Наверное, где-то прохудилась тучка с неприятностями.
– Что? – переспросила я, глядя в размалеванные, как у дешевой пластмассовой куклы, глаза. – Влюбилась?
– А что тут такого! Да! Вот не думала, что до такого дойдет, но… – нервничала Шарман, теребя в руках веер. – Но он не обращает на меня внимания! Я, значит, флиртую со всеми, а ему плевать! Имя его я назвать не могу…
Насколько я поняла, где-то в лесу тихо становится на грань вымирания все зверье, пытаясь поделить страницы Красной книги. Я прищурилась, глядя на выбеленное лицо, с которого тоннами осыпалась штукатурка. Двенадцать принцев, которые, по идее, мирно спали в своих кроватках, конкретно в этот момент должны были проснуться в холодном поту, оглядываясь по сторонам и хватаясь за сердца, стулья и мечи…
– Это продолжается уже… несколько лет, – негромко заметила Шарман, опустив глаза и ковыряя дырку в кружевном подоле.
Мне кажется, или я слышу, как выдыхают принцы? Зато где-то встрепенулись потревоженными сурикатами преподаватели, предчувствуя большую любовь. Интересно, кто же это? Мысленный Винсент подавился мышьяком, который пытался поднести ко рту трясущимися руками. Побледневший Арден резко получил сердечный приступ. Робер прикинул, хватит ли денег откупиться, а Лючио включил режим ниндзя…
– Понимаешь, – облизала губы Шарман, поднимая на меня глаза, – он не… ну… не… Как бы тебе так сказать… У него есть некоторые особенности… А впрочем, ты и сама догадаешься… Женскую интуицию еще никто не отменял… Так вот! Я хочу заранее предупредить тебя, чтобы ты не вздумала ему глазки строить! Учти, я – очень ревнива!
Внезапный, молниеносный, как удар кинжалом, приступ ревности заставил меня оцепенеть от неожиданности. Я и сама не ожидала, глядя во все глаза на Шарман. Неужели? Неужели я ревную? Я чувствовала, как по телу пробежала необъяснимая холодная волна, заставив оцепенеть. Я впервые в жизни испугалась ревности…
– Ты его любишь? – безжизненным голосом спросила я, чувствуя, как сердце почему-то вздрагивает.
– Люблю… Уже много лет, как люблю, – трагично вздохнула Шарман. В этот момент она казалась такой маленькой, такой беззащитной и такой трогательной. – Как сюда попала, как увидела его, то все… Вот никогда не любила! Никогда! Королей я любила, но понарошку… Они меня понарошку, и я их понарошку… Вот как назвать, когда сердце щемит…
– Инфаркт? – встревоженно предположила я, понимая, что любви все возрасты покорны и покойны. – А как болит? Жжет? Колет? Пульсирует? Или на вдохе-выдохе?
– Ничего ты не понимаешь! Зря я тебе об этом рассказала! Раньше чаще видела, но хозяин его из замка выставил! Не поладили они с ним. – Шарман посмотрела в окно, а потом вздохнула. – Просьба есть у меня… маленькая… Сама не дойду, поэтому…
Это было то самое ощущение, когда бросаешь на пол тяжелые сумки, снимаешь туфли на каблуке, неудобный лифчик, расстегиваешь юбку, чувствуя, с каким удовольствием можешь выкатить обратно наеденный животик, распускаешь волосы, сдираешь с себя колготки.
Шарман полезла в декольте, вытряхнула оттуда два свернутых носка, несколько платков, два мотка пряжи и достала оттуда маленькую, надушенную едкими цветочными духами записочку, свернутую и перевязанную ленточкой, а потом стала паковать «грудь» обратно. Аккуратный бантик смотрелся так мило и трогательно, что я даже улыбнулась.
– Сможешь передать? Этим я не доверю! Хотела было доверить, а потом, как посмотрела, – ну их! – фыркнула Шарман, пока я бережно принимала послание, примеряя на себя маску Купидона. – Потом все-все-все расскажешь! Что сказал, как посмотрел… Все до мельчайших деталей!
Ночные поиски девицы успехом не увенчались. Предупреждать принцев о том, что где-то по замку разгуливает «вооружена и очень прекрасна», я пока не стала. Панику я посею вряд ли, а вот интерес вполне… Поэтому я быстро изобразила приказ: «Закрывать на ночь все двери и окна!», – поставила росчерк и ознакомила каждого принца лично, ткнув его носом в инструкцию по безопасности.
Мое тело наконец-то приняло горизонтальное положение, а сверху на меня мягко легло одеяло, заставив сначала непроизвольно спрятать улыбку в подушку, а потом стиснуть зубы, вспоминая о проклятии.
Я не должна влюбляться… Ни в коем случае! Живут же пары, не любя? Сколько таких? Или один любит, а другой позволяет себя любить. Ну и что в этом такого? Обычное явление! Мама вышла замуж за папу только потому, что он показался «перспективным». Папа женился на маме, потому что все его друзья уже на тот момент были женаты, кушали вкусные супчики и домашнюю выпечку. Но родители никогда не любили друг друга, о чем открыто заявляли при первом же удобном случае.
– Я живу с твоим отцом ради тебя! – раздраженно отвечала мама на мой вопрос, помешивая суп и переворачивая оладушки. На кухне было душно и вкусно пахло ванилью. – Цени это! А то бы уже давно развелась! Нужно было не вестись на уговоры, а за Коленьку замуж выходить! И ведь предлагал же! Ешь давай, а то остынет!
– Ну ты и скажешь! А тебя-то мы куда денем? – бурчал отец, пытаясь отодвинуть меня от телевизора. – Если бы не ты, то уже бы давно развелся! Сейчас наши пенальти пробивать будут! О! Косорылые! Да что ты будешь делать! Так, ты уроки сделала, почемучка?
Я помню солнечного зайчика, который учил вместе со мной уроки, пока в комнате бушевал скандал: «Только ради Насти!», «Если бы не Настя, то я бы уже давно…», «Ты не забывай про то, что у нас есть ребенок!», «А ты думаешь, что мне хочется жить с тобой? Я одна финансово Настю не потяну!», «Ребенок должен расти в полноценной семье! У него должны быть отец и мать!», «Не хочу, чтобы мою дочь воспитывал чужой мужик!».
Солнечный зайчик сидел рядом на обоях, а я закрывала уши руками, еще раз перечитывая условия задачи: «Из пункта А в пункт Б движется состав со скоростью 86 км/ч, а из пункта Б в пункт А движется второй состав со скоростью…»
Где-то в каком-то мире мамы целуют пап, а папы обнимают мам. Я не знаю, где находится этот мир, но реклама мне говорила, что он существует. Если судить по рекламе, то счастливая семья вечно что-то жрет, получая от этого нехилое удовольствие. Счастливый папа нахваливает маму так, словно она не полуфабрикаты в микроволновку закинула, а лично бегала с топором за курицей. Счастливая мама нахваливает папу так, словно вместо майонеза он подарил ей бриллиантовое колье. Потом счастливые родители рассказывают друг другу о витаминках и микроэлементах, по очереди пичкая своих детей с ложечки. Когда им надоедает жрать, идеальная семья начинает стирать и прибираться с усердием, от которого маньяки чувствуют себя неуютно. В периоды скуки они лечатся, жуя таблетки, пшикая в нос лекарством и поглощая ведрами сиропы, причем делают это так дружно, с песнями и плясками, что аж зависть берет. А когда денег перестает хватать, они радостно в обнимку, с ребенком на руках идут брать кредит!
Да, я тот самый человек, который любит смотреть рекламу, чтобы хоть на минутку забыть о том, что меня ведут за руки или сидят по обе стороны два человека, в чьих глазах читается: «Ты мне всю жизнь испоганил, и если бы не ребенок я бы уже давно…»
«Из пункта А в пункт Б…»
Мне снились два состава, летящие по одним и тем же рельсам навстречу друг другу, неумолимо приближая решение задачи! Я стояла на рельсах, понимая, что нужно бежать! Справа летит поезд, слева летит поезд, а мои ноги примерзли и не двигаются! Сердце бешено колотится, я пытаюсь сделать хотя бы шаг в сторону, но не могу. Где-то в роскошном платье маячила Анна Каренина, трагично закидывая голову и прикрывая глаза рукой. «Ради Насти, ради Насти! Мы пожертвовали счастьем!» – чесался гусиным пером Александр Сергеевич Пушкин, поглядывая на золотые цепи, обвившие массивный дуб. Поезда приближались со страшной скоростью, заглушая все вокруг грохотом колес, а меня охватывал панический ужас. Еще мгновение, и…
…и я проснулась, чувствуя, как першит в горле от собственного пронзительного крика. По телу пробежала судорожная волна дрожи, пока я трясущимися руками ощупывала лицо и шею, резко садясь и скидывая одеяло. Пока приходила в себя, я чувствовала, как незаметно оказываюсь в чужих объятиях, прижимая голову к чужой груди. Глубокий вдох и судорожный выдох отогнал призрак страшного сна…
– Все в порядке, – прокашлялась я, тяжело дыша. – Просто сон приснился… Он мне часто снится… С самого детства… Ничего страшного…
Я осторожно подняла руку, чувствуя, что очень хочу его обнять, но боюсь… Вот обниму, растаю, и что потом? Так я и застыла в глупой нерешительности, чувствуя, как меня гладят рукой по волосам, успокаивая на руках, как маленького ребенка. Я снова подняла руку с кровати, застыв в нерешительности… Ну… мы же как бы… друзья? Для меня он просто друг. Вот! Почему я не могу обнять его просто по-дружески? Мы же можем просто взять и обнять друга?
Наверное, нужно было кончать всех этих венценосных ублюдков вместе с их семейками. И этот фарс с Академией заодно! «Ищи среди королевских кровей того, кто снимет проклятье дверей!» Да тут даже слепому понятно, что ни один из них не способен даже штаны с первого раза надеть правильно и рубашку застегнуть. Даже смотреть не на что…
Я на секунду представил, как держу за горло очередного королевского щенка, который орет, что он – принц! Я представляю это бледное лицо, трясущиеся губы и перепуганный взгляд. «Не надо! Не убивай их!» – Я вижу слезы, текущие по ее щекам, и мольбу в глазах. «Прошу тебя! Пожалуйста!» Да, это так. Они живы исключительно потому, что она их любит. Сейчас она на них обижена, но все равно в ее взгляде читается нежность. И маленькая наивная девочка верит, что однажды они научатся быть настоящими принцами, полюбят ее, оценят ее усилия и будут ей благодарны за все.
Она всхлипнула, ворочаясь. Я смотрел на ее шею, чувствуя, как мне безумно хочется ее поцеловать… Не знаю, что это такое, но я целовал бы ее пальчики, губы, плечи… А пока лишь перебираю волосы, радуясь, что она еще не сбежала…
– Пользуешься тем, что я сильно устала? – сонно пробурчала она, когда я вел рукой по ее шее, огибая плечо, осторожно приспуская ветхое кружево старой ночной сорочки. Да, пользуюсь…
Она никак не может понять, что принцы не умеют любить, потому что с детства ожидают предательства. Они никогда не полюбят своих родителей, детей, наложниц, любовниц, жен, слуг, учителей, потому что с детства их учили любить только себя, потакая всем капризам.
Я гладил ее вздрагивающие плечи, слыша, как она сердито сопит у меня на груди. Такая теплая… Маленькая и теплая… И вот она уже пытается обнять меня… Опять передумала… Боится… Не бойся… Я прижимаю ее к себе, а она не сопротивляется, доверчиво свернувшись в клубочек.
Неужели уснула? Я осторожно веду рукой по ее плечу, едва касаясь пальцами ее кожи. Завязка на мерно вздымающейся груди вызывает у меня улыбку. Моя рука снова как бы ненароком касается ее, слегка потянув за петельку. Мне кажется, что я окончательно запутался в этой петельке из двух тесемочек и в ее длинных волосах.
– Не надо, – жалобно пробурчала она, зевая. – Пожалуйста…
Перед моими глазами почему-то был тот зал, в котором должны были остаться кучи пепла, слетевшие короны, фамильные бриллианты. Я видел, как остатки платьев размокали от крови, а сквозь мои пальцы сочился пепел, оставшийся от ее фырканья, улыбки, летящей подушки, сопения, обид, решимости, капризов. Пепел, оставшийся от моей петельки, если бы я вмешался в ритуал… Да, я испугался того, что одно мое неверное движение, и все, что у меня останется от нее, – этот пепел в руках…
Моя рука легла на ее обнаженное плечо, слегка опуская ее ночную рубашку… И что мне теперь с ней делать? Я прижал ее голову к своей груди, нежно проводя пальцами по ее плечу и нарочно цепляя драное кружево ночной сорочки.
Заплаканные глаза, трясущиеся плечи и губы. «Меня никто не полюбит…» И взгляд: «Мне уже нечего терять!» В этот момент я сам готов был прикончить ее на месте! Обнимать, целовать и прикончить на месте! Тише, тише, тише… Наверное, я слегка переборщил с объятиями, разбудив ее… Только задремала…
Все видят ее готовой в любой момент броситься вытаскивать очередного гаденыша, спасать, защищать. Кажется, что все уже уверены в том, что она всегда сможет найти выход из любой ситуации. И только я вижу, как она каждую ночь лежит, разбросав волосы по подушке, свернувшись на кровати, прячась под одеялом, сжавшись и вздрагивая от ночных шорохов. «Мне холодно!» – сквозь сон шепчет она, обнимая саму себя.
– Уходи, – послышалось тихое-тихое, жалобное-жалобное, молящее-молящее. Она почти спит. Я покачиваю ее, чувствуя, как она ерзает щекой по моей груди. Нет, главное, что сама прогоняет и тут же устраивается поудобней.
– Пожалуйста, уходи… – шепчет она сквозь сон, сжимая мою руку.
Я смотрел на часы. На улице было уже светло. Она съехала вниз, что-то бурча во сне и слегка подергиваясь. Нет, я, конечно, все понимаю, но есть что-то забавное в том, чтобы сидеть и уже пять часов угадывать, что ей может сниться. Я смотрел на ее приоткрытые губы, ресницы, которые вздрагивали во сне. Руки дернулись. Ага, от кого-то отбивается… А что? Она может! Так, поосторожней… Ай! Она морщится и фыркает. Так! Где одеяло?.. Я смотрел на ее лицо, которое разглаживалось и на котором проступала робкая, едва заметная улыбка, когда сверху на ее поджатые от холода ноги легло одеяло. Не могу понять, почему она улыбается? А потом я увидел свою руку, которая непроизвольно гладит ее по щеке… И она улыбается каждому прикосновению… Я тоже улыбаюсь, глядя, как осторожно, сам по себе развязывается тот самый бантик на ее вздымающейся груди, заставляя меня замереть и закрыть глаза, чтобы через секунду открыть их, видя, как ночная рубашка медленно сползает вниз… Вот как мне поцеловать ее так, чтобы она не проснулась? А?
Осторожно придерживая ее голову и мягко опуская ее на подушку, я почувствовал, как она снова сжимается во сне, словно пытается спрятаться…
Тише… Тише… Я склонился над ней, поглаживая ее щеку и шею, проводя рукой по ее ключице, а потом осторожно опустил губы и спрятал поцелуй на ее шее… Едва-едва касаясь губами, я скользил по ее обнаженному плечу, проводя пальцами нежные линии по изгибам ее тела. Я прикладывал губы к голубой венке на шее, чувствуя, как она пульсирует, целовал ее тонкое запястье, бережно приподнимая руку, и ловил ее пульс холодными губами… Я могу слушать биение ее сердца бесконечно…
Понимаю, что так делать нельзя, но… Я поднял глаза, глядя на ее лицо. Мои губы едва прикоснулись к ее теплым, сухим и полуоткрытым губам, нежно скользя по ним поцелуем. Вот как так можно, а? Ей скоро уже вставать! Как сложно удержаться на этой грани нежности, как сложно прикасаться к ней так, чтобы не разбудить ее, глядя на ее опущенные веки… И так каждую ночь. Моя рука лежала у нее на груди, а я чувствовал губами биение ее сердца, ловил его, целуя теплую кожу… Я оставил прощальный поцелуй, осторожно прикрывая его следы рубашкой, а потом с улыбкой смотрел, как бантик сам осторожно завязывается на ее груди, пряча мои поцелуи…
Она не захочет больше любить, потому что боится смерти. Я не умею любить, потому что с детства меня учили любить только себя.
«Перенести урок на три часа позже!» – пишу я на стене, вспоминая каждый поцелуй, спрятанный под рубашкой и одеялом.
Я проснулась, чувствуя, что еще одна такая ночь, и мне крышка. С трудом встав с мятой кровати, я сонно трясла головой.
– Доброе утро, Настя! – сладко зевнула я, глядя на свое мятое отражение в зеркале. – Пора продолжать почетную миссию «из соплежуя в мужика»! Так, что у нас по расписанию?
И тут мне на колени из ниоткуда упала голубая роза.
– Слушай, – фыркнула я, сбрасывая с колен гербарий на пол. – Понимаю, что ты любишь розы!
«Я ненавижу розы», – проступила надпись на стене, пока я пыталась расчесать волосы, вдыхая запах вареной картошечки на серебряном блюде.
«Я просто хочу сказать, что твоя мечта несбыточна!» – проступила на стене новая надпись, пока я продирала волосы и заспанные глаза. Где-то по замку разгуливал готовый инфернальный демотиватор, даря всем с утра заряд пессимизма.
– Слушай, и ежику понятно, что любить мне нельзя! – нервно огрызнулась я. – И не нужно напоминать мне об этом каждое утро! Слышишь, юный натуралист, не трави душу с утра, договорились? Нельзя так нельзя! И что с того? Многие люди живут без любви!
«Твоя мечта сделать из них, как ты говоришь, „настоящих принцев“ несбыточна! Я хочу, чтобы ты с этим смирилась! – заметила надпись на стене, пока я с остервенением вычесывала узел на волосах. – То, что ты видишь, и есть настоящие принцы!»
Я протяжно зевнула на зависть всем волкам в лесу, требовательно пиная шкаф.
Гардероб не выдержал и выпустил оттуда комок тряпок. Мне жалко новое платье! Ну не буду же я в нем ходить на уроки?
– Послушай, – закатила глаза я, начиная утренние раскопки. – Я действительно хочу сделать из них тех самых прекрасных принцев, о которых пишут сказки! Или на худой конец – приличных королей! Может, Академия – это их единственный шанс! Кстати…
Я даже остановилась, присматриваясь к стенам с подозрением.
– А что означала первая роза? – Я прищурилась, но ответа не последовало. Женская проницательность пожала плечами и развела руками, а потом махнула, мол, не заморачивайся!
Я снова стала рыться, пока не откопала мешковатые и короткие штаны, сапоги на два размера больше и рубаху. Сверху я накинула ту самую черную хламиду. Я уже видела себя на обложке модного журнала «Рыболов». Понимаю, что фигуры делятся на два типа – «девяносто, шестьдесят, девяносто» или «плачь в уголке», а огромная несуразная пушистая хламида на голое тело безбожно щекочет мои «плачь в уголке» и нервишки всех любителей моды.
– Тык-дык! Тык-дык! – С потолка посыпалась штукатурка, а на трюмо рухнул кусок алебастровой лепнины.
Внезапно мне показалось, что затряслись сначала стены замка, а потом мои поджилки. Раздался такой грохот, от которого складывалось впечатление, что неподалеку проходит слоновий забег.
– Тык-дык! Тык-дык!
Я смотрела на потолок, понимая, что если там проходит скачка, то сейчас туда поднимется одинокий торрент и устроит массовую раздачу! Не дожидаясь следующего заезда, я пулей вылетела из кабинета, глядя, как сотрясаются портреты и лопается штукатурка от этого таинственного «тык-дык». Это что происходит? Я мчалась по коридору, забыв про то, что у меня на столе стынет завтрак… Топот стих… Одна из дверей восточной галереи была приоткрыта… Я услышала стук по полу и требовательный голос Ардена: «Всем вернуться обратно на позиции!» Я сначала не поняла, а потом послышался такой ужасающий скрежет, что пришлось распахнуть дверь…
– Итак, господа. Вы – будущие короли. А короли, как известно, должны уметь поднимать боевой дух своей армии. Стратегии ведения войны мы рассмотрим на последующих уроках, а сегодня мы будем учиться поднимать боевой дух. Все принесли мечи? – Арден стоял возле окна, опираясь на трость. – Седлайте коней!
Коней? Откуда у нас тут кони? Хотя правильней было бы спросить, откуда у нас принцы?
Принцы перевернули стулья, оседлали их, положив руки на спинки. Рядом на паркете валялись мечи.
– Ваша задача – поднять боевой дух армии! Показать всем, что вам не жалко своей жизни ради вашего королевства! Итак, сделайте мужественные лица! – вздохнул Арден, а принцы тут же вскинули головы, прищурились и надменно искривили рты. – Брови нахмурьте. Впереди ваши враги! Не думайте о том, что через час, день, месяц или год – это ваши лучшие союзники и друзья. Страшней! Еще! Домашнее задание – потренироваться перед зеркалом! Да так, чтобы сами себя боялись!
Трость ударила об пол, пока принцы тренировали «мужественный взгляд».
– Что? – переспросила я, глядя в размалеванные, как у дешевой пластмассовой куклы, глаза. – Влюбилась?
– А что тут такого! Да! Вот не думала, что до такого дойдет, но… – нервничала Шарман, теребя в руках веер. – Но он не обращает на меня внимания! Я, значит, флиртую со всеми, а ему плевать! Имя его я назвать не могу…
Насколько я поняла, где-то в лесу тихо становится на грань вымирания все зверье, пытаясь поделить страницы Красной книги. Я прищурилась, глядя на выбеленное лицо, с которого тоннами осыпалась штукатурка. Двенадцать принцев, которые, по идее, мирно спали в своих кроватках, конкретно в этот момент должны были проснуться в холодном поту, оглядываясь по сторонам и хватаясь за сердца, стулья и мечи…
– Это продолжается уже… несколько лет, – негромко заметила Шарман, опустив глаза и ковыряя дырку в кружевном подоле.
Мне кажется, или я слышу, как выдыхают принцы? Зато где-то встрепенулись потревоженными сурикатами преподаватели, предчувствуя большую любовь. Интересно, кто же это? Мысленный Винсент подавился мышьяком, который пытался поднести ко рту трясущимися руками. Побледневший Арден резко получил сердечный приступ. Робер прикинул, хватит ли денег откупиться, а Лючио включил режим ниндзя…
– Понимаешь, – облизала губы Шарман, поднимая на меня глаза, – он не… ну… не… Как бы тебе так сказать… У него есть некоторые особенности… А впрочем, ты и сама догадаешься… Женскую интуицию еще никто не отменял… Так вот! Я хочу заранее предупредить тебя, чтобы ты не вздумала ему глазки строить! Учти, я – очень ревнива!
Внезапный, молниеносный, как удар кинжалом, приступ ревности заставил меня оцепенеть от неожиданности. Я и сама не ожидала, глядя во все глаза на Шарман. Неужели? Неужели я ревную? Я чувствовала, как по телу пробежала необъяснимая холодная волна, заставив оцепенеть. Я впервые в жизни испугалась ревности…
– Ты его любишь? – безжизненным голосом спросила я, чувствуя, как сердце почему-то вздрагивает.
– Люблю… Уже много лет, как люблю, – трагично вздохнула Шарман. В этот момент она казалась такой маленькой, такой беззащитной и такой трогательной. – Как сюда попала, как увидела его, то все… Вот никогда не любила! Никогда! Королей я любила, но понарошку… Они меня понарошку, и я их понарошку… Вот как назвать, когда сердце щемит…
– Инфаркт? – встревоженно предположила я, понимая, что любви все возрасты покорны и покойны. – А как болит? Жжет? Колет? Пульсирует? Или на вдохе-выдохе?
– Ничего ты не понимаешь! Зря я тебе об этом рассказала! Раньше чаще видела, но хозяин его из замка выставил! Не поладили они с ним. – Шарман посмотрела в окно, а потом вздохнула. – Просьба есть у меня… маленькая… Сама не дойду, поэтому…
Это было то самое ощущение, когда бросаешь на пол тяжелые сумки, снимаешь туфли на каблуке, неудобный лифчик, расстегиваешь юбку, чувствуя, с каким удовольствием можешь выкатить обратно наеденный животик, распускаешь волосы, сдираешь с себя колготки.
Шарман полезла в декольте, вытряхнула оттуда два свернутых носка, несколько платков, два мотка пряжи и достала оттуда маленькую, надушенную едкими цветочными духами записочку, свернутую и перевязанную ленточкой, а потом стала паковать «грудь» обратно. Аккуратный бантик смотрелся так мило и трогательно, что я даже улыбнулась.
– Сможешь передать? Этим я не доверю! Хотела было доверить, а потом, как посмотрела, – ну их! – фыркнула Шарман, пока я бережно принимала послание, примеряя на себя маску Купидона. – Потом все-все-все расскажешь! Что сказал, как посмотрел… Все до мельчайших деталей!
Ночные поиски девицы успехом не увенчались. Предупреждать принцев о том, что где-то по замку разгуливает «вооружена и очень прекрасна», я пока не стала. Панику я посею вряд ли, а вот интерес вполне… Поэтому я быстро изобразила приказ: «Закрывать на ночь все двери и окна!», – поставила росчерк и ознакомила каждого принца лично, ткнув его носом в инструкцию по безопасности.
Мое тело наконец-то приняло горизонтальное положение, а сверху на меня мягко легло одеяло, заставив сначала непроизвольно спрятать улыбку в подушку, а потом стиснуть зубы, вспоминая о проклятии.
Я не должна влюбляться… Ни в коем случае! Живут же пары, не любя? Сколько таких? Или один любит, а другой позволяет себя любить. Ну и что в этом такого? Обычное явление! Мама вышла замуж за папу только потому, что он показался «перспективным». Папа женился на маме, потому что все его друзья уже на тот момент были женаты, кушали вкусные супчики и домашнюю выпечку. Но родители никогда не любили друг друга, о чем открыто заявляли при первом же удобном случае.
– Я живу с твоим отцом ради тебя! – раздраженно отвечала мама на мой вопрос, помешивая суп и переворачивая оладушки. На кухне было душно и вкусно пахло ванилью. – Цени это! А то бы уже давно развелась! Нужно было не вестись на уговоры, а за Коленьку замуж выходить! И ведь предлагал же! Ешь давай, а то остынет!
– Ну ты и скажешь! А тебя-то мы куда денем? – бурчал отец, пытаясь отодвинуть меня от телевизора. – Если бы не ты, то уже бы давно развелся! Сейчас наши пенальти пробивать будут! О! Косорылые! Да что ты будешь делать! Так, ты уроки сделала, почемучка?
Я помню солнечного зайчика, который учил вместе со мной уроки, пока в комнате бушевал скандал: «Только ради Насти!», «Если бы не Настя, то я бы уже давно…», «Ты не забывай про то, что у нас есть ребенок!», «А ты думаешь, что мне хочется жить с тобой? Я одна финансово Настю не потяну!», «Ребенок должен расти в полноценной семье! У него должны быть отец и мать!», «Не хочу, чтобы мою дочь воспитывал чужой мужик!».
Солнечный зайчик сидел рядом на обоях, а я закрывала уши руками, еще раз перечитывая условия задачи: «Из пункта А в пункт Б движется состав со скоростью 86 км/ч, а из пункта Б в пункт А движется второй состав со скоростью…»
Где-то в каком-то мире мамы целуют пап, а папы обнимают мам. Я не знаю, где находится этот мир, но реклама мне говорила, что он существует. Если судить по рекламе, то счастливая семья вечно что-то жрет, получая от этого нехилое удовольствие. Счастливый папа нахваливает маму так, словно она не полуфабрикаты в микроволновку закинула, а лично бегала с топором за курицей. Счастливая мама нахваливает папу так, словно вместо майонеза он подарил ей бриллиантовое колье. Потом счастливые родители рассказывают друг другу о витаминках и микроэлементах, по очереди пичкая своих детей с ложечки. Когда им надоедает жрать, идеальная семья начинает стирать и прибираться с усердием, от которого маньяки чувствуют себя неуютно. В периоды скуки они лечатся, жуя таблетки, пшикая в нос лекарством и поглощая ведрами сиропы, причем делают это так дружно, с песнями и плясками, что аж зависть берет. А когда денег перестает хватать, они радостно в обнимку, с ребенком на руках идут брать кредит!
Да, я тот самый человек, который любит смотреть рекламу, чтобы хоть на минутку забыть о том, что меня ведут за руки или сидят по обе стороны два человека, в чьих глазах читается: «Ты мне всю жизнь испоганил, и если бы не ребенок я бы уже давно…»
«Из пункта А в пункт Б…»
Мне снились два состава, летящие по одним и тем же рельсам навстречу друг другу, неумолимо приближая решение задачи! Я стояла на рельсах, понимая, что нужно бежать! Справа летит поезд, слева летит поезд, а мои ноги примерзли и не двигаются! Сердце бешено колотится, я пытаюсь сделать хотя бы шаг в сторону, но не могу. Где-то в роскошном платье маячила Анна Каренина, трагично закидывая голову и прикрывая глаза рукой. «Ради Насти, ради Насти! Мы пожертвовали счастьем!» – чесался гусиным пером Александр Сергеевич Пушкин, поглядывая на золотые цепи, обвившие массивный дуб. Поезда приближались со страшной скоростью, заглушая все вокруг грохотом колес, а меня охватывал панический ужас. Еще мгновение, и…
…и я проснулась, чувствуя, как першит в горле от собственного пронзительного крика. По телу пробежала судорожная волна дрожи, пока я трясущимися руками ощупывала лицо и шею, резко садясь и скидывая одеяло. Пока приходила в себя, я чувствовала, как незаметно оказываюсь в чужих объятиях, прижимая голову к чужой груди. Глубокий вдох и судорожный выдох отогнал призрак страшного сна…
– Все в порядке, – прокашлялась я, тяжело дыша. – Просто сон приснился… Он мне часто снится… С самого детства… Ничего страшного…
Я осторожно подняла руку, чувствуя, что очень хочу его обнять, но боюсь… Вот обниму, растаю, и что потом? Так я и застыла в глупой нерешительности, чувствуя, как меня гладят рукой по волосам, успокаивая на руках, как маленького ребенка. Я снова подняла руку с кровати, застыв в нерешительности… Ну… мы же как бы… друзья? Для меня он просто друг. Вот! Почему я не могу обнять его просто по-дружески? Мы же можем просто взять и обнять друга?
Наверное, нужно было кончать всех этих венценосных ублюдков вместе с их семейками. И этот фарс с Академией заодно! «Ищи среди королевских кровей того, кто снимет проклятье дверей!» Да тут даже слепому понятно, что ни один из них не способен даже штаны с первого раза надеть правильно и рубашку застегнуть. Даже смотреть не на что…
Я на секунду представил, как держу за горло очередного королевского щенка, который орет, что он – принц! Я представляю это бледное лицо, трясущиеся губы и перепуганный взгляд. «Не надо! Не убивай их!» – Я вижу слезы, текущие по ее щекам, и мольбу в глазах. «Прошу тебя! Пожалуйста!» Да, это так. Они живы исключительно потому, что она их любит. Сейчас она на них обижена, но все равно в ее взгляде читается нежность. И маленькая наивная девочка верит, что однажды они научатся быть настоящими принцами, полюбят ее, оценят ее усилия и будут ей благодарны за все.
Она всхлипнула, ворочаясь. Я смотрел на ее шею, чувствуя, как мне безумно хочется ее поцеловать… Не знаю, что это такое, но я целовал бы ее пальчики, губы, плечи… А пока лишь перебираю волосы, радуясь, что она еще не сбежала…
– Пользуешься тем, что я сильно устала? – сонно пробурчала она, когда я вел рукой по ее шее, огибая плечо, осторожно приспуская ветхое кружево старой ночной сорочки. Да, пользуюсь…
Она никак не может понять, что принцы не умеют любить, потому что с детства ожидают предательства. Они никогда не полюбят своих родителей, детей, наложниц, любовниц, жен, слуг, учителей, потому что с детства их учили любить только себя, потакая всем капризам.
Я гладил ее вздрагивающие плечи, слыша, как она сердито сопит у меня на груди. Такая теплая… Маленькая и теплая… И вот она уже пытается обнять меня… Опять передумала… Боится… Не бойся… Я прижимаю ее к себе, а она не сопротивляется, доверчиво свернувшись в клубочек.
Неужели уснула? Я осторожно веду рукой по ее плечу, едва касаясь пальцами ее кожи. Завязка на мерно вздымающейся груди вызывает у меня улыбку. Моя рука снова как бы ненароком касается ее, слегка потянув за петельку. Мне кажется, что я окончательно запутался в этой петельке из двух тесемочек и в ее длинных волосах.
– Не надо, – жалобно пробурчала она, зевая. – Пожалуйста…
Перед моими глазами почему-то был тот зал, в котором должны были остаться кучи пепла, слетевшие короны, фамильные бриллианты. Я видел, как остатки платьев размокали от крови, а сквозь мои пальцы сочился пепел, оставшийся от ее фырканья, улыбки, летящей подушки, сопения, обид, решимости, капризов. Пепел, оставшийся от моей петельки, если бы я вмешался в ритуал… Да, я испугался того, что одно мое неверное движение, и все, что у меня останется от нее, – этот пепел в руках…
Моя рука легла на ее обнаженное плечо, слегка опуская ее ночную рубашку… И что мне теперь с ней делать? Я прижал ее голову к своей груди, нежно проводя пальцами по ее плечу и нарочно цепляя драное кружево ночной сорочки.
Заплаканные глаза, трясущиеся плечи и губы. «Меня никто не полюбит…» И взгляд: «Мне уже нечего терять!» В этот момент я сам готов был прикончить ее на месте! Обнимать, целовать и прикончить на месте! Тише, тише, тише… Наверное, я слегка переборщил с объятиями, разбудив ее… Только задремала…
Все видят ее готовой в любой момент броситься вытаскивать очередного гаденыша, спасать, защищать. Кажется, что все уже уверены в том, что она всегда сможет найти выход из любой ситуации. И только я вижу, как она каждую ночь лежит, разбросав волосы по подушке, свернувшись на кровати, прячась под одеялом, сжавшись и вздрагивая от ночных шорохов. «Мне холодно!» – сквозь сон шепчет она, обнимая саму себя.
– Уходи, – послышалось тихое-тихое, жалобное-жалобное, молящее-молящее. Она почти спит. Я покачиваю ее, чувствуя, как она ерзает щекой по моей груди. Нет, главное, что сама прогоняет и тут же устраивается поудобней.
– Пожалуйста, уходи… – шепчет она сквозь сон, сжимая мою руку.
Я смотрел на часы. На улице было уже светло. Она съехала вниз, что-то бурча во сне и слегка подергиваясь. Нет, я, конечно, все понимаю, но есть что-то забавное в том, чтобы сидеть и уже пять часов угадывать, что ей может сниться. Я смотрел на ее приоткрытые губы, ресницы, которые вздрагивали во сне. Руки дернулись. Ага, от кого-то отбивается… А что? Она может! Так, поосторожней… Ай! Она морщится и фыркает. Так! Где одеяло?.. Я смотрел на ее лицо, которое разглаживалось и на котором проступала робкая, едва заметная улыбка, когда сверху на ее поджатые от холода ноги легло одеяло. Не могу понять, почему она улыбается? А потом я увидел свою руку, которая непроизвольно гладит ее по щеке… И она улыбается каждому прикосновению… Я тоже улыбаюсь, глядя, как осторожно, сам по себе развязывается тот самый бантик на ее вздымающейся груди, заставляя меня замереть и закрыть глаза, чтобы через секунду открыть их, видя, как ночная рубашка медленно сползает вниз… Вот как мне поцеловать ее так, чтобы она не проснулась? А?
Осторожно придерживая ее голову и мягко опуская ее на подушку, я почувствовал, как она снова сжимается во сне, словно пытается спрятаться…
Тише… Тише… Я склонился над ней, поглаживая ее щеку и шею, проводя рукой по ее ключице, а потом осторожно опустил губы и спрятал поцелуй на ее шее… Едва-едва касаясь губами, я скользил по ее обнаженному плечу, проводя пальцами нежные линии по изгибам ее тела. Я прикладывал губы к голубой венке на шее, чувствуя, как она пульсирует, целовал ее тонкое запястье, бережно приподнимая руку, и ловил ее пульс холодными губами… Я могу слушать биение ее сердца бесконечно…
Понимаю, что так делать нельзя, но… Я поднял глаза, глядя на ее лицо. Мои губы едва прикоснулись к ее теплым, сухим и полуоткрытым губам, нежно скользя по ним поцелуем. Вот как так можно, а? Ей скоро уже вставать! Как сложно удержаться на этой грани нежности, как сложно прикасаться к ней так, чтобы не разбудить ее, глядя на ее опущенные веки… И так каждую ночь. Моя рука лежала у нее на груди, а я чувствовал губами биение ее сердца, ловил его, целуя теплую кожу… Я оставил прощальный поцелуй, осторожно прикрывая его следы рубашкой, а потом с улыбкой смотрел, как бантик сам осторожно завязывается на ее груди, пряча мои поцелуи…
Она не захочет больше любить, потому что боится смерти. Я не умею любить, потому что с детства меня учили любить только себя.
«Перенести урок на три часа позже!» – пишу я на стене, вспоминая каждый поцелуй, спрятанный под рубашкой и одеялом.
Я проснулась, чувствуя, что еще одна такая ночь, и мне крышка. С трудом встав с мятой кровати, я сонно трясла головой.
– Доброе утро, Настя! – сладко зевнула я, глядя на свое мятое отражение в зеркале. – Пора продолжать почетную миссию «из соплежуя в мужика»! Так, что у нас по расписанию?
И тут мне на колени из ниоткуда упала голубая роза.
– Слушай, – фыркнула я, сбрасывая с колен гербарий на пол. – Понимаю, что ты любишь розы!
«Я ненавижу розы», – проступила надпись на стене, пока я пыталась расчесать волосы, вдыхая запах вареной картошечки на серебряном блюде.
«Я просто хочу сказать, что твоя мечта несбыточна!» – проступила на стене новая надпись, пока я продирала волосы и заспанные глаза. Где-то по замку разгуливал готовый инфернальный демотиватор, даря всем с утра заряд пессимизма.
– Слушай, и ежику понятно, что любить мне нельзя! – нервно огрызнулась я. – И не нужно напоминать мне об этом каждое утро! Слышишь, юный натуралист, не трави душу с утра, договорились? Нельзя так нельзя! И что с того? Многие люди живут без любви!
«Твоя мечта сделать из них, как ты говоришь, „настоящих принцев“ несбыточна! Я хочу, чтобы ты с этим смирилась! – заметила надпись на стене, пока я с остервенением вычесывала узел на волосах. – То, что ты видишь, и есть настоящие принцы!»
Я протяжно зевнула на зависть всем волкам в лесу, требовательно пиная шкаф.
Гардероб не выдержал и выпустил оттуда комок тряпок. Мне жалко новое платье! Ну не буду же я в нем ходить на уроки?
– Послушай, – закатила глаза я, начиная утренние раскопки. – Я действительно хочу сделать из них тех самых прекрасных принцев, о которых пишут сказки! Или на худой конец – приличных королей! Может, Академия – это их единственный шанс! Кстати…
Я даже остановилась, присматриваясь к стенам с подозрением.
– А что означала первая роза? – Я прищурилась, но ответа не последовало. Женская проницательность пожала плечами и развела руками, а потом махнула, мол, не заморачивайся!
Я снова стала рыться, пока не откопала мешковатые и короткие штаны, сапоги на два размера больше и рубаху. Сверху я накинула ту самую черную хламиду. Я уже видела себя на обложке модного журнала «Рыболов». Понимаю, что фигуры делятся на два типа – «девяносто, шестьдесят, девяносто» или «плачь в уголке», а огромная несуразная пушистая хламида на голое тело безбожно щекочет мои «плачь в уголке» и нервишки всех любителей моды.
– Тык-дык! Тык-дык! – С потолка посыпалась штукатурка, а на трюмо рухнул кусок алебастровой лепнины.
Внезапно мне показалось, что затряслись сначала стены замка, а потом мои поджилки. Раздался такой грохот, от которого складывалось впечатление, что неподалеку проходит слоновий забег.
– Тык-дык! Тык-дык!
Я смотрела на потолок, понимая, что если там проходит скачка, то сейчас туда поднимется одинокий торрент и устроит массовую раздачу! Не дожидаясь следующего заезда, я пулей вылетела из кабинета, глядя, как сотрясаются портреты и лопается штукатурка от этого таинственного «тык-дык». Это что происходит? Я мчалась по коридору, забыв про то, что у меня на столе стынет завтрак… Топот стих… Одна из дверей восточной галереи была приоткрыта… Я услышала стук по полу и требовательный голос Ардена: «Всем вернуться обратно на позиции!» Я сначала не поняла, а потом послышался такой ужасающий скрежет, что пришлось распахнуть дверь…
– Итак, господа. Вы – будущие короли. А короли, как известно, должны уметь поднимать боевой дух своей армии. Стратегии ведения войны мы рассмотрим на последующих уроках, а сегодня мы будем учиться поднимать боевой дух. Все принесли мечи? – Арден стоял возле окна, опираясь на трость. – Седлайте коней!
Коней? Откуда у нас тут кони? Хотя правильней было бы спросить, откуда у нас принцы?
Принцы перевернули стулья, оседлали их, положив руки на спинки. Рядом на паркете валялись мечи.
– Ваша задача – поднять боевой дух армии! Показать всем, что вам не жалко своей жизни ради вашего королевства! Итак, сделайте мужественные лица! – вздохнул Арден, а принцы тут же вскинули головы, прищурились и надменно искривили рты. – Брови нахмурьте. Впереди ваши враги! Не думайте о том, что через час, день, месяц или год – это ваши лучшие союзники и друзья. Страшней! Еще! Домашнее задание – потренироваться перед зеркалом! Да так, чтобы сами себя боялись!
Трость ударила об пол, пока принцы тренировали «мужественный взгляд».