Василиса не заставила себя уговаривать. Быстрым движением пожала руку Гаи, вышла из гостиной, плотно притворив дверь.
– Что вы хотите узнать по секрету от сестры?
Нельзя не заметить, что Гая только казалось простоватой. У нее был острый природный ум. Она стеснялась его, считая, что для девушки быть умной – неприлично. Вдруг мужчинам не понравится…
– Не стесняйте себя, я понимаю, – добавила Гая и застенчиво улыбнулась.
* * *
В потусторонние силы и прочий спиритизм, набиравший популярность в столице, Ванзаров не верил. А верил в мудрость Сократа, государство Платона, логику Аристотеля и прочие незыблемые истины. Но Москва преподнесла сюрприз.
Сидя за накрытым столом приятного семейства господина Таратугина, служащего городской управы, Ванзаров испытал сильнейшую иллюзию… дежавю. Как будто сила злая, коварная, дунула ему в глаза волшебной пылью и перенесла на несколько недель назад в Петербург. Иллюзия была столь сильна, что Ванзаров даже глянул в окно: не сошел ли он с ума и не покажется ли там Невский проспект. За окном в предвечернем сумраке светилась золотом луковка московской церквушки. Странное чувство ослабло, но не отступило.
Началось с того, что Ванзарова и Зефирчика встретило семейство в полном параде. Старшая дочь, Юлия, надела лучшее платье, в каком только на балу сверкать. Младшая, Виолетта, оделась поскромнее, чтобы не затмевать сестру. Вырез ее платья жег такими откровенными формами, что глазам больно, а жемчужное ожерелье манило загадочным светом. Ванзаров подумал: «Как похоже на то, что было». Но не придал этому значения.
Все шло чудесно. Зефирчик держался мужественно, вешалку не сорвал, о ковер не споткнулся, ваза с цветами уцелела. Ванзаров успевал подстраховать друга. Изобразив мрачную задумчивость, Зефирчик попросил разрешения у господина Таратугина поговорить наедине с его дочерью. Счастливый отец только этого и ждал. Юных созданий, которым оставался крохотный шаг до счастья, препроводили в комнату рядом с гостиной. Вычищенную до блеска и надушенную духами так, что щипало в носу. Зефирчик был так великолепен, что умудрился не наступить на шлейф Юлии, без травм раскрыл перед ней дверь и сам вошел, разминувшись с дверным косяком. Отец подбежал на цыпочках, затворил за ними.
Ванзарова пригласили за стол. Его посадили так, что напротив оказалась Виолетта. Стол скрыл нижнюю часть ее платья, зато содержимое выреза возвышалось во всей красе. Маменька села слева от Ванзарова, чтобы не мешать молодому человеку любоваться красотами. Господин Таратугин предложил закусить слегка и разлил вино. Бутылка шампанского дожидалась возвращения Зефирчика с Юлией. Виолетта загадочно улыбалась ему, играя вином в бокале. Вино Ванзаров не любил, но легче было выпить, чем мучиться под манящими взглядами девицы. Он выпил. На тарелке у него мигом оказалась скромная закуска из трех домашних салатов и пяти видов мясной нарезки. А маменька вдруг спросила, где он служит. Ванзаров ответил, чем вызвал такой обмен взглядами между членами семейства, от которого могла зажечься электрическая лампочка. Далее его спросила: каково жалованье, какие планы на карьеру, где живет в столице. Ванзаров отвечал честно, как на допросе. При этом ему все сильней казалось, что нечто подобное уже случалось. Когда же он рассказал, что его старший брат Борис служит в МИДе и вскоре ожидает повышения, над столом пролетел ветерок, будто сердца членов семейства охнули от счастья.
В этот момент Ванзаров готов был поклясться: это уже случалось с ним. Точно так же напротив сидела дочка с невероятным разрезом, точно те же вопросы задавала ее маменька, точно так же папенька наливал вино. Не было старшей сестры и Зефирчика. В остальном – копия того вечера, когда матушка Ванзарова потащила его знакомиться с «очень приличной семьей», у которых чудесная дочь.
Чтобы проверить, насколько силы зла властвуют в обеих столицах, Ванзаров загадал: сейчас мадам Таратугина расскажет, как хорошо образована ее дочь.
– Наша Виолетта получила прекрасное образование в пансионе Ржевской, – сообщила маменька. – Между прочим, четыреста рублей в год платили, не шутка…
«Сейчас скажет, что ее дочь умеет вести хозяйство», – подумал Ванзаров.
– Позволите заметить, Родион Георгиевич, что наша дочь мастерица на все руки и по дому хозяйничает лучше меня, – сказала мадам Таратугина.
«И приданое у нее уже готово», – в легкой панике подумал Ванзаров.
– Моя дочь – моя гордость. Виолетта уже и приданое собрала! – не подвела мадам Таратугина.
«А папенька сейчас скажет: это пустяки, мы за дочерью пять тысяч даем», – в отчаянии сказал себе Ванзаров.
Господин Таратугин поднял бокал.
– Все эти платья, юбки, белье – чепуха. За Виолетту даем пять тысяч приданого и меблировку квартиры!
«Не может быть!» – вскричал всей душой Ванзаров. То, от чего он сбежал из Петербурга, настигло в Москве.
Неизвестно, чем бы закончилось дежавю, но из комнаты, где должно было вспыхнуть пламя семейного счастья, раздался отчаянный крик, что-то грохнуло, будто стулом ударили об пол, распахнулась дверь, из которой вылетела взбешенная Юлия, а затем на пороге показался Зефирчик. На щеке его горела смачная пощечина…
…Выведя преступника под руку, чтобы тот не свалился на лестнице, Ванзаров потребовал полного признания: что еще могло случиться?
Зефирчик печально вздохнул.
– Я не виноват.
– Ни минуты не сомневаюсь, – ответил Ванзаров, сдерживаясь, чтобы не врезать другу по шее. – Кто же виноват?
– Книжка твоя, которую заставил выучить.
– Вот как? И чем же провинился «Письмовник»? Ты выучил самое романтическое признание в любви… Что могло случиться…
– Вот именно, выучил, – вздохнул Зефирчик.
И рассказал ужасную историю…
Оставшись наедине с прекрасной Юлией, грудь которой вздымалась волнами от предвкушения, Зефирчик сел на стул, чтобы не совершить ошибки, и принялся зачитывать по памяти признание:
«Позвольте мне высказать пред вами мою задушевную идею, которую я долго таил и, наконец, должен излить пред вами. Я чувствую, что не могу жить без вас. Напрасно я устранял эту идею, прибегая к рассудку, но все было напрасно… Я решил сегодня, сию же минуту сказать вам все, что уже много месяцев хранит мое исстрадавшееся сердце. Я чувствую, что без вас счастье мой жизни невозможно…»
Тут Зефирчик подозрительно замолчал.
Ванзаров понял, что произошло дальше. Он помнил признание, которое сам выбрал для друга.
– Ты назвал ее Анной Ивановной?
Ответом был печальный вздох.
– Ну, как в тексте было, так и заучил… От волнения забыл, что она Юлия Петровна… Не успел даже закончить: «Я люблю вас и прошу, умоляю осчастливить мою участь согласием на брак, и вы навсегда этим упрочите мое существование»…
– Как ты мог, Зефирчик…
– Она как закричит, как вскочит, как влепит пощечину…
– Что ты наделал…
– Еще стулом замахнулась, но я увернулся… Барышни такие странные. Ну подумаешь, имя немного перепутал… Ну какая разница? Еще раскричалась: «Отправляйтесь вон к вашей Анне Ивановне! Ей предложение делайте, обманщик!» И тому подобные глупости…
Весь этот лепет Ванзарова не интересовал. Он думал, что делать. Что доложить Эфенбаху? Каким глупцом он будет выглядеть в глазах начальника московского сыска?
Зефирчик не разделял тревог Ванзарова. И хлопнул друга по плечу.
– Не печалься, Пухля, – сказал он безмятежно. – Еще не все пропало…
– Смотря у кого, – ответил Ванзаров. Он готов был придушить своими руками беспечного балбеса.
– Завтра уже будет наверняка…
– У тебя в запасе еще есть невеста?
– Есть, – признался Зефирчик. И улыбнулся такой чистой и невинной улыбкой, что злиться на него не было никакой возможности. – В этот раз точно не пропадем… Да ты сам виноват: зачем заставил выучить меня слово в слово?
Ванзаров подумал, что Зефирчик, кроме памяти, обладает еще одним талантом: умудрился завести гарем невест. И где? В Москве… Где все друг друга знают.
Как ему удалось?
С виду никогда не скажешь, что такой… Зефирчик способен пустить пыль в глаза сразу четырем, нет, уже пяти семействам. Видно, и правда в Москве плохо с женихами… Не зря Пушкин предупреждал: быть начеку…
Зефирчик предложил скрасить вечер ужином в ресторане. Ванзаров отказался. Ему предстояло не слишком приятное объяснение с дядюшкой покорителя невест…
* * *
– Почему решили, что буду о чем-то расспрашивать?
Гая отличалась от сестры полноватой округлостью лица, черными волосами и категорически другим характером. Но и в ней фамильные черты, доставшиеся от крестьянских предков, были заметны. Она улыбнулась печально, без тени кокетства.
– Мне кажется, вы не тот человек, который будет искать моего приданого… Вы не желаете угождать… Умны, и у вас большой жизненный опыт… Что может интересовать вас, взрослого сильного мужчину, в такой неопытной и наивной девице, как я… К тому же вечно попадающей в нелепые ситуации… Раз так, то вы не станете говорить о своих чувствах ко мне, которых наверняка нет… Выходит, вам надо что-то узнать…
Пушкин вынужден был признать, что в юном создании созрел недетский ум.
– В пансионе вам преподавали логику?
– Чуть-чуть физики, чтобы знать, почему вода льется вниз, капельку химии, чтобы не спутать поташ с солью, немного математики, чтобы вести домашнюю бухгалтерию… Ничего, что испортит нашу воспитанность…
– В таком случае могу говорить напрямик.
– Извольте, – согласилась Гая. Хотя ей отчаянно захотелось совсем другого. В чем она и себе не могла признаться.
– Завтра вам не придется быть подружкой на свадьбе мадемуазель Юстовой, – сказал Пушкин.
Гая Федоровна еле заметно нахмурилась.
– Что случилось?
Вопрос делал честь ее уму: другая девица стала бы надувать губки: «Что за вздор, у меня платье пошито!» и тому подобное…
– Мадемуазель Юстова погибла. Причина – несчастный случай…
Выронив остатки платка, она прижала кулачок к губам.
– Попала под пролетку? – проговорила чуть слышно.
– На нее упал чугунный утюг.
Гая посмотрела с подозрением.
– Что вы хотите узнать по секрету от сестры?
Нельзя не заметить, что Гая только казалось простоватой. У нее был острый природный ум. Она стеснялась его, считая, что для девушки быть умной – неприлично. Вдруг мужчинам не понравится…
– Не стесняйте себя, я понимаю, – добавила Гая и застенчиво улыбнулась.
* * *
В потусторонние силы и прочий спиритизм, набиравший популярность в столице, Ванзаров не верил. А верил в мудрость Сократа, государство Платона, логику Аристотеля и прочие незыблемые истины. Но Москва преподнесла сюрприз.
Сидя за накрытым столом приятного семейства господина Таратугина, служащего городской управы, Ванзаров испытал сильнейшую иллюзию… дежавю. Как будто сила злая, коварная, дунула ему в глаза волшебной пылью и перенесла на несколько недель назад в Петербург. Иллюзия была столь сильна, что Ванзаров даже глянул в окно: не сошел ли он с ума и не покажется ли там Невский проспект. За окном в предвечернем сумраке светилась золотом луковка московской церквушки. Странное чувство ослабло, но не отступило.
Началось с того, что Ванзарова и Зефирчика встретило семейство в полном параде. Старшая дочь, Юлия, надела лучшее платье, в каком только на балу сверкать. Младшая, Виолетта, оделась поскромнее, чтобы не затмевать сестру. Вырез ее платья жег такими откровенными формами, что глазам больно, а жемчужное ожерелье манило загадочным светом. Ванзаров подумал: «Как похоже на то, что было». Но не придал этому значения.
Все шло чудесно. Зефирчик держался мужественно, вешалку не сорвал, о ковер не споткнулся, ваза с цветами уцелела. Ванзаров успевал подстраховать друга. Изобразив мрачную задумчивость, Зефирчик попросил разрешения у господина Таратугина поговорить наедине с его дочерью. Счастливый отец только этого и ждал. Юных созданий, которым оставался крохотный шаг до счастья, препроводили в комнату рядом с гостиной. Вычищенную до блеска и надушенную духами так, что щипало в носу. Зефирчик был так великолепен, что умудрился не наступить на шлейф Юлии, без травм раскрыл перед ней дверь и сам вошел, разминувшись с дверным косяком. Отец подбежал на цыпочках, затворил за ними.
Ванзарова пригласили за стол. Его посадили так, что напротив оказалась Виолетта. Стол скрыл нижнюю часть ее платья, зато содержимое выреза возвышалось во всей красе. Маменька села слева от Ванзарова, чтобы не мешать молодому человеку любоваться красотами. Господин Таратугин предложил закусить слегка и разлил вино. Бутылка шампанского дожидалась возвращения Зефирчика с Юлией. Виолетта загадочно улыбалась ему, играя вином в бокале. Вино Ванзаров не любил, но легче было выпить, чем мучиться под манящими взглядами девицы. Он выпил. На тарелке у него мигом оказалась скромная закуска из трех домашних салатов и пяти видов мясной нарезки. А маменька вдруг спросила, где он служит. Ванзаров ответил, чем вызвал такой обмен взглядами между членами семейства, от которого могла зажечься электрическая лампочка. Далее его спросила: каково жалованье, какие планы на карьеру, где живет в столице. Ванзаров отвечал честно, как на допросе. При этом ему все сильней казалось, что нечто подобное уже случалось. Когда же он рассказал, что его старший брат Борис служит в МИДе и вскоре ожидает повышения, над столом пролетел ветерок, будто сердца членов семейства охнули от счастья.
В этот момент Ванзаров готов был поклясться: это уже случалось с ним. Точно так же напротив сидела дочка с невероятным разрезом, точно те же вопросы задавала ее маменька, точно так же папенька наливал вино. Не было старшей сестры и Зефирчика. В остальном – копия того вечера, когда матушка Ванзарова потащила его знакомиться с «очень приличной семьей», у которых чудесная дочь.
Чтобы проверить, насколько силы зла властвуют в обеих столицах, Ванзаров загадал: сейчас мадам Таратугина расскажет, как хорошо образована ее дочь.
– Наша Виолетта получила прекрасное образование в пансионе Ржевской, – сообщила маменька. – Между прочим, четыреста рублей в год платили, не шутка…
«Сейчас скажет, что ее дочь умеет вести хозяйство», – подумал Ванзаров.
– Позволите заметить, Родион Георгиевич, что наша дочь мастерица на все руки и по дому хозяйничает лучше меня, – сказала мадам Таратугина.
«И приданое у нее уже готово», – в легкой панике подумал Ванзаров.
– Моя дочь – моя гордость. Виолетта уже и приданое собрала! – не подвела мадам Таратугина.
«А папенька сейчас скажет: это пустяки, мы за дочерью пять тысяч даем», – в отчаянии сказал себе Ванзаров.
Господин Таратугин поднял бокал.
– Все эти платья, юбки, белье – чепуха. За Виолетту даем пять тысяч приданого и меблировку квартиры!
«Не может быть!» – вскричал всей душой Ванзаров. То, от чего он сбежал из Петербурга, настигло в Москве.
Неизвестно, чем бы закончилось дежавю, но из комнаты, где должно было вспыхнуть пламя семейного счастья, раздался отчаянный крик, что-то грохнуло, будто стулом ударили об пол, распахнулась дверь, из которой вылетела взбешенная Юлия, а затем на пороге показался Зефирчик. На щеке его горела смачная пощечина…
…Выведя преступника под руку, чтобы тот не свалился на лестнице, Ванзаров потребовал полного признания: что еще могло случиться?
Зефирчик печально вздохнул.
– Я не виноват.
– Ни минуты не сомневаюсь, – ответил Ванзаров, сдерживаясь, чтобы не врезать другу по шее. – Кто же виноват?
– Книжка твоя, которую заставил выучить.
– Вот как? И чем же провинился «Письмовник»? Ты выучил самое романтическое признание в любви… Что могло случиться…
– Вот именно, выучил, – вздохнул Зефирчик.
И рассказал ужасную историю…
Оставшись наедине с прекрасной Юлией, грудь которой вздымалась волнами от предвкушения, Зефирчик сел на стул, чтобы не совершить ошибки, и принялся зачитывать по памяти признание:
«Позвольте мне высказать пред вами мою задушевную идею, которую я долго таил и, наконец, должен излить пред вами. Я чувствую, что не могу жить без вас. Напрасно я устранял эту идею, прибегая к рассудку, но все было напрасно… Я решил сегодня, сию же минуту сказать вам все, что уже много месяцев хранит мое исстрадавшееся сердце. Я чувствую, что без вас счастье мой жизни невозможно…»
Тут Зефирчик подозрительно замолчал.
Ванзаров понял, что произошло дальше. Он помнил признание, которое сам выбрал для друга.
– Ты назвал ее Анной Ивановной?
Ответом был печальный вздох.
– Ну, как в тексте было, так и заучил… От волнения забыл, что она Юлия Петровна… Не успел даже закончить: «Я люблю вас и прошу, умоляю осчастливить мою участь согласием на брак, и вы навсегда этим упрочите мое существование»…
– Как ты мог, Зефирчик…
– Она как закричит, как вскочит, как влепит пощечину…
– Что ты наделал…
– Еще стулом замахнулась, но я увернулся… Барышни такие странные. Ну подумаешь, имя немного перепутал… Ну какая разница? Еще раскричалась: «Отправляйтесь вон к вашей Анне Ивановне! Ей предложение делайте, обманщик!» И тому подобные глупости…
Весь этот лепет Ванзарова не интересовал. Он думал, что делать. Что доложить Эфенбаху? Каким глупцом он будет выглядеть в глазах начальника московского сыска?
Зефирчик не разделял тревог Ванзарова. И хлопнул друга по плечу.
– Не печалься, Пухля, – сказал он безмятежно. – Еще не все пропало…
– Смотря у кого, – ответил Ванзаров. Он готов был придушить своими руками беспечного балбеса.
– Завтра уже будет наверняка…
– У тебя в запасе еще есть невеста?
– Есть, – признался Зефирчик. И улыбнулся такой чистой и невинной улыбкой, что злиться на него не было никакой возможности. – В этот раз точно не пропадем… Да ты сам виноват: зачем заставил выучить меня слово в слово?
Ванзаров подумал, что Зефирчик, кроме памяти, обладает еще одним талантом: умудрился завести гарем невест. И где? В Москве… Где все друг друга знают.
Как ему удалось?
С виду никогда не скажешь, что такой… Зефирчик способен пустить пыль в глаза сразу четырем, нет, уже пяти семействам. Видно, и правда в Москве плохо с женихами… Не зря Пушкин предупреждал: быть начеку…
Зефирчик предложил скрасить вечер ужином в ресторане. Ванзаров отказался. Ему предстояло не слишком приятное объяснение с дядюшкой покорителя невест…
* * *
– Почему решили, что буду о чем-то расспрашивать?
Гая отличалась от сестры полноватой округлостью лица, черными волосами и категорически другим характером. Но и в ней фамильные черты, доставшиеся от крестьянских предков, были заметны. Она улыбнулась печально, без тени кокетства.
– Мне кажется, вы не тот человек, который будет искать моего приданого… Вы не желаете угождать… Умны, и у вас большой жизненный опыт… Что может интересовать вас, взрослого сильного мужчину, в такой неопытной и наивной девице, как я… К тому же вечно попадающей в нелепые ситуации… Раз так, то вы не станете говорить о своих чувствах ко мне, которых наверняка нет… Выходит, вам надо что-то узнать…
Пушкин вынужден был признать, что в юном создании созрел недетский ум.
– В пансионе вам преподавали логику?
– Чуть-чуть физики, чтобы знать, почему вода льется вниз, капельку химии, чтобы не спутать поташ с солью, немного математики, чтобы вести домашнюю бухгалтерию… Ничего, что испортит нашу воспитанность…
– В таком случае могу говорить напрямик.
– Извольте, – согласилась Гая. Хотя ей отчаянно захотелось совсем другого. В чем она и себе не могла признаться.
– Завтра вам не придется быть подружкой на свадьбе мадемуазель Юстовой, – сказал Пушкин.
Гая Федоровна еле заметно нахмурилась.
– Что случилось?
Вопрос делал честь ее уму: другая девица стала бы надувать губки: «Что за вздор, у меня платье пошито!» и тому подобное…
– Мадемуазель Юстова погибла. Причина – несчастный случай…
Выронив остатки платка, она прижала кулачок к губам.
– Попала под пролетку? – проговорила чуть слышно.
– На нее упал чугунный утюг.
Гая посмотрела с подозрением.