— Поди сюда! — потребовал демон у возницы, пустоглазого мужчины средних лет. — Скажи, кого ты видишь перед собой.

— Господина барона де Рэ, — склонившись в низком поклоне, пробормотал тот. — Неустрашимого воина, маршала…

— Довольно. Ступай, и едем дальше, — отослал его Бельфегор и обернулся к молодому человеку. — Видишь, как все просто. Потом будет еще проще. И чем меньше ты будешь задумываться, тем лучше. Просто запомни: тебе можно все. Так вот, могущество у Жана де Краона было невероятным. Такое же могущество теперь и у его внука де Лаваля, великолепного Жиля, которого ты попросту заменишь. Понимаешь? У тебя будет ЕГО могущество. Тебе в принципе предстоит быть теми, кто уже хоть как-то засветились на политическом или ином влиятельном поприще, — это и есть «ехать на запятках чужой кареты» … Только вот политикой ты заниматься не будешь, к чему тебе лишние хлопоты. Пока. Когда войдешь в полную силу, возможно, тебе самому захочется встать у руля. И будешь уже не на запятках трястись, а на мягких подушках лежать, внутри кареты — вот как мы сейчас. Убивать будешь тысячами. Миллионами.

— Миллионами… — повторил шепотом Бизанкур.

— Конечно, — хмыкнул демон. — Приятно, правда? А ведь все должно приносить тебе удовольствие. Исключительно удовольствие. Наш договор, как ты помнишь, касался того, чтобы проводить время в праздности и развлечениях. Например, что Жанну д’Арк только что сожгли на костре — какое ж ей в этом удовольствие? К ней ведь не только святые голоса приходили, но и наши. От нашего покровительства она отказалась. Наверное, ей нравится страдать… Ну, это она по полной получила.

— Когда это случилось? — поднял брови Альбин.

— Вот как раз когда мы с тобой мирно спалили дом этого недотепы, Фернана Пико, — мило улыбнувшись, пояснила Белла. — Ходили слухи, что Жиль был тайно влюблен в нее — кака-ая прелесть… Самое время ему сойти с арены и уединиться в печали в своем имении Тиффож. Мы едем именно туда, мой дорогой… Ты просто войдешь к себе домой, и… Делай все, что захочешь. Ешь, пей, отдыхай… убивай, пытай, насилуй. Кого угодно. Ты понял?

— Кого угодно, — словно пробуя на вкус слова, повторил Бизанкур.

— Вот-вот, с таким же отчужденным и холодным выражением лица, — усмехнулась Белла. — Теперь это твое лицо, не шарахайся от зеркала… Ты быстро привыкнешь, а потом войдешь во вкус — это же забавно, менять внешность. Ты пока даже не представляешь, как можно развлекаться… А о настоящем бароне не беспокойся. Его больше никто и никогда не увидит, я позабочусь об этом.

И все оказалось действительно проще, чем думал Жан-Жак-Альбин. Он боялся, что придется учить имена, копировать повадки, походку и привычки настоящего Жиля де Рэ… Ничего этого оказалось не нужно. Достаточно было просто внешности и влияния.

В распоряжении новоявленного барона в его имении оказалось приличного рода войско из двухсот боевых рыцарей — это была его личная охрана, и каждый готов был сложить голову за своего господина. В поместье Тиффож была огромная библиотека и даже собственная небольшая церковь с тридцатью канониками.

— А вот тут мы будем служить черные мессы, — прошептал Бельфегор, предпочитающий оставаться невидимым. — Ка-а-ак же мне нравятся черные мессы, где можно вдоволь налакомиться детской невинной кровью… Ты же знаешь, я люблю ее больше всего.

И начались кровавые оргии.

Слава о молодом бароне, как о бесстрашном воине, косящем врагов Франции, ходила давно. А теперь покатилась слава о безжалостном и безумном убийце детей. Свиту барона внезапно наводнили темные личности — алхимики, толкователи сновидений и прочие смутители умов, которых в те времена всех до единого можно было смело отправлять на костер. Ходили упорные слухи, что у «черного воина», так прозвали барона, даже есть свой домашний демон. Мы-то с вами знаем, кто именно это был… Люди шептали, что барон приносит страшные жертвы врагу рода человеческого. Все в округе тихонько передавали друг другу соображения о том, куда исчезают крестьянские дети, которых барон приглашал на званые торжества с обильным угощением и облачал в парчовые одежды. Потом эти окровавленные тряпки сжигали в каминах…

Потихоньку шепотки достигли ушей епископа Нантского, Жана де Малеструа. И разгорелся нешуточный процесс против жестокости маршала — любители исторических фактов легко могут найти сведения об этом процессе.

Миру известна публичная проповедь епископа, записанная в анналах истории: «…дошли до нас сначала многочисленные слухи, а затем жалобы и заявления достойных и скромных лиц… Мы изучили их, и из этих показаний нам стало известно среди прочего, что знатный человек, мессир Жиль де Рэ, шевалье, сеньор этих мест и барон, наш подданный, вместе с несколькими сообщниками задушил и убил ужасным образом многих невинных маленьких мальчиков, что он предавался с ними греху сладострастия и содомии, часто вызывал демонов, приносил им жертвы и заключал с ними договоры и совершал другие ужасные преступления…» Жан-Жак-Альбин в личине маршала и четверо его самых приближенных слуг были схвачены и заперты. Самозванному Жилю де Рэ грозил приговор — смертная казнь через сожжение на костре.

Той же ночью он воззвал к Бельфегору, и демон не преминул явиться, и вновь в облике красавицы Беллы.

— Мой мальчик, отчего у тебя столь подавленный вид? — вздернула бровь демоница.

— Я ведь не Жанна д’Арк, эта религиозная фанатичка. Хотел бы я видеть, у кого еще будет радостное лицо накануне сожжения, — резонно ответил Бизанкур.

— У того, кто уверен в своей силе и безнаказанности, — не менее резонно промурлыкала бестия. — Именно этот подарок достался тебе от Сатаны. А сейчас дьявольское мое хитроумие изобрело следующую комбинацию. Мы подкупим палачей. Слуг твоих, всех четверых, пусть пытают, пусть хоть на кусочки разрежут. А ты сразу сознайся во всем, в чем тебя обвиняют, — какая тебе разница… Не переживай, тебя и пальцем не тронут, на это крестьяне есть.

Собственно, все так и получилось. Семья Жиля де Рэ договорилась, что в виде особой «милости» маршала не станут сжигать заживо, а сначала задушат и сожгут уже мертвое тело. «Удушение» было разыграно мастерски, после чего тело «маршала» заменили телом какого-то безвестного крестьянина, похищенного накануне, а кто будет сличать обгорелые останки?..

И в самом деле, никто даже не догадывался, отчего произошла такая перемена в бароне де Рэ. Отчего он стал нелюдим и неоправданно жесток. То, во что верят люди, на поверку оказывается глупыми россказнями старых клуш, а то, что происходит на самом деле, никогда не будет доступно их пониманию.

Жан-Жак Бизанкур собственной персоной, сбросив личину Жиля, стоял в толпе и наблюдал за казнью. Ему очень нравилось ловить последние вздохи жертв, ведь сам он в любых передрягах оставался живым и здоровым…

Порой, рассматривая себя в зеркале, Жан-Жак-Альбин с удовлетворением отмечал, что совершенно не меняется. Все та же сияющая здоровьем гладкая кожа, густые и волнистые темные волосы, сияющие голубые глаза, вечные двадцать семь лет.

— Так странно, — сказал он Бельфегору. — Словно это все происходило не со мной. Жаль, что я не успел побывать на казни Жанны д’Арк. Но я хочу еще! Мне понравилась эта игра…

И Жан-Жак-Альбин принялся упиваться этой игрой — ехать на запятках чужих карет и соскакивать, когда игра надоедала или ее продолжение становилось невозможным. Их было много — тех, кто стали известны современным историкам как «знаменитые маньяки Средневековья».

Жиль Гарнье, Мартин Штир, Петер Нирш по кличке Тысяча лиц…

Все это был Жан-Жак Бизанкур.

Но это были мужчины. Позже Бизанкуру выпал случай побывать и в женской ипостаси.

— Мне не дает покоя Венгерское королевство, — признался как-то Жан-Жак. — О мой покровитель, Бельфегор! Еще почти век назад ты разбередил меня рассказом о короле Владе, которым я опоздал стать…

— И снова тебе повезло, — сладко промурлыкала Белла. — Именно в Венгрии есть удивительный персонаж, состоящий с Владом Цепешем в отдаленном родстве, — графиня Елизавета Батори.

— Женщина… — загорелись глаза Жан-Жака. — Я всегда хотел побывать в теле женщины… Только вряд ли я захочу рожать.

— Тебе и не придется, — потянулся Бельфегор. — Я так запутаю историков, что они веками грызться будут, кто кем и кому приходится и кто что сделал, уж попомни мои слова… Но это знатный род, и поэтому можешь особо не церемониться. Ты, мой дорогой, должен блеснуть. А лучше так засверкать, чтобы слава о тебе с именем и в теле этой девочки с нелепой судьбой не померкла в веках и была столь черной, что потомки содрогались бы при одном упоминании имени Елизаветы Батори.

— Если я не убью ее сразу, а заменю… — задумалось чудовище с ангельской внешностью и дьявольской душою, Жан-Жак Альбин. — К примеру, заточу в ее же собственном замке, выдав за собственную строптивую служанку… Как это будет забавно!

Бельфегор покатился со смеху.

— Мне только нужно будет немного побыть среди этого люда, дабы услышать говор его и овладеть незнакомым языком, — заметил Бизанкур.

— Легко, — ответил демон. — В любой стране ты будешь иметь такую возможность. Итак, в путь!


И, увы, это действительно оказалось легко.

Елизавета — настоящая красавица Батори, скованная строгими запретами мужа, Ференца Надашди, прозванного Черным Воином, за которого ее выдали замуж в пятнадцать лет, почти не понимая, что с ней происходит, продолжала свою странную жизнь в полусне. Она превратилась в послушную марионетку, глотающую успокоительные капли, сидящую взаперти, иногда удовлетворяющую похоть супруга и рожающую ему детей, а их было шестеро, хотя один из них умер еще в колыбели. Детей своих она не воспитывала, их сразу отдавали многочисленным нянькам. Да оставить их с ней было и опасно — все прекрасно видели, что хозяйка Чахтицкого замка повредилась в уме…

Но не стоит забывать, что речь идет о подлинной графине. Альбин же, внутренне покатываясь со смеху, потихонечку готовил госпоже Батори ту страшную славу, которая тянется за ней по сей день — славу «кровавой графини».

Покуда настоящая Елизавета предавалась взаперти тоске и унынию, ее двойник, «раздражительная госпожа» раздавала оплеухи своим служанкам за нерадивость, могла ткнуть иглой в лицо или в любую часть тела, если ей не нравилось, как ее причесали или одели. Но, если ее светлость была довольна услугами, она брала служанку в любовницы и щедро одаривала ее. Челядь на это не обращала особого внимания, зная, что любая хозяйка имеет право как угодно наказывать и миловать слуг. А милости «госпожи» поистине были донельзя странными — она делала служанок своими любовницами. И они буквально сходили с ума, потому что во время их противоестественных утех им казалось, что с ними мужчина. Когда они осмеливались задать хозяйке вопрос на эту тему, Альбин, посмеиваясь, отвечал, что всем Батори испокон веков известны тайны черной магии. А уж если им интересно поглубже проникнуть в эту тему, то можно лишиться здоровья и самой жизни. И они предпочитали помалкивать.

Все по-настоящему началось, когда супруг ее, Черный рыцарь, скончался наконец от последствий полученных в сражениях ран, которые давненько мучили его. Вот тогда настоящая Батори вовсе перестала покидать свои покои, и на свет окончательно вышел Жан-Жак-Альбин. Всяческие вопросы о том, кто заперт в комнате, лже-графиня резко пресекала, и домашние были в полной уверенности, что там тот или иной провинившийся домашний слуга или крестьянин.

А себе в компанию очаровательная хозяйка подобрала личностей под стать своим безумным пристрастиям. Это были женщины, и единственный мужчина — карлик-уродец, горбун по имени Фицко.

Особые же милости выпадали на долю Анны Дарвулии, местной знахарки. Та была тоже довольно диковинной особой; на пару с хозяйкой они проводили эксперименты со всякими снадобьями и проверяли их на крестьянах. Анна отличалась своим свирепым нравом да вдобавок страдала эпилепсией, от которой впоследствии и скончалась.

«Елизавета» резвилась вовсю. Когда в замок приезжали родовитые гости, слугам было приказано портить их кареты, отпускать восвояси лошадей. Вырвавшиеся на свободу дворяне клялись, что ноги их больше не будет в Чахтицком замке. Но особым лакомством для Альбина и Бельфегора было приглашение двадцати шести дочерей неимущих дворян, которым графиня собиралась привить «хорошие манеры». Нам-то с вами понятно, что это были за «прививки».

В подвале замка оборудованы были помещения для изощренных пыток. Да и в окрестностях самого замка стали с подозрительной частотой находить окровавленные или уже полуразложившиеся части тел юных девушек.

Особенно же любила графиня принимать «кровавые ванны», коими особо и прославилась в истории. Да и в самом деле, почему бы их и не принимать. Кожа от них становилась шелковистой, а поставщиков красной жидкости было в избытке.

Но любой «хорошей жизни» приходит конец. А конец Батори был страшен.

Сначала за нее взялись клирики и под соусом религиозных разногласий принялись «копать». А как же — графиня была кальвинисткой, и первым обвинителем выступил лютеранский священник Мадьяри. В Венгрии как раз была борьба конфессий, так что несчастная графиня попала в политическо-клириканские жернова.

Это случилось в разгар веселья. Жан-Жак-Альбин только-только приступил к испытанию в подвале своих новых инструментов для изысканных развлечений. Его «гостьями» на этот раз была пара молоденьких служанок. Одна уже не выдержала забав и испустила дух, а вторая ждала своего часа. Бельфегор расположился в бархатном кресле и наблюдал за процессом, когда наверху раздались голоса и топот множества ног.

— Это за нашей девочкой, которая знать ничего не знает и спокойно себе заперта там, наверху, — заметил Бельфегор и немедленно юркнул в бездыханную девушку.

— Не бойся ничего, ночью я приду за тобой, куда бы тебя ни заперли, — проговорили мертвые губы.

В этот момент в подвал со своей свитой нагрянул Дьердь Турзо, тогдашний правитель австрийской части Венгрии. Пикантная подробность состояла в том, что именно его перед смертью просил «черный воин», Ференц Надашди, оберегать свою жену и детей. Между нами говоря, тот еще типчик, даром что паладин. Он зарился на земельные владенья Батори, и Надашди зря бессильно грозил ему из гроба кровавым кулаком…

Расследование было крайне запутанным, как и обещал Бельфегор. Подставные свидетели, записи о количестве жертв, вырванные под пытками признания карлика Фицко и прочей нечистой своры — все это необычайно забавляло Альбина, которому, собственно говоря, ничего не грозило. Графиню даже не собирались казнить. Ну то есть ее не собирались сжигать. Приговор был до крайности мягок, если, конечно, считать мягким одиночное заточение. Самое же смешное заключалось в том, что заточить красавицу графиню решили именно в той комнате, где она и жила все это время, оставив отверстия лишь для вентиляции и для подачи в комнату скудной еды.

— Давай ее хоть развлечем напоследок? — предложил Бельфегор Жан-Жаку. — Будем ей сюда приносить изысканные лакомства и новые книги, а?

— Зачем? — равнодушно отказался Бизанкур. — Какие книги, она уже читать разучилась и озверела. Ходит из угла в угол, как заморенный шакал. Она свое отыграла, мне скучно. Я бы с удовольствием отправился… ну, хоть в Индию.

— Да хоть в Занзибар! — развеселилась Белла. — Представляю, какую загадку ты после себя оставишь историкам.

Да, они даже не подозревали, что все эти чокнутые изверги были не кем иным, как оборотнем Бизанкуром…

Индия, восемнадцатый век, Таг Бехрам, «душитель платком» — около тысячи жертв.

Мадагаскар, первая половина девятнадцатого века, где представилась потрясающая возможность поизмываться над христианами. Ранавалуна Первая, прозванная «бешеной королевой» за то, что варила подданных в котлах. Она правила около восьмидесяти лет. Даже отдав концы, она продолжала убивать — во время ее похорон взорвался бочонок с порохом. Бешеная Королева унесла с собой еще несколько человек…

Альбину настолько понравилось на Мадагаскаре, что он с тем же именем — Ранавалуна — только с другим порядковым номером, Третья, задержался в правителях еще на довольно сакральное число лет — тридцать три года. Казни, голод, болезни — вот что новая правительница подарила своему народу. За время правления «Кровавой Мэри Мадагаскара» погибли несколько миллионов человек. А что еще было ждать от Жан-Жака де Бизанкура? Бельфегор и прочая адская братия были донельзя довольны.

Шло начало двадцатого столетия.

Но потом Бизанкуру осточертела жара.

— Россия, малыш, — намекнул Бельфегор. — Вот где намного холодней и всегда можно вдосталь хлебнуть кровушки.

И кровушки было предостаточно. Не стоит даже говорить, кем Жан-Жак-Альбин захотел стать в России начала двадцатого века. Его совершенно очаровал Григорий Распутин, которому сама фамилия словно диктовала, что ему надо делать.

Впоследствии секретарь Распутина писал о нем так: «Каким представляли себе Распутина современники? Как пьяного, грязного мужика, который проник в царскую семью, назначал и увольнял министров, епископов и генералов и целое десятилетие был героем петербургской скандальной хроники. К тому же еще дикие оргии в „Вилле Родэ“, похотливые танцы среди аристократических поклонниц, высокопоставленных приспешников и пьяных цыган, а одновременно непонятная власть над царем и его семьей, гипнотическая сила и вера в свое особое назначение. Это было все».

Но это было далеко не все. К тому времени Альбин уже и сам научился делать удивительные вещи почище канканов в «Вилле Родэ», поэтому и пишут до сих пор изумленные историки про смерть Григория Ефимовича, которого называли не иначе как «святым чертом». Будучи отравленным, получив несколько смертельных ранений, он умудрился еще и сесть в гробу, чем вызвал ужас на долгие годы у наблюдавших эту сцену… А Жан-Жак-Альбин, который именно этого и хотел, упивался собственными новыми возможностями. Теперь его влекло не количество смертей, а качество. Да и политика начала понемногу его развлекать. Как хорошо делать это не своими руками, а просто нашептать кому следует то, что надо.

Потом была Ильза Кох, «Бухенвальдская сука», супруга одного из комендантов концлагерей Майданек и Бухенвальд…

Кровь и крики, боль и страдания — всего этого было в избытке, и несколько лет Альбин виртуозно лавировал между смертями. Его не брали ни пуля, ни сабля — адские силы неукоснительно соблюдали договор.

Его боялись. Его проклинали. За ним тянулся широкий кровавый след…





* * *


…Вокруг по-прежнему витали легкие ароматы сандала и корицы.