Мои слова вызвали отклик: раздался звук, как будто тот, кто скрывался в доме, подвинул к двери стул и тяжело сел на него.
– Кто ты такой? – спросил он.
Я глянул на Кирана. Тот пожал плечами – да уж, попробуй-ка ответь на этот вопрос кратко.
– Меня зовут Джон Гленгалл, – начал я. Нужно было сказать то, что заставит его открыть дверь, даже если это же заставит его меня ударить. На мне все заживет, так что можно не беспокоиться. – Мой отец был одним из тех, кто забрал танамор из той деревни.
Получилось! Дверь распахнулась. Я поднял глаза и замер. Такой здоровенный мужчина при желании согнет хилого типа вроде меня в бараний рог, так что можно даже не вставать в боевую стойку и не изображать, что я умею драться. Седеющие кудри до плеч, нос картошкой, морщины у глаз, хотя вряд ли ему было больше пятидесяти. Высоченный, сильный, кулаки размером с голову младенца. В серых предрассветных сумерках он выглядел устрашающе.
– И ты посмел сюда явиться? – прогрохотал он и ушел обратно в дом, хлопнув дверью.
Меня озадачило, что на мой странный вид он совершенно не обратил внимания, но я преисполнился надежды. Он точно что-то знает.
– Я не враг вашей земле! – взмолился я через дверь, которая выглядела как неприступные крепостные ворота. – Мой лучший друг – ирландец, мой брат собирается жениться на ирландской девушке, а мой отец всю жизнь поддерживал тех, кто приезжал отсюда в Лондон искать работу! Я даже ваши песни знаю! Хотите, спою?
И я фальшиво затянул знаменитую ирландскую песенку, которую отец пел вместо колыбельной в нашем с Беном детстве:
Файонн помер, после ожил,
Спать спокойно он не может.
Совесть просит дать ответ,
Грешникам покоя нет.
Где ты спрятал, что имел,
Ценности куда ты дел?
Россыпь золотых монет,
Прялку, собственный портрет,
Гобелен с крылатым львом,
Камни, что горят огнем?
Просыпайся, дай ответ!
Грешникам покоя нет.
Я пропел все куплеты, какие знал. Киран с удовольствием подпевал, жаль, что слышать его мог только я, потому что с пением у него точно было лучше, чем у меня. Дверь не открылась. Я приложился к ней ухом и вздохнул.
– Сэр, я не уйду. Буду сидеть здесь вечность, а я не старею и не нуждаюсь в сне, так что слушать меня вам придется долго. Врать не стану, я, вообще-то, горжусь, что мой отец помог приобрести для империи целый остров. Но мне нравится ваш народ, ваша гордость, веселый нрав и стойкость в испытаниях. Как там у вас говорится? Думай как ирландец, поступай как три стакана назад? Это ведь поговорка о том, что нужно быть разумным, но смелым, – мне кажется, это про меня.
Я прижался к двери всем телом, но тут она внезапно распахнулась, и я рухнул под ноги ирландскому здоровяку.
– Парень, ты и мертвого заговоришь. Я-то думал, у всех на вашем острове кровь бледная, как у рыб.
– У меня, строго говоря, вообще никакой нет, – сказал я, доверчиво глядя на него с пола. – Во мне питательный раствор.
– Ладно уж, заходи. Не пойму, чего тебе надо.
Он тоскливо зашаркал в дом. Я сделал Кирану победный знак и зашел, с любопытством озираясь. Это было второе ирландское жилище, в котором мне довелось побывать, и оно понравилось мне больше, чем дом Молли. Тут было беднее, зато больше всякого интересного и забавного хлама. В доме у семьи Молли все было строго полезным и нужным в хозяйстве, даже полюбоваться нечем. Я потянул руку к ярко раскрашенному глиняному маяку, но заметил взгляд хозяина дома и вместо этого просто похлопал по каминной полке.
– Виски будешь?
– Увы, не могу.
– Понял, не уговариваю. Чаю?
– Нет, я вообще не могу пить. Я мертвый.
Хозяин обернулся, с сомнением оглядел меня еще разок и зашаркал к буфету, на котором стояло несколько цветочных горшков, – как и на подоконниках, полу и паре-тройке полок. Так вот на какую ярмарку он, видимо, ездил в Дублин!
– Вы их продаете, сэр?
– Да какой я тебе сэр. Меня зовут Фаррелл Маклафлин. И да, я их продаю.
Я невольно усмехнулся.
– Звучное имя, – сказал я и под его суровым взглядом пояснил: – Язык сломаешь.
Фаррелл щедро налил себе виски и выпил одним большим глотком.
– Та деревня, которую ты ищешь, называлась Тилмароун, – внезапно сказал он, протяжно произнеся букву «о». – Тоже язык сломать можно?
– Н-нет, – промямлил я, не готовый к тому, что так внезапно узнаю то, ради чего приехал. – А вы знаете, где она?
– Знаю.
– Покажете нам?
Он посмотрел на меня.
– Нам?
Я что-то забормотал, стараясь не смотреть на Кирана.
– Что бы ты ни искал, парень, там этого нет.
– Неважно, – убежденно ответил я.
Фаррелл отставил чайник, так и не заварив чай, и широкими шагами пошел наружу.
– Твоя повозка? Какие колесные оси! Быстроходная на вид, и лошади славные.
Эмблему Каллахана на боку он, к счастью, то ли не заметил, то ли не узнал.
– Можете отвезти нас прямо сейчас? – спросил я, когда понял, что разглядывание лошадей продолжится еще какое-то время.
– Нас?
– Меня. Я не очень-то умею управляться с экипажем.
– И не сомневался, – проворчал Фаррелл и ловко вскочил на козлы.
Мы с Кираном забрались на пассажирскую скамью. Неужели мы сейчас окажемся в том самом месте? Поверить не могу!
Небо из черного уже стало бледно-голубым, над морем ширилась розовая полоса, среди деревьев заливались птицы. Приближался рассвет. Мы оставили спящую деревеньку позади и стремительно покатили через пустошь. Ветер ворошил траву, и от этого она шла волнами, подобно морю. Фаррелл, сгорбившись, управлял лошадьми, я взволнованно следил за дорогой, Киран слушал птичий гомон и улыбался. Мне хотелось спросить его, чувствует ли он что-нибудь или, подобно мне, лишен осязания и нюха, но я промолчал, чтобы Фаррелл не посчитал меня сумасшедшим, который говорит сам с собой, и не передумал везти. Вот забавно: меня везет вглубь диких ирландских пустошей опасного вида мужчина, ненавидящий англичан, а мне совершенно не страшно. Проникая в воспоминания своих собратьев, я умирал много, много раз, чувствовал все, что чувствовали они, – и после этого, кажется, больше не боялся ничего на свете.