— Ну да. В квартире я нашла ее шарф, закрыла им лицо…
— А это еще зачем? — спросил сержант Берилл.
— Зачем, зачем?! Затем, что я была в гриме, как бы избитая.
— Так почему вы не стерли его сразу?
— Не успела.
— Последняя серия снимков сделана в субботу, а передача денег состоялась в понедельник. По-моему, времени на снятие грима у вас было предостаточно, — парировал Барнаби.
Симона молча уставилась на него. Прелестное лицо ничего не выражало, словно она спала. Мерцающие зеленоватые глаза широко распахнулись, отражая все увиденное, как озерца жидкого света. А за ними, знал Барнаби, изворотливый мозг лихорадочно просчитывал варианты.
— Наложение сложного грима, который я себе сделала, требует много времени и сил. На это нужно часа три, а то и больше. Нам предстояло снять еще одну, последнюю серию фотографий, и мне не хотелось все начинать заново.
— Вы намеревались потребовать еще денег?
— Нет-нет! — постаралась она уничтожить эту мысль в зародыше. — Но Сара была уверена — и думаю, она была права, — что Алан ни за что не сдастся и будет меня разыскивать, пока не уверится, что я умерла. Когда его бросила первая жена, он сделал ее жизнь невыносимой настолько, что ей пришлось припугнуть его полицией. Он не унимался, пока она снова не вышла замуж. Так что мне предстояло стать трупом. Скорее всего, с перерезанным горлом. Ножевые ранения мне всегда удавались…
Всего каких-то пять секунд ушло у нее на сочинение весьма убедительного ответа, основанного на точном анализе характера покойного супруга. И хотя Барнаби догадывался об истинной причине, побудившей Симону оставить грим на лице, его уверенность слегка пошатнулась. Не то чтобы он хоть на мгновение усомнился в ее вине, нет. Скорее, в своей способности вытащить эту вину на свет божий перед судом присяжных, подтвердить ее неопровержимыми уликами. И доказать.
— Так что я вызвала такси и поехала в аэропорт. Я понятия не имела, где припаркуется Сара. Зато точно знала, где искать Алана, потому что место было обговорено в инструкциях, которые он получил. Поэтому я решила отследить его, когда он приедет с деньгами, дождаться его отъезда, а после найти Сару и устроить ей приятный сюрприз, — оживленной пташкой щебетала Симона. — Но дальше все пошло наперекосяк.
Здесь Барнаби остановил ее. Отчасти потому, что допрос длился больше часа и пора было менять пленку. Отчасти оттого, что он стал терять контроль над ситуацией и захотел его вернуть.
Он распорядился, чтобы из столовой принесли холодные напитки и сэндвичи. Симона неохотно отпила пару глотков жидкого лаймового чая и сказала, что не в состоянии проглотить ни крошки. Мужчины возражать не стали и немедленно уничтожили все съестное.
Женщины отправились в туалет, а сержант Берилл вышел на воздух выкурить сигарету. Барнаби остался наедине со своими мыслями, довольно-таки неуютными. Ему пока что не удалось не то чтобы пробить брешь, но даже оставить легкую царапину на скользкой, но весьма убедительной версии Симоны, выставляющей себя жертвой насилия и чудовищной несправедливости.
Почувствовав внезапно, что от долгого сидения все тело у него затекло и одеревенело, он поднялся и стал прохаживаться по кабинету. Разминал плечи, поводил головой, чтобы расслабить мышцы шеи. Ему требовался глоток свежего, холодного воздуха, чтобы взбодрить вялые мозги, но он знал, что снаружи воздух теплый и влажный. Давящая тишина кабинета угнетала. Даже магнитофон с шипящей пленкой не составлял ему компанию. Нужно было все-таки выйти вместе с Бериллом.
По возвращении Симона продолжила рассказ с того самого места, где остановилась. Такси высадило ее на временной стоянке внизу, она на лифте поднялась на самый верх и прошла в дальний конец парковки. Буквально через десять минут появилась «ауди», и Симона едва успела спрятаться за «лендровером». Алан кое-как припарковался, выскочил, хлопнув дверью, из машины и умчался, даже не заперев ее.
— И слава богу, потому что… Как вы думаете, кто заехал в эту минуту на парковку? Ни за что не догадаетесь. Эта страшная девица из «Лиственниц». Она выскочила из своего «мини», пригнулась и за машинами стала пробираться вдоль стены. Я едва успела впрыгнуть в «ауди», свернуться на заднем сиденье и укрыться пледом на случай, если она заглянет в окна. Я подождала… ну, не знаю, минут десять — пятнадцать и уже собиралась потихоньку вылезти, но тут как раз вернулся Алан!
— Ах ты, боже мой! — воскликнул сержант Берилл.
— И потом раздался крик, совсем близко. А когда Алан уже завел мотор, кто-то рванул дверь со стороны пассажирского сиденья и попытался влезть в машину. Видеть я ничего не могла, как вы понимаете, но все слышала. Женщина кричала: «Вы больны. Позвольте мне вам помочь!» Он велел ей убираться и, как мне показалось, вроде бы ее оттолкнул. Затем машина тронулась, но я слышала, как она умоляла его остановиться. Похоже, она цеплялась за ручку. Или дверцей ей защемило платье? Послышался ужасный звук удара. Она вскрикнула. Алан остановил машину. Я слышала, как он выругался. Затем вышел из машины, и до меня снова донесся громкий удар, потом глухой звук падения. Алан сел за руль и укатил.
Здесь Симона прервала свое повествование, повернула свежее, безмятежное лицо к Джилл Гэмбл и попросила принести ей стакан холодной воды. Эта уже нагрелась, и пить ее невозможно. Она с благодарностью выслушала ободряющее бормотание адвоката. Затем вытащила заткнутый за браслет шелковый носовой платочек и промокнула абсолютно сухие глаза.
Барнаби наблюдал за ней, сложив перед собой вытянутые руки на металлической поверхности стола. Ему было приятно убедиться, что, какие бы номера ни выделывала Симона, плакать по заказу она не умеет. И еще он испытывал горестное облегчение оттого, что теперь сможет уведомить родителей Бренды: их дочь погибла в результате трагической случайности. Бессмысленно выдвигать обвинение в убийстве по неосторожности против человека, который уже мертв.
Что касается просьбы Симоны насчет воды, этим она его не обманула. Это был всего лишь способ устроить себе перерыв, чтобы собраться с силами. Когда принесли стакан с водой, Симона к нему не притронулась.
Барнаби показалось, что напряжение в комнате ощутимо выросло, но в следующий момент понял, что дело в нем самом. Грудь сдавило, дыхание сделалось прерывистым и частым. Его сосредоточенность, которая только нарастала с самого начала допроса, достигла предела, сделавшись почти зримой, как светящаяся точка в конце темного тоннеля.
— Итак, миссис Холлингсворт, вы обнаружили, что вас везут обратно. В «Соловушки».
— Да. К моему ужасу и отчаянию, старший инспектор.
— И что произошло, когда вы прибыли на место?
— Алан сразу заехал в гараж. Я затаилась, ни жива ни мертва, под пледом. Думала, он уйдет и я выберусь из машины, а оттуда — в сад позади дома и спрячусь там до темноты. Но тут он перегнулся через сиденье к задней двери и увидел, что под пледом что-то есть, ну и… Он был вне себя от счастья, чуть не плакал, когда увидел, что это я. Но в то же время мне показалось, что была в нем какая-то мрачность, безнадежность, что ли? Он завернул меня в плед.
— И что сталось с этим пледом?
— Не поняла, о чем вы?
— Его не было в гостиной, когда полицейские взломали дверь.
— О, он отнес его наверх. Так я думаю. Потом.
— Хорошо. Продолжайте, миссис Холлингсворт.
— Мы вошли в дом, и он принялся бессвязно говорить про то, что все это дело чуть не убило его. И еще про то, что, случись такое снова… если я брошу его и уйду к другому… его жизнь будет кончена. Я постаралась его успокоить. Похоже, мне это удалось, потому что он внезапно затих. Сказал, что раскаивается, что не должен был так меня пугать. И чтобы я не волновалась, потому что отныне все будет очень хорошо. Теперь я думаю, что меня должна была насторожить такая внезапная перемена в его настроении. Но я была так рада, что он перестал причитать и буйствовать. К этому времени…
Барнаби ее прервал. Он уже почувствовал, к чему она клонит, и весь похолодел. Ему захотелось во что бы то ни стало остановить этот лицемерный монолог хотя бы на пару минут.
— Вы употребили слово «насторожить», — сказал он. — Я полагаю, что с таким же успехом его можно употребить в отношении вашего мужа. Наверняка, увидев вас вблизи, он должен был догадаться, что его обвели вокруг пальца.
— Я зажгла только настольную лампу.
— Тем не менее.
— Для этого он должен был бы дотронуться до моего лица. А я предупредила, что у меня все дико болит. И тогда он пошел наверх за панадолом. Вернулся с пустыми руками. Сказал, что панадол у нас закончился.
— Что было дальше? — спросил сержант Берилл.
Барнаби досадливо поморщился. Он предпочел бы задержаться на этой сцене, но прежде чем успел открыть рот, Симона продолжила рассказ. Она говорила жалобным голоском, короткими, отрывистыми фразами, словно у нее от волнения перехватывало дыхание:
— Он все говорил и говорил. Про то, как меня любит и как тосковал без меня. Засыпал меня вопросами. А я сказала, что все было просто ужасно, нет сил вспоминать. И он вроде отстал. Когда спустился, некоторое время молчал. Потом поднялся на ноги и предложил выпить виски. Я виски не люблю, но он сказал, что это поможет мне заснуть. Затем пошел на кухню, вроде как за водой, хотя сифон стоял рядом на столике. После сел и стал пить большими глотками. Я отпила совсем чуть-чуть, но он все уговаривал меня, так настойчиво, что я выпила еще. Он сделался белым как полотно и весь покрылся испариной. Я испугалась. Когда он на минуту закрыл глаза, я выплеснула все из своего стакана.
— Куда?
— В ведерко для льда. Столик с напитками стоял рядом. Он открыл глаза, взглянул на меня и как-то очень спокойно произнес: «Выпила? Ну и умница». А после добавил: «Прости меня за все, моя радость. Теперь мы всегда будем вместе». Тогда я не поняла его слов.
«Как бы не так, лживая ты стерва», — подумал Барнаби. Он оценил всю гениальность придуманного ею хода. С беспощадной ясностью увидел последний финт. Увидел несчастного Холлингсворта, который себя не помнил от счастья с тех пор, как жена решила обнаружить свое присутствие. Растроганного, наверное, до слез тем, что она, избитая и израненная, после всех испытаний и тягот, озабочена не своим, а его состоянием. Собственными ручками приготовила выпивку и уложила мужа на диван. Уговорила выпить все до дна.
Только поди это докажи.
— И когда вы заметили, миссис Холлингсворт, что ваш муж не просто заснул?
— Так я этого не заметила! После того, как я ополоснула свой стакан…
— Зачем?
— Я вообще аккуратный человек.
— В кухне было полно грязной посуды, — напомнил ей сержант Берилл, — одним стаканом больше, одним меньше, какая разница?
— Вся гостиная провоняла виски. Это было невыносимо.
— В ведерке для льда не обнаружено следов виски, миссис Холлингсворт, — осведомил Барнаби.
— Но ведерко я тоже ополоснула перед уходом.
— А может быть, после того как ваш муж проглотил свою смертельную дозу, собственную порцию чистого, без примесей, виски вы просто выплеснули в раковину?
— «Без примесей»?
— Раз вы все одно решили уйти, — вставил сержант Берилл, — к чему было беспокоиться о запахе?
— Послушайте, вы хотите узнать все до конца или нет? Потому что я уже готова…
— Не давите на мою клиентку, — в очередной раз предупредила Джилл Гэмбл и, призывая Симону к сдержанности, накрыла ее руку своей ладонью. — Если будете продолжать в том же духе, я буду вынуждена посоветовать ей воздержаться от подробного описания своих намерений.
Наступила короткая пауза. Сержант Берилл в досаде покусывал нижнюю губу. Симона еще раз промокнула несуществующие слезы, на сей раз — бумажной розовой салфеткой, а не платочком. Барнаби же пытался побороть ощущение, что несется по краю обрыва на машине с отказавшими тормозами.
— Могу я продолжать?
— Конечно, миссис Холлингсворт.
— Правда, я почти что закончила. Я покинула дом.
— Кажется, вы кое-что позабыли, миссис Холлингсворт.
— Я так не думаю.
— Перед тем как оставить дом, вы поднялись наверх?
— Наверх я не поднималась!
— И набрали послание на компьютере вашего мужа. Чем вы прикрыли клавиатуру? Одним из этих ваших шарфиков? Я заметил, в вашей спальне была пара почти прозрачных.
На лице Симоны отразилось полное недоумение:
— И что там говорилось?
— Это была предсмертная записка.
— Ну вот, видите! — Она повернулась к Джилл и схватила ее за руку, голос звучал торжествующе, даже восторженно: — Надо же! Оказывается, Алан оставил предсмертную записку!
Это было невыносимо. Старшему инспектору показалось, что его сейчас вывернет наизнанку от бессильной ярости. Потребовалось время, чтобы он взял себя в руки, после чего спросил:
— В котором часу вы покинули дом, миссис Холлингсворт?
— А это еще зачем? — спросил сержант Берилл.
— Зачем, зачем?! Затем, что я была в гриме, как бы избитая.
— Так почему вы не стерли его сразу?
— Не успела.
— Последняя серия снимков сделана в субботу, а передача денег состоялась в понедельник. По-моему, времени на снятие грима у вас было предостаточно, — парировал Барнаби.
Симона молча уставилась на него. Прелестное лицо ничего не выражало, словно она спала. Мерцающие зеленоватые глаза широко распахнулись, отражая все увиденное, как озерца жидкого света. А за ними, знал Барнаби, изворотливый мозг лихорадочно просчитывал варианты.
— Наложение сложного грима, который я себе сделала, требует много времени и сил. На это нужно часа три, а то и больше. Нам предстояло снять еще одну, последнюю серию фотографий, и мне не хотелось все начинать заново.
— Вы намеревались потребовать еще денег?
— Нет-нет! — постаралась она уничтожить эту мысль в зародыше. — Но Сара была уверена — и думаю, она была права, — что Алан ни за что не сдастся и будет меня разыскивать, пока не уверится, что я умерла. Когда его бросила первая жена, он сделал ее жизнь невыносимой настолько, что ей пришлось припугнуть его полицией. Он не унимался, пока она снова не вышла замуж. Так что мне предстояло стать трупом. Скорее всего, с перерезанным горлом. Ножевые ранения мне всегда удавались…
Всего каких-то пять секунд ушло у нее на сочинение весьма убедительного ответа, основанного на точном анализе характера покойного супруга. И хотя Барнаби догадывался об истинной причине, побудившей Симону оставить грим на лице, его уверенность слегка пошатнулась. Не то чтобы он хоть на мгновение усомнился в ее вине, нет. Скорее, в своей способности вытащить эту вину на свет божий перед судом присяжных, подтвердить ее неопровержимыми уликами. И доказать.
— Так что я вызвала такси и поехала в аэропорт. Я понятия не имела, где припаркуется Сара. Зато точно знала, где искать Алана, потому что место было обговорено в инструкциях, которые он получил. Поэтому я решила отследить его, когда он приедет с деньгами, дождаться его отъезда, а после найти Сару и устроить ей приятный сюрприз, — оживленной пташкой щебетала Симона. — Но дальше все пошло наперекосяк.
Здесь Барнаби остановил ее. Отчасти потому, что допрос длился больше часа и пора было менять пленку. Отчасти оттого, что он стал терять контроль над ситуацией и захотел его вернуть.
Он распорядился, чтобы из столовой принесли холодные напитки и сэндвичи. Симона неохотно отпила пару глотков жидкого лаймового чая и сказала, что не в состоянии проглотить ни крошки. Мужчины возражать не стали и немедленно уничтожили все съестное.
Женщины отправились в туалет, а сержант Берилл вышел на воздух выкурить сигарету. Барнаби остался наедине со своими мыслями, довольно-таки неуютными. Ему пока что не удалось не то чтобы пробить брешь, но даже оставить легкую царапину на скользкой, но весьма убедительной версии Симоны, выставляющей себя жертвой насилия и чудовищной несправедливости.
Почувствовав внезапно, что от долгого сидения все тело у него затекло и одеревенело, он поднялся и стал прохаживаться по кабинету. Разминал плечи, поводил головой, чтобы расслабить мышцы шеи. Ему требовался глоток свежего, холодного воздуха, чтобы взбодрить вялые мозги, но он знал, что снаружи воздух теплый и влажный. Давящая тишина кабинета угнетала. Даже магнитофон с шипящей пленкой не составлял ему компанию. Нужно было все-таки выйти вместе с Бериллом.
По возвращении Симона продолжила рассказ с того самого места, где остановилась. Такси высадило ее на временной стоянке внизу, она на лифте поднялась на самый верх и прошла в дальний конец парковки. Буквально через десять минут появилась «ауди», и Симона едва успела спрятаться за «лендровером». Алан кое-как припарковался, выскочил, хлопнув дверью, из машины и умчался, даже не заперев ее.
— И слава богу, потому что… Как вы думаете, кто заехал в эту минуту на парковку? Ни за что не догадаетесь. Эта страшная девица из «Лиственниц». Она выскочила из своего «мини», пригнулась и за машинами стала пробираться вдоль стены. Я едва успела впрыгнуть в «ауди», свернуться на заднем сиденье и укрыться пледом на случай, если она заглянет в окна. Я подождала… ну, не знаю, минут десять — пятнадцать и уже собиралась потихоньку вылезти, но тут как раз вернулся Алан!
— Ах ты, боже мой! — воскликнул сержант Берилл.
— И потом раздался крик, совсем близко. А когда Алан уже завел мотор, кто-то рванул дверь со стороны пассажирского сиденья и попытался влезть в машину. Видеть я ничего не могла, как вы понимаете, но все слышала. Женщина кричала: «Вы больны. Позвольте мне вам помочь!» Он велел ей убираться и, как мне показалось, вроде бы ее оттолкнул. Затем машина тронулась, но я слышала, как она умоляла его остановиться. Похоже, она цеплялась за ручку. Или дверцей ей защемило платье? Послышался ужасный звук удара. Она вскрикнула. Алан остановил машину. Я слышала, как он выругался. Затем вышел из машины, и до меня снова донесся громкий удар, потом глухой звук падения. Алан сел за руль и укатил.
Здесь Симона прервала свое повествование, повернула свежее, безмятежное лицо к Джилл Гэмбл и попросила принести ей стакан холодной воды. Эта уже нагрелась, и пить ее невозможно. Она с благодарностью выслушала ободряющее бормотание адвоката. Затем вытащила заткнутый за браслет шелковый носовой платочек и промокнула абсолютно сухие глаза.
Барнаби наблюдал за ней, сложив перед собой вытянутые руки на металлической поверхности стола. Ему было приятно убедиться, что, какие бы номера ни выделывала Симона, плакать по заказу она не умеет. И еще он испытывал горестное облегчение оттого, что теперь сможет уведомить родителей Бренды: их дочь погибла в результате трагической случайности. Бессмысленно выдвигать обвинение в убийстве по неосторожности против человека, который уже мертв.
Что касается просьбы Симоны насчет воды, этим она его не обманула. Это был всего лишь способ устроить себе перерыв, чтобы собраться с силами. Когда принесли стакан с водой, Симона к нему не притронулась.
Барнаби показалось, что напряжение в комнате ощутимо выросло, но в следующий момент понял, что дело в нем самом. Грудь сдавило, дыхание сделалось прерывистым и частым. Его сосредоточенность, которая только нарастала с самого начала допроса, достигла предела, сделавшись почти зримой, как светящаяся точка в конце темного тоннеля.
— Итак, миссис Холлингсворт, вы обнаружили, что вас везут обратно. В «Соловушки».
— Да. К моему ужасу и отчаянию, старший инспектор.
— И что произошло, когда вы прибыли на место?
— Алан сразу заехал в гараж. Я затаилась, ни жива ни мертва, под пледом. Думала, он уйдет и я выберусь из машины, а оттуда — в сад позади дома и спрячусь там до темноты. Но тут он перегнулся через сиденье к задней двери и увидел, что под пледом что-то есть, ну и… Он был вне себя от счастья, чуть не плакал, когда увидел, что это я. Но в то же время мне показалось, что была в нем какая-то мрачность, безнадежность, что ли? Он завернул меня в плед.
— И что сталось с этим пледом?
— Не поняла, о чем вы?
— Его не было в гостиной, когда полицейские взломали дверь.
— О, он отнес его наверх. Так я думаю. Потом.
— Хорошо. Продолжайте, миссис Холлингсворт.
— Мы вошли в дом, и он принялся бессвязно говорить про то, что все это дело чуть не убило его. И еще про то, что, случись такое снова… если я брошу его и уйду к другому… его жизнь будет кончена. Я постаралась его успокоить. Похоже, мне это удалось, потому что он внезапно затих. Сказал, что раскаивается, что не должен был так меня пугать. И чтобы я не волновалась, потому что отныне все будет очень хорошо. Теперь я думаю, что меня должна была насторожить такая внезапная перемена в его настроении. Но я была так рада, что он перестал причитать и буйствовать. К этому времени…
Барнаби ее прервал. Он уже почувствовал, к чему она клонит, и весь похолодел. Ему захотелось во что бы то ни стало остановить этот лицемерный монолог хотя бы на пару минут.
— Вы употребили слово «насторожить», — сказал он. — Я полагаю, что с таким же успехом его можно употребить в отношении вашего мужа. Наверняка, увидев вас вблизи, он должен был догадаться, что его обвели вокруг пальца.
— Я зажгла только настольную лампу.
— Тем не менее.
— Для этого он должен был бы дотронуться до моего лица. А я предупредила, что у меня все дико болит. И тогда он пошел наверх за панадолом. Вернулся с пустыми руками. Сказал, что панадол у нас закончился.
— Что было дальше? — спросил сержант Берилл.
Барнаби досадливо поморщился. Он предпочел бы задержаться на этой сцене, но прежде чем успел открыть рот, Симона продолжила рассказ. Она говорила жалобным голоском, короткими, отрывистыми фразами, словно у нее от волнения перехватывало дыхание:
— Он все говорил и говорил. Про то, как меня любит и как тосковал без меня. Засыпал меня вопросами. А я сказала, что все было просто ужасно, нет сил вспоминать. И он вроде отстал. Когда спустился, некоторое время молчал. Потом поднялся на ноги и предложил выпить виски. Я виски не люблю, но он сказал, что это поможет мне заснуть. Затем пошел на кухню, вроде как за водой, хотя сифон стоял рядом на столике. После сел и стал пить большими глотками. Я отпила совсем чуть-чуть, но он все уговаривал меня, так настойчиво, что я выпила еще. Он сделался белым как полотно и весь покрылся испариной. Я испугалась. Когда он на минуту закрыл глаза, я выплеснула все из своего стакана.
— Куда?
— В ведерко для льда. Столик с напитками стоял рядом. Он открыл глаза, взглянул на меня и как-то очень спокойно произнес: «Выпила? Ну и умница». А после добавил: «Прости меня за все, моя радость. Теперь мы всегда будем вместе». Тогда я не поняла его слов.
«Как бы не так, лживая ты стерва», — подумал Барнаби. Он оценил всю гениальность придуманного ею хода. С беспощадной ясностью увидел последний финт. Увидел несчастного Холлингсворта, который себя не помнил от счастья с тех пор, как жена решила обнаружить свое присутствие. Растроганного, наверное, до слез тем, что она, избитая и израненная, после всех испытаний и тягот, озабочена не своим, а его состоянием. Собственными ручками приготовила выпивку и уложила мужа на диван. Уговорила выпить все до дна.
Только поди это докажи.
— И когда вы заметили, миссис Холлингсворт, что ваш муж не просто заснул?
— Так я этого не заметила! После того, как я ополоснула свой стакан…
— Зачем?
— Я вообще аккуратный человек.
— В кухне было полно грязной посуды, — напомнил ей сержант Берилл, — одним стаканом больше, одним меньше, какая разница?
— Вся гостиная провоняла виски. Это было невыносимо.
— В ведерке для льда не обнаружено следов виски, миссис Холлингсворт, — осведомил Барнаби.
— Но ведерко я тоже ополоснула перед уходом.
— А может быть, после того как ваш муж проглотил свою смертельную дозу, собственную порцию чистого, без примесей, виски вы просто выплеснули в раковину?
— «Без примесей»?
— Раз вы все одно решили уйти, — вставил сержант Берилл, — к чему было беспокоиться о запахе?
— Послушайте, вы хотите узнать все до конца или нет? Потому что я уже готова…
— Не давите на мою клиентку, — в очередной раз предупредила Джилл Гэмбл и, призывая Симону к сдержанности, накрыла ее руку своей ладонью. — Если будете продолжать в том же духе, я буду вынуждена посоветовать ей воздержаться от подробного описания своих намерений.
Наступила короткая пауза. Сержант Берилл в досаде покусывал нижнюю губу. Симона еще раз промокнула несуществующие слезы, на сей раз — бумажной розовой салфеткой, а не платочком. Барнаби же пытался побороть ощущение, что несется по краю обрыва на машине с отказавшими тормозами.
— Могу я продолжать?
— Конечно, миссис Холлингсворт.
— Правда, я почти что закончила. Я покинула дом.
— Кажется, вы кое-что позабыли, миссис Холлингсворт.
— Я так не думаю.
— Перед тем как оставить дом, вы поднялись наверх?
— Наверх я не поднималась!
— И набрали послание на компьютере вашего мужа. Чем вы прикрыли клавиатуру? Одним из этих ваших шарфиков? Я заметил, в вашей спальне была пара почти прозрачных.
На лице Симоны отразилось полное недоумение:
— И что там говорилось?
— Это была предсмертная записка.
— Ну вот, видите! — Она повернулась к Джилл и схватила ее за руку, голос звучал торжествующе, даже восторженно: — Надо же! Оказывается, Алан оставил предсмертную записку!
Это было невыносимо. Старшему инспектору показалось, что его сейчас вывернет наизнанку от бессильной ярости. Потребовалось время, чтобы он взял себя в руки, после чего спросил:
— В котором часу вы покинули дом, миссис Холлингсворт?