Я покосился. Справа от меня сидел Киран.
Молчали мы очень долго.
– То есть ты с самого начала мог исчезать и появляться когда угодно? – спросил я наконец и сам себя обругал: что, вопросов поважнее не нашлось?
– Старался не делать этого у тебя на глазах, чтобы не портить впечатление. – Киран слабо усмехнулся.
– Но почему ты сразу не сказал, кто ты?
– А давай ты сначала разберешься с повозкой, а? У нас когда-то была своя, отец учил меня управлять. Путь неблизкий, Джон, а времени у меня немного. Я буду объяснять, но править тебе придется самому: я не могу двигать предметы.
Каким же невнимательным к деталям я был! Плохой из меня вышел бы сыщик. Киран действительно никогда не прикасался к вещам.
Я видел, как он стоит у станка, но не видел, чтобы он крутил ручку. Я видел, как он проходит в двери, но не видел, чтобы он их открывал.
Он предложил мне ткнуть себя в руку острой деталью станка, но заставил сам за ней лезть.
Велел открывать шкафы и перебирать вещи в кабинете Каллахана, а сам только смотрел.
– Но ты трогал свою книгу и портреты жертв, – сообразил я. – И меня. Ты тащил меня на дорогу, держал за локоть, и это ощущалось совершенно…
– Настоящим. Я знаю. Книга и портреты – часть моих воспоминаний, а ты – мой проводник, для тебя я реален. Уверен, для прочих все выглядело так, будто на дорогу ты пошел сам.
Киран казался все таким же осязаемым, но теперь, когда первый шок прошел, я был совершенно не удивлен. Как он там говорил? Улики и факты существуют с самого начала расследования, ты просто не замечаешь их. Правда ждет на своем месте, пока кто-нибудь не сорвет с нее завесу.
Доказательств было множество. Киран ничего не ел и дремал всего один раз – видимо, по старой памяти. Шпионы не заметили его под столом в кабинете Каллахана, хотя бродили прямо возле него. Он не ушибся, спрыгнув с крыши, потому что, строго говоря, у него нет тела. За станком Киран всегда бездельничал, но Сэм ни разу к нему из-за этого не пристал. Никто не говорил с Кираном, кроме меня, – по той простой причине, что никто больше его не видел.
– Почему ты выглядишь все хуже? – спросил я, так и не тронув поводья.
– Время заканчивается. Я не знаю, сколько его у меня, просто чувствую, что оно не бесконечно. С самого начала это знал. Может, все-таки поднимешь поводья? Не вечно же нам тут сидеть. Ладно, как знаешь. Я поначалу никак не мог понять, отчего моя связь на этой стороне – именно ты: полумертвый, вредный, вечно сидящий на стуле аристократишка.
– Весьма однобокий портрет моей личности, – пробормотал я.
Киран искренне засмеялся.
– Знаю, Джон. Но тогда не знал. Я пролез сюда вроде как нелегально, как и положено ирландцу! – Он фыркнул, я в ответ не улыбнулся. – Когда вы с братом возродили тех мертвецов, в стене, отделяющей земной мир от нашего, образовалась как бы… брешь. И похоже, ты сам и есть эта брешь. Я не могу явиться своей семье или учителю, – могу быть только там, где ты.
Я прерывисто вздохнул. Звучало весьма складно, и все же…
– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – пробормотал я.
– Че за Горацио?
– Это из «Гамлета». А, неважно. – Я наконец взял в руки поводья и встряхнул ими. Лошади послушно зашагали вперед. – Кстати, это Бен испортил мои объявления, не Молли.
Мне хотелось обелить сестру в его глазах.
– Я понимаю, зачем это Бену: он не хотел, чтобы ты получил письма, – как ни в чем не бывало протянул Киран. – Если б ты узнал, где деревня, ты бы отнял у него волшебные камни. Но я не понимаю, отчего он просто не выбросил объявления? Зачем развесил?
– О, вот это мне как раз ясно, – бодро ответил я, тоже стараясь вернуть нашим разговорам былую волшебную легкость. – Ты не знаешь Бена. Он одержим пользой и функциональностью. Ему тоже любопытно было узнать правду о деревне. Наверное, он гулял и заметил ту заброшенную хибару, а когда Молли обратилась к нему насчет объявлений, он все это и придумал: если письма все же придут, только он будет знать, куда именно. Да еще боялся: вдруг я или Молли все-таки пройдемся по городу и заметим, что объявлений нигде нет? А такую мелкую деталь, как одна исправленная цифра, мы вполне могли не заметить. Письма он потом прочел бы. Очень продуманный план, я и сам сделал бы так же.
Киран засмеялся.
– Не сомневаюсь. Ну зато я действительно не могу врать – видимо, чтобы не запутывать ткань мира живых, в которую и так вмешался своим появлением. Но вообще-то я и по характеру очень правдивый.
– Да, только маленький факт о себе забыл упомянуть. Хотя тут ты прав, экономно распорядиться истиной – еще не значит соврать.
– Поверни налево и крепче держи поводья. Ты легкий, лошади могут скинуть тебя на повороте и сбежать. Хорошо! А теперь со всей силы встряхни поводья и крикни лошадям, чтобы шли быстрее. Ты так медленно едешь – мы бы состариться успели, если бы могли.
Как же это грустно: мы не поедем в Лондон, не сходим в музей с фигурами из воска, Киран не научится читать как следует и никогда не станет старше, чем теперь.
– Ты умер больше года назад, так? – проскрипел я, стараясь не думать, как это странно звучит. – Значит, убийства Изабеллы и еще двух девушек были незадолго до того. А блондинка из Ливерпуля убита недавно. Получается, что…
– Что их продолжали убивать. – Он долго молчал. Тишину нарушал только стук копыт: лошади наконец сообразили, что от них требуется, и побежали быстрее. – Я не сказал тебе про себя, потому что в правила этой реальности нельзя сильно вмешиваться. Я не первый, кому удалось ненадолго пробраться сюда, но проводником обычно бывает кто-нибудь праведный и живой, то есть на тебя вообще не похожий. И он должен искренне согласиться помочь, иначе ты не можешь удержаться в этом мире. Если проводник считает, что перед ним живой человек, на его решения не влияет страх перед загробной жизнью. А вокруг все просто считают, что он сумасшедший, – с праведниками такое часто случается.
– И зачем вам это? Для развлечения? Как в этих дурацких бульварных романчиках, где всегда есть призрак!
Киран посерьезнел.
– На другой стороне – другие понятия о времени и реальности. Мир гораздо сложнее, чем видно отсюда. Оказавшись там, ты просто… идешь дальше, но у тебя все равно остается связь с этим миром, пока есть хоть кто-то, кто тебя вспоминает. Если вспоминают добром, это приятная связь. Если проклинают даже после смерти, связь – как удавка на шее. Но если остались важные незаконченные дела, связь беспокойная, тревожная, словно хочешь почесаться и не можешь, или тебя легонько теребят за плечо, а никого рядом нет. Меня держит история Изабеллы: я умер, так и не отыскав ее убийцу, а тот не остановлен и не наказан. Потяни поводья влево, мне кажется, нам туда – пора выезжать из города. В общем, я почувствовал шанс хоть ненадолго вернуться обратно и воспользовался им. Это как старую одежду надеть: ты из нее уже вырос, но все равно приятно. – Он с интересом оглядел свои руки и покосился на меня. – Я уже не грущу из-за своей смерти, Джон, и ты не грусти. Одно меня печалит: я пришел ради правды, а выяснить ее, похоже, невозможно. И все же здорово найти в жизни хоть одного друга, пусть и с опозданием. – Киран подождал ответа, но я молчал, и он продолжил: – Я тебе кое-что не сказал, чтобы ты не понял, кто я, но что уж теперь. Те три убийства объединяло еще кое-что, помимо внешности жертв: дата. Изабелла погибла семнадцатого февраля тридцать шестого года, девушки из Галлоуэя – семнадцатого октября и ноября тридцать пятого.
– А восстание произошло семнадцатого марта тридцать седьмого, – выдохнул я. – Значит, ливерпульская блондинка точно одна из них. Но если ты, ну, оттуда, разве ты не можешь все выяснить?
– Пф. Я же не всесилен, просто дух-беглец. Знаю только то, что знал при жизни, не больше. – Он помолчал. – Пусть мы и не смогли ничего выяснить про убийцу, я рад, что Бен написал ту записку и ты из-за нее попал к Каллахану. До этого ты меня вечно прогонял, и мне трудно было дольше пяти минут продержаться на этой стороне, а на фабрике я был тебе нужен, поэтому смог задержаться надолго. Надеюсь, я не исчезну еще хотя бы денек, охота увидеть сказочных праведников!
Мы умолкли. Все было сказано и все ясно. Управлять лошадьми у меня по-прежнему получалось из рук вон плохо – если бы не их искренняя любовь к бегу, мы бы так и не выбрались из города, и все же он наконец остался позади.
– Не нравится мне ваш Дублин, – сказал я, просто чтобы разбить тишину.
– Не нравится Дублин?! Да вон знаменитый замок на холме – его, правда, в темноте почти не видать, но на слово поверь: он отличный! Ладно, может, Балтингсброк тебя впечатлит. Он где-то в той стороне, больше ничего не знаю. Просто езжай вдоль моря и смотри на таблички, прибитые к деревьям.
Путешествие получилось удивительно приятным. Вырвавшись из душного города с его узкими, искривленными улочками, тесным портом и фабриками Каллахана, мы оказались совсем в другой Ирландии – бескрайней, тихой. Природа здесь была прекрасна, да и населенные пункты, как ни странно, радовали глаз. Деревня Молли, растянувшаяся вдоль дороги, ведущей из города, казалась совсем иной: расположенные встык друг к другу участки были настоящим символом пользы и столь милой сердцу Бена функциональности. Поля и фермы там издавна существовали, чтобы обеспечивать город едой.
А здесь деревеньки были как цветы, проглядывающие среди полевой травы, – уютные каменные домики, при виде которых так и тянет поверить в домовых и лепреконов, разбросанные тут и там грядки, по-весеннему бледные сады, едва тронутые первой зеленью. Справа от дороги, по которой резво и почти без моего участия мчались наши лошади, тянулись то холмы, то долины, а слева под величественными утесами раскинулось море. Дорожка лунного света дрожала на водной глади как россыпь осколков. Вот такую красоту и воспевал Китс: «Как описать чудесный остров тот на глади зыбкой светлого сапфира?»
– «Свершится, Эрин! Остров уязвленный зазеленеет, солнцем озаренный», – пробормотал я, когда лунный свет угас и горизонт побледнел, предвещая далекий рассвет.
– А? – Киран словно очнулся. – Ты чего, песни начал сочинять?
– Это не я, это Шелли.
– Какой-то твой приятель из пансиона?
В ответ я тяжело вздохнул и прочел вслух еще один отрывок из Шелли:
Над зыбкой мглой зеленый, алый
Сплетен из водорослей сад.
Омыт песок волною шалой,
И свет над ней – как звездопад.
– А твой приятель неплохо сочиняет, – оценил Киран. – Только без музыки все же что-то не то. Пусть найдет кого-нибудь, кто ему на скрипочке подыграет.
– Он уже умер! И мы с ним вообще не знакомы!
Киран удивленно уставился на меня.
– Странная у вас там в Англии дружба.
Когда впереди показался указатель с надписью «Балтингсброк», я был даже немного разочарован. Не так уж много времени нам осталось провести вместе, и я предпочел бы ехать и ехать дальше, любоваться рассветным морем, читать стихи и болтать о ерунде.
– Ищем Фиалковый Тупик, – твердо сказал Киран. – Уверен, это будет непросто: все спят, спросить не у кого.
Но он не угадал, все оказалось просто. Мы проехали по главной деревенской улице (никакой брусчатки, просто утоптанная тропа), миновали площадь (дерево и три скамейки), и в предрассветных сумерках я заметил на склоне холма одинокий дом, утопающий в цветах. Стоял он особняком, и за ним домов больше не было, что вполне соответствовало слову «тупик», а среди этого буйства цветов, необычного для столь ранней весны, наверняка отыщутся и фиалки.
С помощью Кирана я ухитрился направить лошадей по нужным нам улочкам, и мы оказались перед тем самым домом: небольшим, обшарпанным, но приятным на вид. Прибитая к забору табличка гласила: «Фиалковый Тупик».
Я спрыгнул на землю, внезапно оробев. Подошел к дому по хрусткой дорожке из гравия и решительно постучал в дверь.
Глава 11
Деревня праведных
Ответа не было долго. Я стучал и стучал своим немощным кулаком, а когда рука устала, начал колотить в дверь ногой. Все это продолжалось так долго, что я успел тщательно рассмотреть двор: никаких кур и грядок с овощами, повсюду восхитительные цветы, которые росли вроде бы сами по себе, но при этом сочетались с удивительным вкусом.
– Клумбы в истинно английском духе! – воскликнул я, продолжая бить ногой в дверь.
Киран взглянул на меня снисходительно:
– А чего, бывают в каком-то другом?
– Конечно! Французские более прилизанные, по линеечке, а у нас ценится дикая красота в духе самой природы, и…
За дверью послышалось шарканье, которое заставило меня забыть, что я хотел сказать. Хозяева все же дома! На окне отодвинулась штора. Кто-то на меня посмотрел, и штора тут же задернулась. Ох, я и забыл, что меня вряд ли можно принять за обычного визитера. Я подошел вплотную к двери и громко сказал:
Молчали мы очень долго.
– То есть ты с самого начала мог исчезать и появляться когда угодно? – спросил я наконец и сам себя обругал: что, вопросов поважнее не нашлось?
– Старался не делать этого у тебя на глазах, чтобы не портить впечатление. – Киран слабо усмехнулся.
– Но почему ты сразу не сказал, кто ты?
– А давай ты сначала разберешься с повозкой, а? У нас когда-то была своя, отец учил меня управлять. Путь неблизкий, Джон, а времени у меня немного. Я буду объяснять, но править тебе придется самому: я не могу двигать предметы.
Каким же невнимательным к деталям я был! Плохой из меня вышел бы сыщик. Киран действительно никогда не прикасался к вещам.
Я видел, как он стоит у станка, но не видел, чтобы он крутил ручку. Я видел, как он проходит в двери, но не видел, чтобы он их открывал.
Он предложил мне ткнуть себя в руку острой деталью станка, но заставил сам за ней лезть.
Велел открывать шкафы и перебирать вещи в кабинете Каллахана, а сам только смотрел.
– Но ты трогал свою книгу и портреты жертв, – сообразил я. – И меня. Ты тащил меня на дорогу, держал за локоть, и это ощущалось совершенно…
– Настоящим. Я знаю. Книга и портреты – часть моих воспоминаний, а ты – мой проводник, для тебя я реален. Уверен, для прочих все выглядело так, будто на дорогу ты пошел сам.
Киран казался все таким же осязаемым, но теперь, когда первый шок прошел, я был совершенно не удивлен. Как он там говорил? Улики и факты существуют с самого начала расследования, ты просто не замечаешь их. Правда ждет на своем месте, пока кто-нибудь не сорвет с нее завесу.
Доказательств было множество. Киран ничего не ел и дремал всего один раз – видимо, по старой памяти. Шпионы не заметили его под столом в кабинете Каллахана, хотя бродили прямо возле него. Он не ушибся, спрыгнув с крыши, потому что, строго говоря, у него нет тела. За станком Киран всегда бездельничал, но Сэм ни разу к нему из-за этого не пристал. Никто не говорил с Кираном, кроме меня, – по той простой причине, что никто больше его не видел.
– Почему ты выглядишь все хуже? – спросил я, так и не тронув поводья.
– Время заканчивается. Я не знаю, сколько его у меня, просто чувствую, что оно не бесконечно. С самого начала это знал. Может, все-таки поднимешь поводья? Не вечно же нам тут сидеть. Ладно, как знаешь. Я поначалу никак не мог понять, отчего моя связь на этой стороне – именно ты: полумертвый, вредный, вечно сидящий на стуле аристократишка.
– Весьма однобокий портрет моей личности, – пробормотал я.
Киран искренне засмеялся.
– Знаю, Джон. Но тогда не знал. Я пролез сюда вроде как нелегально, как и положено ирландцу! – Он фыркнул, я в ответ не улыбнулся. – Когда вы с братом возродили тех мертвецов, в стене, отделяющей земной мир от нашего, образовалась как бы… брешь. И похоже, ты сам и есть эта брешь. Я не могу явиться своей семье или учителю, – могу быть только там, где ты.
Я прерывисто вздохнул. Звучало весьма складно, и все же…
– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – пробормотал я.
– Че за Горацио?
– Это из «Гамлета». А, неважно. – Я наконец взял в руки поводья и встряхнул ими. Лошади послушно зашагали вперед. – Кстати, это Бен испортил мои объявления, не Молли.
Мне хотелось обелить сестру в его глазах.
– Я понимаю, зачем это Бену: он не хотел, чтобы ты получил письма, – как ни в чем не бывало протянул Киран. – Если б ты узнал, где деревня, ты бы отнял у него волшебные камни. Но я не понимаю, отчего он просто не выбросил объявления? Зачем развесил?
– О, вот это мне как раз ясно, – бодро ответил я, тоже стараясь вернуть нашим разговорам былую волшебную легкость. – Ты не знаешь Бена. Он одержим пользой и функциональностью. Ему тоже любопытно было узнать правду о деревне. Наверное, он гулял и заметил ту заброшенную хибару, а когда Молли обратилась к нему насчет объявлений, он все это и придумал: если письма все же придут, только он будет знать, куда именно. Да еще боялся: вдруг я или Молли все-таки пройдемся по городу и заметим, что объявлений нигде нет? А такую мелкую деталь, как одна исправленная цифра, мы вполне могли не заметить. Письма он потом прочел бы. Очень продуманный план, я и сам сделал бы так же.
Киран засмеялся.
– Не сомневаюсь. Ну зато я действительно не могу врать – видимо, чтобы не запутывать ткань мира живых, в которую и так вмешался своим появлением. Но вообще-то я и по характеру очень правдивый.
– Да, только маленький факт о себе забыл упомянуть. Хотя тут ты прав, экономно распорядиться истиной – еще не значит соврать.
– Поверни налево и крепче держи поводья. Ты легкий, лошади могут скинуть тебя на повороте и сбежать. Хорошо! А теперь со всей силы встряхни поводья и крикни лошадям, чтобы шли быстрее. Ты так медленно едешь – мы бы состариться успели, если бы могли.
Как же это грустно: мы не поедем в Лондон, не сходим в музей с фигурами из воска, Киран не научится читать как следует и никогда не станет старше, чем теперь.
– Ты умер больше года назад, так? – проскрипел я, стараясь не думать, как это странно звучит. – Значит, убийства Изабеллы и еще двух девушек были незадолго до того. А блондинка из Ливерпуля убита недавно. Получается, что…
– Что их продолжали убивать. – Он долго молчал. Тишину нарушал только стук копыт: лошади наконец сообразили, что от них требуется, и побежали быстрее. – Я не сказал тебе про себя, потому что в правила этой реальности нельзя сильно вмешиваться. Я не первый, кому удалось ненадолго пробраться сюда, но проводником обычно бывает кто-нибудь праведный и живой, то есть на тебя вообще не похожий. И он должен искренне согласиться помочь, иначе ты не можешь удержаться в этом мире. Если проводник считает, что перед ним живой человек, на его решения не влияет страх перед загробной жизнью. А вокруг все просто считают, что он сумасшедший, – с праведниками такое часто случается.
– И зачем вам это? Для развлечения? Как в этих дурацких бульварных романчиках, где всегда есть призрак!
Киран посерьезнел.
– На другой стороне – другие понятия о времени и реальности. Мир гораздо сложнее, чем видно отсюда. Оказавшись там, ты просто… идешь дальше, но у тебя все равно остается связь с этим миром, пока есть хоть кто-то, кто тебя вспоминает. Если вспоминают добром, это приятная связь. Если проклинают даже после смерти, связь – как удавка на шее. Но если остались важные незаконченные дела, связь беспокойная, тревожная, словно хочешь почесаться и не можешь, или тебя легонько теребят за плечо, а никого рядом нет. Меня держит история Изабеллы: я умер, так и не отыскав ее убийцу, а тот не остановлен и не наказан. Потяни поводья влево, мне кажется, нам туда – пора выезжать из города. В общем, я почувствовал шанс хоть ненадолго вернуться обратно и воспользовался им. Это как старую одежду надеть: ты из нее уже вырос, но все равно приятно. – Он с интересом оглядел свои руки и покосился на меня. – Я уже не грущу из-за своей смерти, Джон, и ты не грусти. Одно меня печалит: я пришел ради правды, а выяснить ее, похоже, невозможно. И все же здорово найти в жизни хоть одного друга, пусть и с опозданием. – Киран подождал ответа, но я молчал, и он продолжил: – Я тебе кое-что не сказал, чтобы ты не понял, кто я, но что уж теперь. Те три убийства объединяло еще кое-что, помимо внешности жертв: дата. Изабелла погибла семнадцатого февраля тридцать шестого года, девушки из Галлоуэя – семнадцатого октября и ноября тридцать пятого.
– А восстание произошло семнадцатого марта тридцать седьмого, – выдохнул я. – Значит, ливерпульская блондинка точно одна из них. Но если ты, ну, оттуда, разве ты не можешь все выяснить?
– Пф. Я же не всесилен, просто дух-беглец. Знаю только то, что знал при жизни, не больше. – Он помолчал. – Пусть мы и не смогли ничего выяснить про убийцу, я рад, что Бен написал ту записку и ты из-за нее попал к Каллахану. До этого ты меня вечно прогонял, и мне трудно было дольше пяти минут продержаться на этой стороне, а на фабрике я был тебе нужен, поэтому смог задержаться надолго. Надеюсь, я не исчезну еще хотя бы денек, охота увидеть сказочных праведников!
Мы умолкли. Все было сказано и все ясно. Управлять лошадьми у меня по-прежнему получалось из рук вон плохо – если бы не их искренняя любовь к бегу, мы бы так и не выбрались из города, и все же он наконец остался позади.
– Не нравится мне ваш Дублин, – сказал я, просто чтобы разбить тишину.
– Не нравится Дублин?! Да вон знаменитый замок на холме – его, правда, в темноте почти не видать, но на слово поверь: он отличный! Ладно, может, Балтингсброк тебя впечатлит. Он где-то в той стороне, больше ничего не знаю. Просто езжай вдоль моря и смотри на таблички, прибитые к деревьям.
Путешествие получилось удивительно приятным. Вырвавшись из душного города с его узкими, искривленными улочками, тесным портом и фабриками Каллахана, мы оказались совсем в другой Ирландии – бескрайней, тихой. Природа здесь была прекрасна, да и населенные пункты, как ни странно, радовали глаз. Деревня Молли, растянувшаяся вдоль дороги, ведущей из города, казалась совсем иной: расположенные встык друг к другу участки были настоящим символом пользы и столь милой сердцу Бена функциональности. Поля и фермы там издавна существовали, чтобы обеспечивать город едой.
А здесь деревеньки были как цветы, проглядывающие среди полевой травы, – уютные каменные домики, при виде которых так и тянет поверить в домовых и лепреконов, разбросанные тут и там грядки, по-весеннему бледные сады, едва тронутые первой зеленью. Справа от дороги, по которой резво и почти без моего участия мчались наши лошади, тянулись то холмы, то долины, а слева под величественными утесами раскинулось море. Дорожка лунного света дрожала на водной глади как россыпь осколков. Вот такую красоту и воспевал Китс: «Как описать чудесный остров тот на глади зыбкой светлого сапфира?»
– «Свершится, Эрин! Остров уязвленный зазеленеет, солнцем озаренный», – пробормотал я, когда лунный свет угас и горизонт побледнел, предвещая далекий рассвет.
– А? – Киран словно очнулся. – Ты чего, песни начал сочинять?
– Это не я, это Шелли.
– Какой-то твой приятель из пансиона?
В ответ я тяжело вздохнул и прочел вслух еще один отрывок из Шелли:
Над зыбкой мглой зеленый, алый
Сплетен из водорослей сад.
Омыт песок волною шалой,
И свет над ней – как звездопад.
– А твой приятель неплохо сочиняет, – оценил Киран. – Только без музыки все же что-то не то. Пусть найдет кого-нибудь, кто ему на скрипочке подыграет.
– Он уже умер! И мы с ним вообще не знакомы!
Киран удивленно уставился на меня.
– Странная у вас там в Англии дружба.
Когда впереди показался указатель с надписью «Балтингсброк», я был даже немного разочарован. Не так уж много времени нам осталось провести вместе, и я предпочел бы ехать и ехать дальше, любоваться рассветным морем, читать стихи и болтать о ерунде.
– Ищем Фиалковый Тупик, – твердо сказал Киран. – Уверен, это будет непросто: все спят, спросить не у кого.
Но он не угадал, все оказалось просто. Мы проехали по главной деревенской улице (никакой брусчатки, просто утоптанная тропа), миновали площадь (дерево и три скамейки), и в предрассветных сумерках я заметил на склоне холма одинокий дом, утопающий в цветах. Стоял он особняком, и за ним домов больше не было, что вполне соответствовало слову «тупик», а среди этого буйства цветов, необычного для столь ранней весны, наверняка отыщутся и фиалки.
С помощью Кирана я ухитрился направить лошадей по нужным нам улочкам, и мы оказались перед тем самым домом: небольшим, обшарпанным, но приятным на вид. Прибитая к забору табличка гласила: «Фиалковый Тупик».
Я спрыгнул на землю, внезапно оробев. Подошел к дому по хрусткой дорожке из гравия и решительно постучал в дверь.
Глава 11
Деревня праведных
Ответа не было долго. Я стучал и стучал своим немощным кулаком, а когда рука устала, начал колотить в дверь ногой. Все это продолжалось так долго, что я успел тщательно рассмотреть двор: никаких кур и грядок с овощами, повсюду восхитительные цветы, которые росли вроде бы сами по себе, но при этом сочетались с удивительным вкусом.
– Клумбы в истинно английском духе! – воскликнул я, продолжая бить ногой в дверь.
Киран взглянул на меня снисходительно:
– А чего, бывают в каком-то другом?
– Конечно! Французские более прилизанные, по линеечке, а у нас ценится дикая красота в духе самой природы, и…
За дверью послышалось шарканье, которое заставило меня забыть, что я хотел сказать. Хозяева все же дома! На окне отодвинулась штора. Кто-то на меня посмотрел, и штора тут же задернулась. Ох, я и забыл, что меня вряд ли можно принять за обычного визитера. Я подошел вплотную к двери и громко сказал: