Соня



Да, во всех его словах я чувствую его заботу и переживания, но это моя работа. То, чем я люблю заниматься. То, что стало для меня жизнью, и я не могу просто отказаться от этого из-за одного человека, которому я отказала и который теперь нагло пользуется своим служебным положением, чтобы меня сломить.

Чего же я тогда стою, если вот так просто возьму и сдамся?

Да ничего я тогда стоить не буду. Поэтому нет, сдаваться и раздвигать перед ним ноги я не собираюсь ни за что в жизни. Но и писать заявление об уходе с работы я тоже не хочу. Тогда будет означать, что он выиграл, сломил меня, а я проиграла ему.

— Для этого тебя звал ваш зав в тот день, когда ты приходила ко мне? Чтобы поставить тебе дежурства?

Вдруг задаёт мне вопрос. Его руки сжимают мои. Желваки на скулах ходят ходуном, и я понимаю, что он злится. Очень злиться. Так, что ели контролирует себя. И с каждой секундой его эмоции становятся жёстче.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не увиливай от ответа. Я тебе говорил, что никто не смеет так относиться к тебе — даже твой начальник. У тебя есть договор, по которому ты работаешь, и этого графика должны придерживаться все, в том числе твоё руководство. Да, не спорю, бывают форс-мажоры, но не постоянно. Ты не должна работать столько. Тем более есть другие медсестры, а не ты одна на всё отделение.

— Егор…

— Подожди, я не закончил. Мне нравится то, чем ты занимаешься. Ты такая умница и добилась всего этого сама. Без чьей-либо помощи — я в этом уверен, — он нежно поглаживает пальцами кожу моих ладоней, не прекращая говорить. — Я рад, что столкнулся здесь с тобой. Но мне категорически не нравится то, как тут с тобой обращаются. Зав не имеет право повышать на тебя голос и превышать свои полномочия. Это не входит в его обязанности. Это недопустимо.

С каждым его словом голос становится все твёрже и яростней. Выпутываю одну руку из его захвата и подношу к его лицу, прикасаюсь к нему, дабы успокоить. Не хочу, чтобы он злился, да и вообще вникал во все мои проблемы, потому что они мои. И я должна сама с ними справиться.

Не хочу рассказывать ему о том, что мне вообще запрещено находиться рядом с ним, не говоря уже о том, чтобы быть в его палате, да ещё и настолько близко к нему, целовать… Вижу, как ему не нравится вся эта ситуация, и понимаю его. Но опять же — это моя работа, и по-другому я не могу поступить. Я не могу потерять её. Не могу ему все рассказать, потому что он разозлится ещё сильнее.

— Я не могу потерять это место. Я столько училась и старалась, чтобы меня взяли именно сюда, и не могу просто отказаться от этого. Егор, давай не будем об этом говорить, хорошо? Да и мне уже пора. Меня, наверное, уже все обыскались, а я тут сижу у тебя. Всё же я на дежурстве, — качаю головой.

Егор резко подрывается. Вскакивает и начинает ходить из одного угла в другой, ероша свои короткие волосы рукой. Вижу, как много ему хочется сказать, и как он сдерживается из последних сил, но заглушает свои чувства, эмоции в себе.

Я медленно встаю и делаю шаг к нему. Егор стоит ко мне спиной. Подхожу к нему близко, что между нами не остаётся расстояния. В волнении кладу ладошку на его обнажённую широкую спину, утыкаюсь лбом в неё. Прикрываю глаза, вдыхаю его запах, запоминая нашу мимолётную близость. А гонщик замирает, наверняка не ожидая от меня такой смелости.

Выдыхает. И я, позволив себе маленькую радость, веду обе ладони поперёк его талии, скрещивая руки на его мускулистой груди, чувствуя пальчиками каждый мускул. И целую в спину, между лопаток.

Замирает. Чувствую, как по его телу проносится дрожь. А в следующую секунду на мои пальцы ложатся его ладони. Сжимают. Он подносит мою ладонь к своему лицу — целует руку, пальцы. И кажется, от его этих движений я умираю.

Я будто разлетелась на мелкие осколки и тут же собралась, когда, не разжимая своих объятий, Свободин поворачивается ко мне лицом и кладёт свои руки на мою талию, прижимая к себе. А сам утыкается мне в волосы.

— Пойми, Соня, мне совершенно не нравится то, что ты столько работаешь. Я ничего не имею против твоей профессии и работы. Но с первой секунды, как мы столкнулись, и ты подняла на меня свои красивые глаза, я заметил эти тёмные круги под твоими глазами. Нет, от этого они не стали некрасивыми или тусклыми, нет. Они прекрасны. Но твоя бледность мне не нравится. Я переживаю. Пойми. Я не знаю, как это объяснить, но когда мы с тобой столкнулись, там в лифте, с первого мгновения ты мне понравилась.

Замолкает. Целует мне в волосы, и вместе с тем его ладони, что покоятся у меня на талии не прекращают движения — медленными касаниями проводят по спине.

— Ты такая красивая. Кажешься такой хрупкой и маленькой девочкой. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Чтобы ты в один момент упала в обморок от того, что ты много работаешь, но мало отдыхаешь.

От его слов сердце замерло, а в следующую секунду забилось уже не ровно, а рвано и быстро. Мне до одури была приятна его забота и то, что он переживает обо мне. Его слова… Обо мне никто, кроме моих родных и подруг, никогда не беспокоился и не заботился. А теперь вот он… Но всё же…

— У этого, как там его, Шестинского — на тебя какие-то планы?

От вопроса я вздрагиваю и замираю, не зная, как и что ответить. Больше всего я боялась именно этого вопроса и что он поймёт это. Не хочу, чтобы он разбирался, а в том, что он будет разбираться, если обо всём узнает, нет никаких сомнений. А я просто не могу этого допустить.

Поэтому, несмотря на нервное и бешеное сердцебиение, приоткрываю пересохшие губы и произношу:

— Нет. У него нет на меня никаких видов.

Понимаю, что нагло вру, но так будет лучше. Я со всем разберусь сама.

— Хорошо, — сжимает меня ещё крепче, а я обхватываю его плечи руками, утыкаясь носом в шею. Вдыхаю его запах и стараюсь успокоиться, чтобы не подать виду, что сейчас я ему соврала, что я переживаю, и моё сердце быстро бьётся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Надеюсь, он мне действительно поверил. В голове прокручиваю и вбиваю себе слова о том, что так будет лучше. Не стоит ему всего этого знать.

— Спасибо за цветы, — шепчу, потому что я так и не поблагодарила за невероятный букет, что он мне преподнёс.

— Пожалуйста. Я надеюсь, что они тебе понравились.

— Они прекрасны.

— Не прекрасней, чем ты.

Ещё какое-то мгновение мы так и стоим, прижавшись к друг другу, но нужно уходить.


Провожу в последний раз ладонью по его спине, которая так и осталось обнажённой, отрываюсь от него и, посмотрев в его глаза, произношу:

— Я зайду к тебе завтра. Ближе к вечеру.

Мне нужно работать, а ему отдыхать. Я и так здесь слишком долго нахожусь, хоть и кажется, что всего лишь короткий миг. Не дай бог кто-то застукает меня выходящей из палаты Свободина, тогда беды точно не миновать.

— Хорошо, — и наклонившись, целует меня в щёку.

И так же быстро отрывается от меня и, разжав объятия, отпускает. А я, развернувшись, направляюсь к двери из палаты.

Подойдя к ней, обхватываю ладонью ручку двери, опускаю вниз и, не успев открыть дверь, позади себя слышу мужской голос:

— Соня, — оборачиваюсь назад. — Оставайся в клинике. Не надо ехать ночью домой.

В каждом его слове просьба-беспокойство. И забота, от которой мне приятно и щемит сердце в груди, а к глазам подступают слёзы. Простая просьба, забота от, по сути, незнакомого мне человека, а так приятно слышать это.

Я киваю и, открыв осторожно дверь, выскальзываю из палаты. На горизонте никого не замечаю, что не может не радовать.

Прежде всего сначала направляюсь к ресепшену, дабы удостовериться, что меня никто не искал. А уже потом направляюсь в сестринскую, предварительно попросив Олю, чтобы, если что-то случится, разбудила меня. И не забыла толкнуть меня в полчетвёртого утра.

Нужно будет принять контрастный душ, позавтракать — и опять в бой.

Зайдя в сестринскую, устроилась на удобном диване и решила почитать книгу, которую взяла сегодня для себя. Открыв её на той странице, где остановилась, продолжила читать.

Перелистывала страницу за страницей, пока глаза мои не заволокла сонная дымка. Я не заметила, как отправилась в царство Морфея.

Сквозь сон почувствовала, как кто-то меня толкает и зовёт.

— Сонь, просыпайся. Ты просила тебя разбудить. Уже полчетвёртого.

Резко распахнув глаза, заметила, что укутана в тёплый плед. Удивилась. Помню, что точно не укрывалась. Тогда кто это сделал?

— Это ты? — кивнула на плед, согревавший мои плечи.

Оля покачала головой и как-то странно улыбнулась. Я прищурилась, но промолчала.

— Иди прими душ, а я пока заварю тебе кофе.

— А на ресепшене кто?

— Я дядь Ваню попросила. А ты беги. Время ещё есть.

Я кивнула, поблагодарив её. Встала, свернув плед, и направилась в душ. Прохладная вода стекала по моему телу, принося мне свежесть и проясняя ум. Перед глазами всплыли картины вчерашнего вечера, как я целовалась с Егором, его слова и объятия.

Что же ты творишь, Ярославская?..

Совсем мозг отключился. Но поделать я с собой ничего не могу.

Из душа я вышла бодрая и отлично выспавшаяся, хотя, по моим ощущениям, не так уж долго я спала. В комнате Оля уже заварила мне кофе, из чашки поднимался ароматный пар. Я улыбнулась и двинулась в сторону небольшого столика.

— Никаких происшествий не было?

— Нет, — девушка покачала головой. — Всё хорошо. Завтракай, а я пойду.

Я кивнула и, обхватив кружку двумя ладонями, поднесла её к губам, отпила.





Глава 23





Соня



Последующие две недели пролетели стремительно и без каких-либо казусов. В первую очередь это касалось Шестинского, который будто залёг на дно.

Виделись мы с ним, несмотря на то, что работали в одной клиники и отделении, достаточно редко: всего несколько раз пересеклись в коридорах, да ещё на общем собрании. И даже там никакого внимания он на меня не обращал, будто я обычный сотрудник у него в подчинении.

И, конечно, всему этому я не могла не радоваться, думая, что наконец-таки Герман Витальевич отстал от меня, поняв, что я не подчинюсь ему. И уж тем более не лягу под него. Тем не менее в глубине души каждый раз шевелился червячок сомнения и неприязни, стоило только ощутить на себе его задумчивый взгляд или даже просто оказаться с ним в одной смене.