Я первая начала разговор. Нужно побыстрее узнать, что он от меня хотел, и идти домой. Предстоит ещё добраться до квартиры, а на дворе уже темно. Хоть я и не боюсь темноты.

— Спасибо. Уже лучше.

Егор Свободин, не отводя своего взгляда, разглядывал меня, стоило мне только показаться в проёме двери. Гонщик будто сканировал меня. Особенно лицо. Будто желая что-то разгадать по нему.

— Я бы хотел с вами поговорить.

Я тут же напряглась, не зная, о чём он хочет со мной поговорить. Неужто о том поцелуе, который случился в новогоднюю ночь в лифте?

Внутри тут же всё затрепетало, стоило только вспомнить о том, что Егор Свободин меня целовал. Хоть это была и вынужденная мера. Но всё же это было до жути приятно, когда он касался своими губами моих. Это был разряд в две тысячи вольт. Вспышка молнии, которая прошибла меня насквозь. Мурашки по коже. И дыхание прерывается.

— О чём вы хотели поговорить?

— Вас же Соня зовут?

Моё имя он произнёс как-то по-особенному. Или мне всего лишь показалось…

Наверняка он прочитал моё имя на бейджике, когда я заходила к нему в палату и находилась близко к его кровати. О том, что я трогала его длинные царапины на щеке, лучше не вспоминать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Да.

— И вы ассистировали у меня на операции? — я кивнула. Он нахмурился, а в следующую секунду выпалил: — Скажите, почему вы позволяете этому Шестинскому разговаривать с вами так? Мне кажется, это недопустимое поведение. Неподобающее по отношению к вам.

От этого вопроса я опешила, не зная, что сказать, как ответить. Он сейчас правда у меня это спросил?

Какое ему дело, что и как? Да и Шестинский мой начальник, он вполне может так себя вести, ведь я была виновата в этой ситуации. Но никак не могу понять, почему гонщик задаёт мне такие вопросы.

— Вас не должно это волновать. Он мой начальник, — помотала головой, сцепив пальцы рук перед собой.

Я смотрела прямо в его глаза. Хоть и не вижу в окружающем полумраке, какого они цвета, но знаю это точно. Они синие. Ярко-синие, с голубой окантовкой. Невероятные…

— То есть вы позволяете так к себе относиться?

Свободин просто проигнорировал мои слова, вновь задав свой вопрос. Только больше нахмурился, и черты его лица стали жестче.

— Да. Мне приходится. Так уж вышло.

Я увидела, как его губы превратились в тонкую полоску, а руки, лежащие поверх белого одеяла, сжались в кулаки.





Глава 14





Соня



— Никому не стоит позволять так к себе относиться. Даже если это ваш начальник. Прежде всего вы девушка. А уже потом медработник.

Его голос твёрд, но в нём слышится напряжённость. И даже злость. Только не могу понять, на кого она направлена. На меня?

Вижу, как мужчина пытается держать все свои эмоции под контролем, сжимая руки в кулаки. Но это, по-видимому, даётся ему это с большим трудом.

Я прекрасно понимаю, что он пытается до меня донести.

Понимаю, что Шестинский повёл себя некрасиво по отношению ко мне — не только как к работнику, но и как к девушке. Некорректно было отчитывать меня перед нашим больным. Но также я понимаю, что здесь он начальник, а я подчинённая. И, если не хочу потерять свою работу, которую, между прочим, люблю, то должна вести себя спокойней. Не нарываться на неприятности. И тогда всё будет хорошо.

— Спасибо за ваш совет. Я приму его к сведенью.

Краем глаза смотрю на окно, за которым на город опустились сумерки. И мелкая изморось со снегом бьёт прямо в стекло.

Ну вот, опять пошёл снег. Как бы за ночь не намело так, что пробраться будет невозможно. Нет, я люблю зиму, но не когда сильные морозы, что зуб на зуб не попадает. И снега по колено, что из дома не выйти, не пробраться сквозь пушистые охапки снега.

К тому же, когда всё это белоснежное великолепие начнёт таять, а потом ударит сильный мороз, то всем нам и городу не избежать аварий.

— У вас смена закончилась?


В моё сознание ворвался голос Свободина. Вздрогнула и вновь перевела взгляд на него.

— Да. Как раз собираюсь идти домой.

Ещё мгновение назад его голос был напряжён, в нём сквозила злость и ярость. Сейчас же я не чувствую в нём этих эмоций. Лишь спокойствие. А значит, либо мне показалось, либо он смог быстро справиться со своими эмоциями. И скорей всего первое, потому что всё же он взрослый мужчина, а не двадцатилетний парень, которому тяжело справиться со своими чувствами.

— Идите домой. Уже поздно. Да и буря, кажется, начинается.

Я на это только лишь кивнула, полностью с ним соглашаясь. Всё же не хотелось застать бурю, а нормально добраться до дома.

— Да, вы правы. Не хотелось бы словить буран, — на мгновение замолчала, не решаясь спросить про то, как он себя чувствует и не нужно ли ему что-то.

Эти слова словно рвались из моего рта. И как бы я ни пыталась их сдерживать, прикусив кончик языка, не смогла с ними совладать. А надо бы держать себя в узде. Всё же гонщик для меня посторонний человек. И после того, как его выпишут, он исчезнет из этой клиники, да и, собственно, из моей жизни тоже.

Поэтому я должна держаться от него как можно дальше несмотря на то, что хочется быть как никогда ближе.

— Как вы себя чувствуете? Может, что-то нужно вам?

Ох, и дурочка ты, Сонька. Это спрашивать должна Дашка Крылова. Его медсестра, которую к нему приставили, но никак не ты. Тебе вообще Шестинский запретил входить в его палату, а ты всё равно попёрлась. И хоть бы меня никто не увидел, как я вхожу и выхожу из палаты Свободина. Тогда мне очередного дежурства не миновать.

Но свои слова я никоим образом уже не верну. Поэтому только и приходится, что стоять и ждать, что же он ответит мне.

И вот тут-то я и не знаю, чего хочу больше всего — чтобы он отказался от моей помощи, ссылаясь на то, что ничего не нужно, или же чтобы ему непременно что-то понадобилось, что я могла бы сделать.

Чёрт! Ну что же ты творишь, девочка? Не зная этого гонщика, ты уже поплыла, как мороженое на солнце в жаркую погоду. Но как же тяжело от него оторваться, не смотреть…

Красивый чертяга…

Гонщик смерил меня пристальным взглядом, вновь пройдясь по мне, на мгновение останавливаясь чуть дольше положенного на моих губах. А потом перевёл взгляд на мои глаза.

— Я чувствую себя хорошо, — интересно, он сейчас врёт? — Спасибо, но ничего не нужно.

— Хорошо. Тогда я пойду, если вам ничего не нужно. До свидания.

— До свидания, — глухо ответил.

Я развернулась, в последний раз посмотрев на него, и сделала шаг к двери. Уже взявшись за ручку, чтобы выйти из палаты, я услышала позади себя твёрдый голос:

— Будь осторожна, принцесса.

Я вздрогнула, не веря в то, что услышала. Он назвал меня принцессой? И просил быть осторожной? Может, мне это послышалось, потому что больше никак эти слова я не могу объяснить. С чего он попросил быть осторожной? Из-за того, что на улице почти ночное время суток? Ну, так я привыкла уже к такому графику, когда домой возвращаюсь очень поздно.

Но от его слов внутри почему-то стало приятно и тепло. Даже волнительно и трепетно, отчего моё сердце забилось чаще, выдавая свой собственный замысловатый ритм. А эхо его твёрдого голоса и слов заполнило мантрой пространство между нами.

Я будто физически чувствовала его присутствие совсем рядом. Даже дыхание перехватило.

Я чувствовала, что нужно бежать. Бежать как можно дальше из этой палаты и от этого мужчины. Я будто всей кожей, всем своим телом чувствовала, что этому человеку под силу сломать меня, уничтожить. Разбить на мелкие осколки, так что я разлечусь вдребезги на миллиард частиц космической пыли, не оставив после себя совершенно ничего.

И не понимая, что делаю, я рванула ручку двери вниз и на себя, выбегая от палаты двести четыре как ужаленная. Будто чего-то боялась. И это было абсолютной правдой. Я боялась раствориться в этом незнакомом мужчине, гонщике, которому под силу сделать мне больно.

Я бежала, совершенно не разбирая дороги, до сестренской. Быстро накинула на себя белоснежный пуховик, схватила сумку и так же спешно выбежала сначала из помещения, а потом и из самой клиники, не замечая никого, кто прощался со мной.

Я бежала от самой себя. От своих чувств и эмоций, которые захлестнули меня так неожиданно, которых к тому же я до конца не понимала. Не могла разобраться и дать объяснение тому, что испытываю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Как добралась до дома, я не помню. Лишь когда за спиной закрылась дверь, я глубоко вздохнула и обессиленно сползла по двери, усевшись в одежде на пол. Зарылась лицом в колени, прикрыв глаза, я пыталась восстановить свой пульс.

И не знала, отчего он бьётся так сильно. То ли от того, что бежала быстро, то ли от того, что в голове, не прекращая, звенели его слова: «Будь осторожна, принцесса». А где-то поблизости от меня трезвонил телефон, вызывая хозяйку аппарата.

Но я никак не реагировала на звуки, погружённая в тот момент, когда я была в палате Свободина и разговаривала с ним. Прокручивала каждое его слово, свои ответы. И, конечно, ощущения, которые испытывала.

Я ставила на повтор, как заезженную киноплёнку, пытаясь понять себя и убедить — прежде всего в том, что мне нужно держаться от этого человека как можно дальше. А мобильный телефон всё звонил и звонил.

Прекращал, а потом вновь звонил. Пока я всё же не оторвалась от колен и не полезла рукой в сумку, где и лежал несчастный аппарат.

На дисплее высветилось имя Лены Канаевой, и это навело меня на мысль, что на работе что-то случилось. Но что могло произойти за каких-то полчаса, пока я добиралась от работы до дома?

Я тут же приняла вызов.

— Да, Лен. Что-то случилось? — сбивчиво проговорила, не на шутку разволновавшись.

— Это я у тебя хотела спросить, Ярославская! — прокричала в трубку Канаева. — Ты чего трубку не берёшь? Да и из клиники вылетела пулей, даже не попрощалась. Я кричала, кричала тебе, а ты ноль внимания. У тебя что-то случилось?

Я шумно выдохнула. На работе всё хорошо, а значит, можно расслабиться и ни о чём плохом не думать. Хватит на сегодня.

— Нет. Всё хорошо. Просто спешила. Там вон какая буря на улице разыгралась. Не хотелось бы застрять в ней.