Соня



Его глаза становятся глубоко-синие. Они смотрят в мои тёмно-карие пристально, внимательно и будто пытаются заглянуть ко мне в душу. Или это мне только кажется? Но я не могу оторвать от него своего взгляда. А он не убирает своих сомкнутых пальцев с моих запястий.

— Что ты делаешь? — раздаётся его голос в тишине палаты.

Сжимает чуть сильнее запястье, принося лёгкую боль, от которой я чуть вскрикиваю и зажмуриваюсь, теряя между нами контакт. Мужчина тут же расслабляет пальцы, и я вырываю руку из его хватки. Прижимаю к себе, потирая запястье другой рукой.

Мои глаза мечутся по палате, боясь встретиться с синевой его глаз, которые ещё какое-то мгновение назад были серо-голубые, а сейчас глубокая синева в них плещется.

Я не знаю, что ему ответить. Что сказать. Какого вообще я сюда приперлась? Вот нужно мне это было?

Проклинаю себя, называя последними словами. Нужно идти работать, а не рассматривать его. Что я здесь делаю?

— Я… — голос хрипит, срывается, и я прочищаю горло, чтобы не выдать своё волнение, потому что моё быстро бьющееся сердце сейчас готово выпрыгнуть после его касания к моему запястью. Кожа на этом месте, где он касался меня, горит.

— Я хотела измерить вашу температуру. Как вы себя чувствуете?

Говорю первое, что приходит на ум. Не говорить же, что я хотела лишь прикоснуться к нему. Совсем мозги отказали. Не о том ты думаешь, Соня. Не о том.

Всё же беру себя в руки, но посмотреть на него боюсь, будто маленькая провинившаяся девочка стою перед ним, а он меня отчитывает. Глупая. Нужно быстрее уходить отсюда и больше не появляться.

— Жить буду.

Говорит и замолкает. Между нами повисает тишина. Кожу на лице начинает покалывает, как и тогда в лифте.

Делаю вдох и решаюсь на него посмотреть. Посмотреть и уйти.

Быстрый взмах ресниц, и я вновь сталкиваюсь с глубокой синевой, которая внимательно, серьёзно меня рассматривает. Сначала проходится по моему лицу: будто касается своей рукой моих глаз, скул и губ. И взгляд опускается ниже, рассматривая меня ещё пристальней, чем прежде.

Теперь он может рассмотреть меня тщательней и увидеть, что я очень миниатюрная, худенькая девушка — под пуховиком этого не было видно. А теперь я перед ним как на ладони. В брючном костюме голубого цвета, предназначенном для операционных сестёр и хирургов.

Стройная, тонкая талия. Тёмно-карие глаза. Густая копна пушистых тёмных волос. Аккуратный носик. И аккуратные губки.

Всё тело колет — будто рукой проводит по талии, касается моей кожи, оставляя ожоги на ней.

В голове будто включилась сирена, вопя о том, что нужно уходить. Немедленно уходить. Но как же хочется остаться! И прикоснуться к его лицу. Вновь провести пальцами по длинной царапине на щеке. Прикоснуться к колючей светлой щетине. Но одна мысль мешает мне просто так отойти от этого мужчины…

Интересно, а помнит ли он меня? Помнит ли наш поцелуй?

Но тут же прогоняю эти мысли прочь из своей головы.

— Хорошо.

Это всё, что я могу сказать, и, развернувшись лицом к двери, делаю шаг по направлению к выходу из этой палаты. Прикусываю нижнюю губу и корю себя ещё сильнее, повторяя, что не следовало сюда приходить. Глупая дурочка. Что он обо мне подумает? Да и вспомнит ли он меня вообще?

Скорей всего, нет. Почему-то со стопроцентной уверенностью могу сказать, что у него таких, как я, которых он целовал не раз, много. Взять хотя бы Дашку, да и всех остальных девчонок — стоило им только узнать, кто у нас лежит в отделении, как у них сразу зажглись глаза, как гирлянды на новогодней ёлке.

Он красивый.

Нет. Нет. И ещё раз нет. Я должна выбросить его из своей головы. Думать только о работе, которая для меня намного важнее.

Только подхожу к двери, как позади себя слышу голос.

— Ты очень красивая…

А меня от этих слов простреливает пониманием. Замираю. Как и рука, что потянулась к ручке двери.

Свободин это сказал, или же мне только послышалось? Показалось?

Его слова. Он говорил мне те же слова, что и тогда в лифте. Так и зависаю. Не могу с места сдвинуться, чтобы наконец уйти из этой палаты и больше сюда не приходить. Но не могу и развернуться, чтобы посмотреть в его глаза ещё раз. Глубокая синева.

И в этот самый момент дверь в палату к Егору Свободину резко распахивается, отчего я отскакиваю назад, чтобы меня не ударило дверью по лбу. На пороге я вижу Шестинского Германа Витальевича. А за его спиной суетится и выглядывает Дашка Крылова.





Глава 12






Соня



Шестинский смотрит на меня, и выражение его лица меняется — секунду назад он выглядел растерянным, не ожидая встретить меня здесь, но сейчас он всё больше хмурится, становится жёстким. По коже пробегают неприятные мурашки, и я понимаю, что ничего хорошего мне ждать не остаётся.

Хочется рефлекторно поёжиться, обнять себя руками, дабы отгородиться от этого человека как можно дальше.

Никогда этот мужчина мне не нравился. А последние месяцы, когда он особо пристально начал обращать на меня внимание, и все эти его дежурства, что он мне назначал, ещё больше отталкивали от этого человека.

— Ярославская! — грубый недовольный голос завотделением разрезал затянувшуюся тишину между нами.

Я вздрогнула, и тут захотелось сжаться в колючий клубок, ощетиниться, как ёжик, чтобы он не подходил ко мне. Но я тут же выпрямилась, не позволяя увидеть все мои чувства — причём далеко не приятные — к этому человеку.

Потому что знала: если дам слабину, и он это увидит, то ничем хорошим это не закончится. Поэтому я должна невозмутимо выстоять перед ним.

Тем более рядом находится Даша. Да и Егор Свободин смотрит — чувствую его пристальный, довольный и даже какой-то злой взгляд на себе. Именно это тут же отрезвляет меня.

Не хочу, чтобы все видели моей слабости. И особенно не хочу, чтобы видел Егор. Хоть и последняя его реакция на меня царапнула по сердцу.

— Да, Герман Витальевич, — говорю спокойно и непринуждённо.

— Что вы здесь делаете? — он говорит уже спокойнее, но я уже достаточно изучила этого человека, чтобы заметить в голосе ярость и недовольство, хоть зав и старается их замаскировать. Но тот, кто знает его не один месяц, тот может разобрать весь этот его тон. — В это время вы должны быть у своего пациента, но никак не здесь.

Быстро бросает взгляд мне за спину. Потом вновь переводит его на меня.

Так, Соня, ты не должна показывать этому человеку свою слабость и то, какие чувства ты к нему испытываешь — жгучую ненависть.

— Перед посещением своих подопечных, — начала размеренно и мягко, проговаривая чётко каждое слово, — я решила посетить пациента, на операции которого я ассистировала накануне, и узнать, как он себя чувствует. А что, это запрещено трудовым законодательством или противоречит медицинскому кодексу?

Последнее предложение вырвалось само собой. И только после того, как я поняла, что сказала, прикусила кончик языка.

Чёрт, Сонька, что ты делаешь? Ты же просто нарываешься сейчас на дежурства. Но поделать я уже ничего не могла. Я уже всё сказала, и теперь придётся только молиться, чтобы последствий моим словам не было.

Я почувствовала на себе ещё более пристальный и изучающий взгляд, который прожигал мою спину огнём. Мне даже казалось, что на теле останутся ожоги. Кожа просто пылала. Почувствовала, как всё лицо горит.

— Ярославская! — мужской рык почти заставил меня поморщиться. Отрезвил в одну секунду.

Мне титанических усилий стоило, чтобы не сжаться в маленький клубок. Впрочем, как и Дашке, которая застыла изваянием позади начальника и стреляла в меня своим хмурым взглядом.

Вот только её мне здесь не хватало для полного счастья…

— Вы что себе позволяете? Как вы можете так разговаривать с начальником? С завотделением этой клиники? — его яростный голос и гневное выражение лица свидетельствовали, что я очень сильно попала. И пощады мне точно не будет.

Этот не тот человек, который спустит такое вот к себе отношение.

— Как вас там? Герман Витальевич? — от твёрдого голоса позади себя я застыла мраморной статуей. — Если вы начальник, то это не даёт вам никакого права так разговаривать с девушкой.

В этом голосе была сталь, холод, почти лёд, и от него вдоль позвоночника волной прокатились мурашки. Но это были совершенно другие чувства, нежели к Шестинскому.

В эту секунду мне так хотелось обернуться и посмотреть на него. Увидеть черты его лица и попробовать угадать, что он сейчас чувствует и о чём в эту секунду думает. Лишь титанических усилий мне стоило этого не сделать.

Мы здесь не одни, поэтому необходимо держать себя в руках.

Но эти его слова… И то, что он меня защитил… Он ведь защитил?

— А вы, молодой человек, лучше бы не лезли. Вас это никак не должно касаться.

— Меня это напрямую касается.

Я чувствовала кожей, что напряжение в палате накаляется. Отчего стало как-то неуютно. Не так, как было, когда в ней находились только я и Егор Свободин. Совершенно по-другому.

— Эта девушка, как я понял, присутствовала и даже ассистировала на моей операцию. Поэтому меня это напрямую касается. Мне всегда казалось, что медсестра, заботящаяся о своих пациентах, заслуживает похвалы, но никак не выговора, — с каждым словом голос мужчины становился всё жёстче и жёстче. — В любом случае вам никто не давал права так с ней разговаривать.

Взгляд начальника, направленный сначала на Свободина, а потом на меня, говорил о многом. Уже сейчас мне стоит настраиваться на дежурства. Причём не на одно.

Ну что ж, я готова к этому. Не впервой. Только я не могу понять, почему Свободин за меня заступился? И не хотелось бы, чтобы из-за меня у него были неприятности. Я всё же сама способна справиться с Шестинским. А ему не следовало во всё это лезть.

На мгновение в палате повисла тишина, но первой её нарушила я. Потому что мне действительно нужно было уже идти.

— Я пойду, — слегка повернулась в сторону Егора, твёрдо и жёстко смотрящего на Германа Витальевича, который в своё время так же буровил взглядом мужчину. — Поправляйтесь, Егор, — легко улыбнулась, слегка приподнимая уголки губ.

Имя мужчины я произнесла с улыбкой, пробуя его и будто запоминая. Будто каждой буквой я вгоняла его себе под кожу.