Золотой огонек средь летней травы

Взметает остатки зеленой листвы.



Солнце рядом с тобой, наверху и вокруг,

Все пороки тебе прощает, мой друг.



Отдохнет пусть скорее душа твоя,

Боги помогут, всегда любя.



Навечно с нами их дар живет,

Тепло и любовь нас всех спасет.



Долго не жди, веки сомкни,

Все сны запомни и сохрани.



Свет всегда будет с тобой,

Не даст душе скрыться за тьмой.





Ее голос затих, как ветер, дующий на пшеничных полях за пределами Джабари. Не обращая внимания на протесты собственного тела, Ларкира встала.

Она бросила последний взгляд на спящего лорда, его некогда изуродованную кожу, теперь ставшую гладкой.

Затем так же, как и появилась в его крыле, призрак, завернутый в пузырь невидимой песни, она ушла. Лишь щелчок двери спальни Дариуса стал единственным свидетельством того, что девушка хотела исправить искалеченное прошлое, преисполненная решимости создать совершенно новое будущее.





Глава 19




Проснувшись, Дариус подумал, что плывет по поверхности спокойного, непривычно безмятежного и теплого озера. Подобное ощущение он испытывал лишь тогда, когда Лаклан озаряло солнце, небо сияло голубизной, а оба его родителя пребывали в добром здравии. Прошлое, которое казалось забытым сном, воспоминанием другого ребенка. Дариус изо всех сил старался сохранить это ощущение, когда его глаза сфокусировались на окнах спальни, на вспышке молнии за ними и крупных брызгах дождя на стекле. Иногда погода безумствовала настолько, что ночь и день сливались в единое целое, а утро было таким же темным, как полночь. Единственным способом определить течение времени были песочные часы рядом с кроватью Дариуса – только рассвело. Он со стоном перевернулся, желая глубже зарыться в простыни, но впервые за долгое время Дариус не чувствовал усталости. На самом деле он чувствовал себя довольно хорошо: он отдохнул, его мышцы расслабились от любых страданий или боли.

Осознав это, он резко выпрямился.

Что-то было не так. Боль всегда присутствовала в его жизни, и у него было стойкое ощущение, что прошлой ночью он испытал ее в большом количестве.

Оглядев свою комнату, Дариус посмотрел на догорающие угли в камине, и его внимание привлекла маленькая коричневая бутылочка, опрокинутая на ковер – лекарство. При виде этой вещи его мысли вернулись к событиям прошлой ночи: встреча с Ларкирой в ее комнатах, ее естественная красота и остроумие, от которых стало очень тепло на душе, но так же тяжело на сердце, пока он сопровождал ее на ужин со своим отчимом.

Отчимом…

Его мысли метнулись к вчерашнему ужину, туда-сюда… пробел.

Холодок пробежал по спине Дариуса, пока он умолял свой разум собрать воедино то, что не мог найти.

Ужин. Что случилось за ужином?

Чем сильнее Дариус пытался воскресить в памяти тот вечер, тем дальше уносились его воспоминания. Холод внутри превратился в лед, потому что черные пятна в его памяти появлялись только в одном случае.

«Нет, – подумал Дариус. – Пожалуйста, только не это».

Он зажмурился, боясь взглянуть на то, что, несомненно, испачкало его простыни.


Его собственная кровь.

Но когда непрекращающийся дождь забарабанил по стеклу, а страдания все не приходили, Дариус отважился посмотреть вниз.

Ничего.

Там ничего не было.

И дело не только в том, что он не нашел никаких свежих ран, но и в том, что не увидел ни одной из старых.

Паника вырвалась из груди Дариуса, вихрем, словно торнадо, пронеслась в его голове, когда он вскочил с кровати. Это что, шутка?

Он шагнул к зеркалу и, вглядываясь в собственное отражение, дрожащими руками провел по своей когда-то израненной коже. Хотя Дариус никогда не мог точно вспомнить, как это произошло, но его грудь, живот и руки были испещрены вырезанными на коже отметинами, появлявшимися на протяжении десяти лет. Однако теперь они пропали, осталась лишь гладкая кожа, за исключением нескольких красных линий и рубцов – ран, слишком глубоких, чтобы когда-либо по-настоящему исчезнуть.

Дариус упал на колени перед зеркалом, дрожа проводя руками по этим оставшимся линиям.

О потерянные боги…

Он все еще спал? Все еще видел сон о солнце и голубом небе? Или все происходило на самом деле?

Судя по ощущениям, все происходило наяву.

Но что это значило? Как насчет его воспоминаний о том, как он просыпался с порезами и ранами на коже? Боль… боль всегда связывала его с реальностью.

Дариус лихорадочно исследовал свое правое предплечье, где, как он знал, находился первый полученный им шрам. Молодой человек опустился на колени, испытывая нездоровое облегчение, кода обнаружил, что отметина на месте. Затем пощупал неровный рубец.

Он все еще здесь. Здесь. Все это было по-настоящему.

Но как насчет других его шрамов?

Изучая свое тело в зеркале, он ощутил, как к горлу подступила тошнота. Сомнений не осталось. Судя по всему, он на самом деле сходил с ума.

Дариус вздрогнул, когда резкий порыв ветра ударил в окно спальни. Он завывал вокруг крепости, продолжая напевать навязчивую мелодию Касл Айленда. В памяти молодого лорда всплыла другая песня, другая мелодия, напеваемая совсем другим голосом. Голосом, который, казалось, впился в него с того самого момента, как она открыла свои губы в Королевстве Воров… певчая птица Мусаи.

Дариус нахмурился. Как такое возможно? Какая-то бессмыслица.

– Милорд?

Стук в дверь заставил Дариуса поспешно встать и схватить рубашку, брошенную на кровати.

– Милорд? – снова спросил Боланд, входя в покои Дариуса, он наблюдал, как Дариус быстро застегнул пуговицу на груди. – Прошу прощения, если я что-то прервал. – Его взгляд блуждал по комнате Дариуса. – Я пришел, чтобы разбудить вас и помочь одеться.

– Спасибо, Боланд, – ответил Дариус, заправляя рубашку, тем самым пряча от слуги дрожащие руки. – Но, думаю, сегодня я справлюсь сам.

Если бы кто-нибудь и мог заметить отсутствие у него шрамов, то это был бы его камердинер. Несмотря на то что много лет назад его назначили главным дворецким, Боланд проявлял непомерное упрямство, по-прежнему оставаясь камердинером Дариуса и настаивая на том, что ни один другой слуга не сможет должным образом выполнять эту работу. Дариус верил, что это больше связано с секретом, который они оба разделяли, но никогда прямо не говорил об этом, даже когда раны только начали появляться и рубцеваться.

– Вы должны проявлять осторожность, – сказал Боланд маленькому Дариусу, когда закончил перевязывать свежую рану на его животе, прежде чем осторожно помочь надеть рубашку и жакет.

– Как мне проявлять осторожность, – с горечью ответил Дариус, – если я даже не могу вспомнить, как получаю эти травмы? Я явно сошел с ума и меня следует запереть в наших камерах внизу.

– Нет, – тихо сказал пожилой мужчина. – Вы по большей части здоровы, и вас ждет светлое будущее. Мы просто позаботимся об этой… ситуации, если она когда-нибудь повторится. Вы и я, вместе. Понимаете, милорд? – Он встретился взглядом с Дариусом. – Мой долг – заботиться о вас. Я всегда буду рядом и помогу вам.

Тогда Дариус немного успокоился, находя утешение в нежной заботе и словах более старшего мужчины, тем более его отчим совершенно ясно дал понять, что его мало волнует этот вопрос. И хотя Дариус не мог точно догадаться, как именно, но со временем осознал, Хейзар сыграл важную роль в полученных им травмах. В то время как он не помнил никаких конкретных деталей, лишь одни сплошные мучительные отголоски воспоминаний, с окутанной туманом, но все же непоколебимой уверенностью он знал, во время каждого эпизода его отчим находился поблизости.

Во всем этом никогда не было никакой последовательности. Проходили месяцы, и он не получал ни единой царапины, а затем внезапно просыпался в каком-нибудь странном уголке замка или в своих комнатах со свежими порезами на коже. Он чувствовал, как превращается в безумца, погружаясь в клубок страха и неуверенности, пока не обнаружил, что живет за пределами боли. Дариус заставил себя продолжать просыпаться, двигаться вперед, несмотря на свои порезы, новые или старые, и постоянную угрозу проснуться с еще большим количеством ран. Благополучие его народа стало его навязчивой идеей. Он отчаянно жаждал найти способ заставить Лаклан снова процветать. Именно на это он направил свою оставшуюся энергию, и эта цель помогала ему обрести стабильность в душе и в мыслях. Его родина и его народ даровали ему поддержку, потому что, находясь среди дикой природы и окружающих ее озер, он не терял сознание от боли. Дариус всегда находил убежище за стенами замка, но все же понимал, чтобы помочь Лаклану, он должен оставаться в замке. Так что болезненный туман стал его новой реальностью. И, очевидно, так же обстояло дело и с Боландом.

Как и любой хороший слуга в Лаклане, обученный рассудительности и искусству безмолвия, на протяжении многих лет Боланд годами хранил молчание по этому вопросу. И Дариус перестал задавать вопросы. «Ложь, – с горечью подумал он, – моя жизнь построена на лжи». Хотя много лет назад Дариус понял, что порой ложь необходима, некоторые вопросы безопаснее было оставить при себе, особенно когда темная, нездоровая часть его души говорила, что он заслужил свои раны. Кому нужен сын, который не мог защитить свою мать от болезни? Или человек, который не смог защитить свой дом?

– Милорд. – Боланд снова оглядел комнату. – С вами все в порядке?

– Прошу прощения? – Дариус моргнул, глядя на дворецкого, стоявшего у теперь уже пылающего камина. Поднос с кофе и тостами с желе, его любимый завтрак, стоял на низком столике.

– Я спросил, хорошо ли вы себя чувствуете.

– А почему может быть иначе?

– Вы не ответили на мой предыдущий вопрос.

– Правда? Должно быть, я еще не до конца проснулся.

– Видимо, так. – Боланд искоса взглянул на него, пока наполнял чашку, крепкий, насыщенный аромат кофе наполнил комнату. – Держите, сэр.

– Спасибо.