– Такси сбило, когда я ехала на велосипеде.

– Да уж, они думают, дороги их собственность. Вы что, юрист?

– Вот уж нет!

– Так кто же? И что им от меня нужно?

Достаю из сумки конверт, подаю ей:

– Берт просил меня передать вам вот это. Но открывать конверт вам не нужно. Письмо для Риты. Он хотел, чтобы я его тут оставила, а она потом – забрала.

Она смотрит на конверт так, будто это бомба.

– Передайте ему, пусть у себя это держит. Я столько лет ее не видела. Берт это знает. Не знаю, что это он затеял. Какие-то странные игры. Нездоровые люди, моя сестра с ее муженьком.

– Сегодня днем Берт скончался.

Гнев сползает с ее лица, рот приоткрывается, безмолвно охнув.

– Я недавно слышала, он был в больнице. Что случилось?

– Эмфизема.

Она сердито трясет головой.

– Он курил, да как! По две пачки в день! Я ему говорила: Берт, эта пакость убьет тебя, но разве он послушается! – И, стихнув, крестится: – Упокой Господь его душу.

– Я несколько раз беседовала с ним перед самым концом. Он хотел оставить письма для Риты в тех местах, которые многое для нее значат.

– А, так он задумал исправить причиненное зло? Очень это мило, когда ты уже мертвый. Не нужно делать ничего самому. Да и она сюда не поедет, – распаляется она снова. – Семь лет с ней не общались! Только через юристов! Нет, еще и письмо она мне прислала, бессовестная. У меня все ее письма есть, можете почитать, если хотите, тут-то вам ясно станет, какое она чудовище.

– Я здесь не для того, чтобы принимать чью-то сторону, – мягко говорю я. – Я не знаю, что между вами произошло, и никого не сужу. Он попросил меня доставить вам это письмо, и я обещала ему, что доставлю.

– А давайте я расскажу вам, что произошло. И, в отличие от некоторых, чистую правду. Я ухаживала за матерью, когда она заболела, возила по врачам, мыла-купала, переехала к ней, чтобы быть рядом, а они говорят, я делала это все для того, чтобы мне дом достался! – Она повышает голос так, словно это я ее обвиняю. – Это ж кем надо быть, чтобы так думать? Человеком, который сам хочет этот дом, вот кем. Деньги, вот что было для них важней всего. Я въехала сюда, потому что сиделка, которую нашла Рита, у мамочки воровала. Туалетную бумагу воровала! Это слыханное ли дело?! И я сэкономила нам все деньги, когда взяла это на себя, – и я же вор?! – При каждом своем аргументе она тычет в меня пальцем. – Это они изобразили меня так, будто я воровка. По всей округе разнесли гнусные слухи, о которых такие же, как они, трепали повсюду языком. Представляете? Я никогда не заставляла мамочку в завещании оставить мне дом. Никогда. Это было ее решение. А они говорят, что я водила ее рукой и заставляла писать силой. Рита и Берт прекрасно устроены, они ни в чем не нуждаются. Мамочка это знала. Она знала, что мне – нужней. И оставила дом мне. Я ж не могу это изменить! – Она выпрямляет спину, набираясь сил для следующего залпа. – И что же было, когда они об этом узнали? О Господи, прямо третья мировая война разразилась. Я вдруг сделалась монстром. Они хотели, чтобы я продала дом. Считали, что половина денег по праву принадлежит им. Стали засыпать письмами от адвоката, запугивать. И чего ради? Ради того, чтобы лишний раз съездить в отпуск? Купить новую машину? Заплатить за обучение в колледже своего сынка-наркомана, который завалил все экзамены? Да нечего притворяться, все знали, что это за ребенок, но Рита – не-е-ет, она делает вид, что у нее все отлично, лучше, чем у всех прочих! Она всегда такая была. – Женщина смотрит куда-то вдаль, сцепив зубы от гнева. – Мамочка оставила дом мне, и, уверяю вас, я пальцем не пошевелила, чтобы ее к этому подтолкнуть.

– Я в этом не сомневаюсь, – говорю я, ломая голову, как бы мне поскорей отсюда убраться.

– И все они от меня отвернулись. Даже их дети, мои племянники и племянницы, считают меня исчадием ада. И с моими не разговаривают! Двоюродные, которые так любили друг друга, – она гневно трясет головой. – Они разрушили семью, вот что они сделали, Берт и Рита. Никогда, никогда не прощу. Это мамочка хотела, чтобы я здесь жила. Ее разум был чист, как стеклышко, когда она так решила. Нельзя винить мертвых. Желание умирающего свято.

Я ловлю момент. Кладу конверт на раскрытую телепрограмму, где, я знаю, она его непременно увидит.

– А вот это – желание Берта.



Со стоном и чувством огромного облегчения, что вышла оттуда, сажусь в машину, а в уши колоколом бьются слова: нельзя винить мертвых.

– Что ты так долго? – ворчит Дениз.

– Это кошмар какой-то. Старая вражда. Выпила из меня всю кровь.

– И как думаешь, письмо Берта сработает?

– Понятия не имею. – Я тру глаза. – Можно только надеяться.

Уже шесть вечера, день прошел плодотворно, но оставил без сил. Мы шли по чужим стопам, а теперь возвращаемся на свой собственный путь, вглядываемся в свою жизнь.

– Не думаю, что она пустит меня в свой туалет, – говорит Шэрон.

– А ты рискни! – смеюсь я.

– Нет уж, лучше я потерплю. – Она ерзает на заднем сиденье. – Остался еще один конверт, самый первый.

– Да, – киваю я, вся в сомнениях, как я с ним справлюсь.

– Ты что, отдашь его прямо Рите?

– Ну, некоторым образом, – пытаюсь я избежать этой темы.

– То есть не прямо, – не отстает Шэрон. – Так где будет первое письмо, а, Холли?

Я нервно покашливаю.


– Ну, Берт хотел, чтобы первое письмо было у него в руках, чтобы Рита так его увидела.

– В гробу? – таращит глаза Шэрон.

Дениз прямо-таки заходится, складывается пополам от смеха.

– И как ты его подложишь?

– Понятия не имею. Мы с Бертом об этом не говорили… Наверное, поеду в похоронную контору, чтобы, когда его доставят домой, письмо уже у него было.

– Да они близко тебя к нему не подпустят! Ты же не член семьи! – говорит Шэрон, в то время как Дениз, уже вся красная, продолжает покатываться.

– Я скажу им, что действую согласно его указаниям.

– Она им скажет! Да если у тебя нет письменного распоряжения от Берта или от членов его семьи, ни при каких условиях похоронные служащие не позволят незнакомому человеку положить какое-то письмо в руки покойника! Нет, Холли, правда, тебе стоит усвоить хотя бы самые элементарные правила.

– Хорошо, – киваю я, грызя ноготь. – Но у него в доме будет прощание, поминальный обряд, бдение у гроба усопшего. Я попрошу разрешения побыть с ним наедине и вложу письмо ему в руки.

– Тебе повезло сегодня с охранником, с управляющей и в конопляной лавке. Но сомневаюсь, чтобы в погребальной конторе неизвестно кому позволили хотя бы подойти к гробу.

– Довольно, Шэрон, я это уже поняла!

Они обе вроде угомонились, вроде бы приняли этот мой план, но вдруг ни с того ни с сего Шэрон всхрюкивает, и они обе снова судорожно хохочут.

Я только качаю головой, ни в малейшей степени не находя поводов для смеха.

Может, я бы и посмеялась, будь я на их месте. Но для меня это слишком серьезно.

Семь лет назад Джерри устроил мне приключения. Семь лет спустя он устраивает мне новые.

У жизни есть корни, и смерть – смерть тоже растит свои.





Глава двадцать восьмая




– Ох, простите! – обалдев, выскакиваю я из кладовки обратно в торговый зал. – Киара, – шиплю я, найдя ее за протиркой зеркала в примерочной. – У нас в кладовке человек на коленях!

– Ну и что? Ты там тоже всегда на коленях.

– Но я же не молюсь!

– Это Фазиль, наш новый волонтер. Он приступил сегодня. На нем охрана. Но он должен молиться пять раз в день, так что не входи туда на рассвете, в полдень, после полудня, на закате и ночью.

– Рассвет, закат и ночь – не проблема, но сейчас ни полдень, ни после полудня! – Я смотрю на часы.

– Он сказал, что сегодня проспал, – пожимает она плечами. – Каждый раз – это всего несколько минут. У его жены рак, он хочет помочь. – Она смотрит на велосипед, который я втащила в магазин, чтобы спрятать его в кладовке. – Ты что, прикатила на велике?

– Нет, я его для красоты с собой прихватила.

– Тебе врач запретил!

– Мне разрешили тренировать ногу. И потом, я по нему соскучилась! – Я жалобно подскуливаю. – А знаешь, это хорошо, что у нас новый помощник, потому что сегодня мне нужно на пару часов уйти. – И заранее вся ежусь в ожидании вопля.

– Опять?!

– Я знаю. Извини, что так часто отпрашиваюсь в эти недели.

– Как же, недели! Месяцы! – поправляет она. – И это нормально, ведь ты моя сестра, и я обязана выносить этот твой раздрай… кризис среднего возраста… но, Холли, серьезно, что на этот раз?

– Умер Берт, член клуба «P. S. Я люблю тебя», и мне нужно быть на прощании с ним. Я должна доставить вдове его последнее письмо. Или, технически говоря, первое.

Она распахивает глаза.

– Почему ты мне не рассказывала?

– Рассказываю сейчас.

– Я могла бы и заподозрить что-то, ты в последние дни подозрительно тихая.