— Отдай мне Островского, — говорит сестра. — Он всегда хотел меня, а я готова дать ему то, что хочет он. Лучшую версию себя.
Мне кажется, что мир сошел с ума, потому что такие вещи нельзя говорить в трезвом уме.
Я все еще жду, надеясь, что сейчас Светлана засмеется — как делала раньше — скажет, что пошутила и назовет какую-то другую. Нормальную причину своего внезапного «явления». Но время идет — а сестра продолжает отмалчиваться и выжидающе смотреть на меня.
— Вы же это не серьезно?
Ян вздыхает, и выражение его лица «кричит» громче всяких слов: «Ну я же говорил!»
— Я знаю Островского, Анфиса. Знаю, что ему нужно и что он любит. Лучше, чем ты.
— Тогда ты должна знать, что жива только потому, что он не знает о твоем существовании.
— Возможно, Марат не будет так уж не рад нашей встрече спустя годы.
Светлана многозначительно улыбается.
— Всем нужно папочкино наследство, — говорит Ян, потягивая мохито из большого бокала, в котором листьев мяты, кажется, больше, чем самого напитка. — Но у него есть только двое законных детей — я и Лиза. Ни Рэйн, ни ты с твоим ублюдком, не имеете права даже на копейку. И раз отец не хочет поделить все по закону — мы тоже не будем играть честно. Цель всегда оправдывает средства.
До меня очень медленно, но, наконец, доходит.
Не просто так Алекс «вдруг» появилась у койки умирающего.
Не просто так она вдруг обласкана и допущена к «царскому телу».
И Светлана здесь, и сейчас — тоже не «вдруг».
Дети Островского и его законные наследники, поняв, что могут потерять абсолютно все, решили, что выгоднее перебороть неприязнь и разделить добро между собой, чем не получить совсем ничего, потому что перед смертью у Островского случилось помутнение и он решил отдать все сыну, которого никогда по-настоящему не считал своим.
Ну или мне.
Впервые в жизни я не понимаю, что происходит, кроме очевидной вещи — все это время за моей спиной шла какая-то другая игра.
И мной тоже играли, только я пока не понимаю, как и зачем.
— И когда вы только спелись? — Перевожу взгляд с Яна на сестру и обратно. — Нет, не отвечайте. Боюсь, моя вера в людей еще никогда так низко не падала. Вряд ли теперь подниму.
— Тебе ничего не нужно делать, Анфиса, — говорит Светлана. — Только пару вещей, которые повернут ситуацию в нужное русло. А потом молча и без претензий на наследство отойти в сторону.
— Мавр сделал свое дело, мавр может быть свободен? — не могу сдержать иронию. — Тебе тоже пообещали кусок пирога? Какая у тебя роль? Или… она у вас с матерью на двоих?
— Ну хватит! — Светлана нервно сминает сигарету в пепельнице, но я с ужасом и отвращением понимаю, что невольно попала в цель. — они с матерью тоже давно играют в команде «обделенных деток». Играют против меня. — Мать не зря говорит, что ты — бесполезная трата ее жизненных ресурсов. Сделай хоть что-то для семьи, Анфиса. Перестань творить всякую херню и играть в крутую хитрую телку. Твои ошибки слишком дорого обходятся нам всем.
«Эта бесполезная трата кормила ее последние четыре года, пока ты, сестричка, наращивала сиськи и жопу, и разучивала «Сто советов, как соблазнить психа-олигарха и выжить».
Но я не говорю это вслух.
«Твои ошибки слишком дорого обходятся…»
Ян, Лиза, Алекс, Светлана, моя мать и бог знает кто еще — одна команда.
Светлана появилась не просто так. Она здесь, чтобы стать новой женой Островского: той, с которой можно договориться, и которая уж точно не даст ему повод в последний момент переписать все добро в какой-нибудь благотворительный фонд, лишь бы оно не досталось «плохим деткам».
Такой был план.
Вот почему Алекс так удивилась решению Марата не вышвыривать меня за порог, а оставить при себе в качестве жены, об которую он привык вытирать ноги.
Даже в идеальных планах бывают неожиданные виражи.
Но и это не главное.
Марат говорил, что в курсе всех моих дел, знает обо всех моих счетах. Знает совершенно все. Но он не господь бог. Невозможно знать абсолютно все, если не понимать, где искать.
Меня подташнивает от внезапной противной липкой как застоявшаяся вода догадки.
Он все это время «слушал» мой второй телефон, потому что именно по нему я вела все свои дела.
Но о существовании этого номера из приближенных к Островскому знал лишь один человек.
Моя мать.
Поднимаю взгляд на Светлану и мысленно радуюсь, что под рукой нет ничего достаточно острого или огнестрельного, иначе мне не хватило бы сил сдержаться.
— Чья была идея подкинуть Марату «мысль», что Александра — не его дочь? — Впиваюсь пальцами в край стола. — Твоя? Матери? Кому из вас вдруг стало страшно, что я могу стать наследницей всего — и вы все останетесь за бортом?
— Мамы, — даже не пытается скрыть Светлана. — Представляешь, как мы все удивились, когда все это оказалось правдой? Как ты могла лечь под этого… Он же…
Сестра брезгливо морщит нос.
А я вдруг как никогда сильно понимаю, что больше никому не верю.
В этой жизни сейчас и всегда будет только один человек, который до последнего будет бороться за нас с Капитошкой.
И этот человек — я.
Глава 47: Рэйн
Я знал, что она уйдет.
Просто как-то очень тупо надеялся, что перед тем, как получить деньги и свалить в закат, скажет хотя бы скупое: «Ну, пока…»
Последние недели я помню очень смутно.
Наверное потому, что как в «старые добрые времена», много курю, пью всякую кофеиновую лабуду и довожу себя до состояния, при котором проваливаюсь в никуда. Это не сны. Это просто рубильник в позиции «вкл.», чтобы тело восстановило энергию и продолжило дальше функционировать.
Их с Александрой не было, когда я вернулся.
Телефон не отвечал.
Я не знал, что делать.
Когда вернулся в больницу, чтобы вытрясти душу из Островского, оказалось, что его там уже нет.
А на следующий день все новостные каналы пестрели репортажами о том, что меценат и олигарх Марат Островский, наконец, пришел в себя и теперь находится дома, где окружен заботой и лаской любящих жены и дочери.
Я позвонил адвокату. Просто чтобы упасть на самое дно.
И упал, когда услышал, что Островский с женой «достигли примирения» и он как раз пересматривает завещание, чтобы внести финальные правки.
Я валялся на дне глубокой жопы и отказывался верить, что такое возможно.
Хватал пальцами пустоту, в которой мне чудилось лицо Монашки, и не мог понять, почему она так поступила.
Пока в башке немного не прояснилось.
Все и всегда было только ради денег.
Монашка сама так сказала: «Мы должны пересмотреть наш договор, раз ты больше не можешь повлиять на наследство…»
Ее сраные слова.
Ядовитые и мерзкие, как и она сама.
С того дня, как я оказался на улице, я пообещал себе больше никогда и никому не верить. Ни к кому не привязываться и не пускать тепло в свое сердце.
И, можно сказать, ни разу не изменил этому правилу, если не считать тоске по матери, которая, мне кажется, навсегда останется в моем сердце незаживающей раной.
Я планировал просто перекрыть свое чувство мести папаше: взять у него то, что он берег как зеницу ока, использовать и сделать так, чтобы старый хер об этом узнал. Посмотреть в его мерзкую красную от злобы рожу, чтобы насладиться зрелищем краха всех его надежд. У меня был простой безопасный план, в котором не предусматривались ни любовь, ни привязанность.
Вообще ничего.
Только решение моих личных болезненных проблем.
Сделать. Насладиться победой. Показать прошлому средний палец и укатить обратно в Лондон. Трахать Ангелочка. И еще парочку симпатичных не замороченных малышек моего возраста.
Когда именно все пошло наперекосяк?
Я роняю лицо в подушку, второй накрываюсь сверху. Превращая свою голову в бутербродную прослойку. Бесполезно: я все равно слышу смех Монашки, чувствую ее запах, прикосновения под рубашкой, которые яростно расчесываю который день до, блядь, практически незаживающих ран.
И еще не выговаривающая половину алфавита малышка.
Я завязывал ей косички.
Мне кажется, что мир сошел с ума, потому что такие вещи нельзя говорить в трезвом уме.
Я все еще жду, надеясь, что сейчас Светлана засмеется — как делала раньше — скажет, что пошутила и назовет какую-то другую. Нормальную причину своего внезапного «явления». Но время идет — а сестра продолжает отмалчиваться и выжидающе смотреть на меня.
— Вы же это не серьезно?
Ян вздыхает, и выражение его лица «кричит» громче всяких слов: «Ну я же говорил!»
— Я знаю Островского, Анфиса. Знаю, что ему нужно и что он любит. Лучше, чем ты.
— Тогда ты должна знать, что жива только потому, что он не знает о твоем существовании.
— Возможно, Марат не будет так уж не рад нашей встрече спустя годы.
Светлана многозначительно улыбается.
— Всем нужно папочкино наследство, — говорит Ян, потягивая мохито из большого бокала, в котором листьев мяты, кажется, больше, чем самого напитка. — Но у него есть только двое законных детей — я и Лиза. Ни Рэйн, ни ты с твоим ублюдком, не имеете права даже на копейку. И раз отец не хочет поделить все по закону — мы тоже не будем играть честно. Цель всегда оправдывает средства.
До меня очень медленно, но, наконец, доходит.
Не просто так Алекс «вдруг» появилась у койки умирающего.
Не просто так она вдруг обласкана и допущена к «царскому телу».
И Светлана здесь, и сейчас — тоже не «вдруг».
Дети Островского и его законные наследники, поняв, что могут потерять абсолютно все, решили, что выгоднее перебороть неприязнь и разделить добро между собой, чем не получить совсем ничего, потому что перед смертью у Островского случилось помутнение и он решил отдать все сыну, которого никогда по-настоящему не считал своим.
Ну или мне.
Впервые в жизни я не понимаю, что происходит, кроме очевидной вещи — все это время за моей спиной шла какая-то другая игра.
И мной тоже играли, только я пока не понимаю, как и зачем.
— И когда вы только спелись? — Перевожу взгляд с Яна на сестру и обратно. — Нет, не отвечайте. Боюсь, моя вера в людей еще никогда так низко не падала. Вряд ли теперь подниму.
— Тебе ничего не нужно делать, Анфиса, — говорит Светлана. — Только пару вещей, которые повернут ситуацию в нужное русло. А потом молча и без претензий на наследство отойти в сторону.
— Мавр сделал свое дело, мавр может быть свободен? — не могу сдержать иронию. — Тебе тоже пообещали кусок пирога? Какая у тебя роль? Или… она у вас с матерью на двоих?
— Ну хватит! — Светлана нервно сминает сигарету в пепельнице, но я с ужасом и отвращением понимаю, что невольно попала в цель. — они с матерью тоже давно играют в команде «обделенных деток». Играют против меня. — Мать не зря говорит, что ты — бесполезная трата ее жизненных ресурсов. Сделай хоть что-то для семьи, Анфиса. Перестань творить всякую херню и играть в крутую хитрую телку. Твои ошибки слишком дорого обходятся нам всем.
«Эта бесполезная трата кормила ее последние четыре года, пока ты, сестричка, наращивала сиськи и жопу, и разучивала «Сто советов, как соблазнить психа-олигарха и выжить».
Но я не говорю это вслух.
«Твои ошибки слишком дорого обходятся…»
Ян, Лиза, Алекс, Светлана, моя мать и бог знает кто еще — одна команда.
Светлана появилась не просто так. Она здесь, чтобы стать новой женой Островского: той, с которой можно договориться, и которая уж точно не даст ему повод в последний момент переписать все добро в какой-нибудь благотворительный фонд, лишь бы оно не досталось «плохим деткам».
Такой был план.
Вот почему Алекс так удивилась решению Марата не вышвыривать меня за порог, а оставить при себе в качестве жены, об которую он привык вытирать ноги.
Даже в идеальных планах бывают неожиданные виражи.
Но и это не главное.
Марат говорил, что в курсе всех моих дел, знает обо всех моих счетах. Знает совершенно все. Но он не господь бог. Невозможно знать абсолютно все, если не понимать, где искать.
Меня подташнивает от внезапной противной липкой как застоявшаяся вода догадки.
Он все это время «слушал» мой второй телефон, потому что именно по нему я вела все свои дела.
Но о существовании этого номера из приближенных к Островскому знал лишь один человек.
Моя мать.
Поднимаю взгляд на Светлану и мысленно радуюсь, что под рукой нет ничего достаточно острого или огнестрельного, иначе мне не хватило бы сил сдержаться.
— Чья была идея подкинуть Марату «мысль», что Александра — не его дочь? — Впиваюсь пальцами в край стола. — Твоя? Матери? Кому из вас вдруг стало страшно, что я могу стать наследницей всего — и вы все останетесь за бортом?
— Мамы, — даже не пытается скрыть Светлана. — Представляешь, как мы все удивились, когда все это оказалось правдой? Как ты могла лечь под этого… Он же…
Сестра брезгливо морщит нос.
А я вдруг как никогда сильно понимаю, что больше никому не верю.
В этой жизни сейчас и всегда будет только один человек, который до последнего будет бороться за нас с Капитошкой.
И этот человек — я.
Глава 47: Рэйн
Я знал, что она уйдет.
Просто как-то очень тупо надеялся, что перед тем, как получить деньги и свалить в закат, скажет хотя бы скупое: «Ну, пока…»
Последние недели я помню очень смутно.
Наверное потому, что как в «старые добрые времена», много курю, пью всякую кофеиновую лабуду и довожу себя до состояния, при котором проваливаюсь в никуда. Это не сны. Это просто рубильник в позиции «вкл.», чтобы тело восстановило энергию и продолжило дальше функционировать.
Их с Александрой не было, когда я вернулся.
Телефон не отвечал.
Я не знал, что делать.
Когда вернулся в больницу, чтобы вытрясти душу из Островского, оказалось, что его там уже нет.
А на следующий день все новостные каналы пестрели репортажами о том, что меценат и олигарх Марат Островский, наконец, пришел в себя и теперь находится дома, где окружен заботой и лаской любящих жены и дочери.
Я позвонил адвокату. Просто чтобы упасть на самое дно.
И упал, когда услышал, что Островский с женой «достигли примирения» и он как раз пересматривает завещание, чтобы внести финальные правки.
Я валялся на дне глубокой жопы и отказывался верить, что такое возможно.
Хватал пальцами пустоту, в которой мне чудилось лицо Монашки, и не мог понять, почему она так поступила.
Пока в башке немного не прояснилось.
Все и всегда было только ради денег.
Монашка сама так сказала: «Мы должны пересмотреть наш договор, раз ты больше не можешь повлиять на наследство…»
Ее сраные слова.
Ядовитые и мерзкие, как и она сама.
С того дня, как я оказался на улице, я пообещал себе больше никогда и никому не верить. Ни к кому не привязываться и не пускать тепло в свое сердце.
И, можно сказать, ни разу не изменил этому правилу, если не считать тоске по матери, которая, мне кажется, навсегда останется в моем сердце незаживающей раной.
Я планировал просто перекрыть свое чувство мести папаше: взять у него то, что он берег как зеницу ока, использовать и сделать так, чтобы старый хер об этом узнал. Посмотреть в его мерзкую красную от злобы рожу, чтобы насладиться зрелищем краха всех его надежд. У меня был простой безопасный план, в котором не предусматривались ни любовь, ни привязанность.
Вообще ничего.
Только решение моих личных болезненных проблем.
Сделать. Насладиться победой. Показать прошлому средний палец и укатить обратно в Лондон. Трахать Ангелочка. И еще парочку симпатичных не замороченных малышек моего возраста.
Когда именно все пошло наперекосяк?
Я роняю лицо в подушку, второй накрываюсь сверху. Превращая свою голову в бутербродную прослойку. Бесполезно: я все равно слышу смех Монашки, чувствую ее запах, прикосновения под рубашкой, которые яростно расчесываю который день до, блядь, практически незаживающих ран.
И еще не выговаривающая половину алфавита малышка.
Я завязывал ей косички.