Ты веки скорее сомкни.



Утешься и знай, любой огонек,

Сверкающий там вдали.

То я колыбельную напеваю,

Спи, мой цветочек, усни.





Магия полилась из рта Ларкиры, превращая песню в заклинание, играя на ее языке и губах, и когда энергия, заключенная в ее крови, устремилась вперед, девушка послала мягкие медово-желтые нити своего голоса проникнуть в уши Дариуса и ему на глаза.

Она направляла свою магию сквозь пальцы, легко касаясь лба Дариуса, идя по его щеке, вниз по шее, к каждой красной отметине, которая свидетельствовала о его мучениях. Девушка разделила свой голос на две благозвучно связанные части, высокую ноту и низкую, наблюдая, как кожа в тех местах, которых коснулась ее песня, становится гладкой и чистой. Разум Ларкиры гудел от ее песен и пребывания в состоянии эйфории из-за исходящей от нее целительной энергии, ее сердце неистово билось, когда она пыталась не отвлекаться от цели, сосредоточившись на теплом, сильном мужчине рядом с ней и на текущем действе. Ларкира могла вылечить свежие раны. Исцеление было одним из первых настоящих заклинаний, которым ее научили Ачак.

Подобное требовало больше концентрации и контроля, чем выступления, но она могла это сделать. Она бы сделала это ради него.

Когда Ларкира добралась до последнего видимого глазу участка сыпи, ее взгляд скользнул вниз, к остальным отметинам аллергии, простирающимся под рубашкой, и вдруг песня затихла. Осмелится ли она опуститься ниже?

Дариус тихо застонал, мечась из стороны в сторону, словно уже скучал по ее голосу, и от этого звука кожа Ларкиры покрылась мурашками.

Она долго смотрела на пуговицы на рубашке Дариуса, на упругие мышцы его груди, видимые сквозь изношенную ткань. «Мне придется убрать ее, если я хочу закончить работу должным образом, – подумала она. – Под ней наверняка есть и другие следы сыпи». Мгновение спустя Ларкира обнаружила, что расстегивает все до последней пуговицы.

Рубашка Дариуса распахнулась, и Ларкира вскинула руку, чтобы прикрыть рот. Там, отмечая красивую бледную кожу и жилистые мышцы лорда, зияли десятки зарубцевавшихся порезов. Некоторые были маленькими, словно трещинки, другие – большими, уродливыми глубокими порезами или их сплетением. Ларкира понимала, все они сделаны различными инструментами. Ее взгляд пробежал по четырем параллельным линиям, походившим на след от… зубцов вилки.

Ларкира вспомнила поведение Хейзара за ужином, то, как он поглаживал нож рядом со своей тарелкой.

Ее желудок скрутило.

Посмел бы он?

Если бы Ларкира не видела происшествия с супом, она бы засомневалась, но… у нее в голове всплыло другое воспоминание, – Дариус гребет на лодке, тем самым открывая шрам, ползущий вдоль предплечья – и Ларкира без каких-либо дальнейших колебаний вытащила одну его руку, затем другую, полностью освободив молодого лорда от рубашки.

Дариус повернулся, все еще оставаясь без сознания, и Ларкира безмолвно ахнула.

Здесь ситуация обстояла еще хуже. Казалось невозможно найти какую-либо часть его рук или бицепсов, не покрытую отметинами. А потом она увидела тот шрам на верхней части его правого предплечья, тот, который она заметила в лодке, он казался самым глубоким и старым. Слезы навернулись на глаза, затуманивая зрение. У Ларкиры перехватило дыхание, и она поняла, что освещение в комнате потускнело. Ее магия превратилась в печальное, унылое облако, вторя бушующей снаружи непогоде.

В этом месте не сыскать и крупицы счастья.

Вспышка гнева поднялась в груди Ларкиры, крайне опасное чувство. Магия нашептывала ей, что месть может быть очень сладкой, и напоминала, что у нее есть сила превратить свои заклинания света во что-то темное.

Причини бо-о-оль, – прошептало оно. – Рань их так, как ранят они. Забирай так, как забирают они.

Извращенной частью разума Ларкира воображала, что сдается, становясь человеком, которым, как она знала, способна быть – вспыльчивой и опасной. Ведь так приятно было бы поставить Хейзара – мужчину, которому, очевидно, нравилось причинять боль, – на колени. Король Воров наверняка понял бы, так ведь? Ибо, если бы подобное насилие случилось там, в его королевстве, возмездие оказалось бы быстрым. И Ларкире, без сомнения, выпал бы шанс исполнить его.

Дариус снова пошевелился, и Ларкира прогнала свое темное видение, погасив тошнотворно-сладкое чувство мести. «Спокойно, – подумала она, – спокойное сердце, спокойная голова». Пока она повторяла эти слова, перед глазами всплыло новое воспоминание из прошлого, первый раз, когда она исцелила.





– Та же энергия, которую ты, дитя мое, используешь, чтобы ломать и разрушать, также может исцелять, – объяснили Ачак, когда Ларкира с сестрами сидела в одной из своих маленьких тайных библиотек в доме в Джабари. Заполненная старыми томами и свитками комната, в которой пахло благовониями, а также магией и секретами, использовалась лишь в качестве класса, когда Ачак приходили учить сестер. – Ты можешь исцелить того, кого ранишь.

– Правда? – Ларкира выпрямилась, в ее груди зародилась надежда.

Ей было всего девять, но она уже очень устала от ущерба, который оставляла после себя.

– Мы можем показать тебе прямо сейчас, – сказал брат, его платье развевалось при движении. – Кто-нибудь из вас будет сегодня моим помощником? – спросил он Арабессу и Нию.

Сестры застыли.

– Нет, – быстро сказала Ларкира. – Забудь об этом.

Когда сестер просили помочь Ларкире с ее магией, все заканчивалось не очень хорошо.

– Я помогу. – Арабесса встала, подходя к Ачак.

– Ара…


– Ларк, рано или поздно нам придется это сделать, – перебила ее старшая сестра, голубые, полные любви глаза светились непреклонностью, но и теплом. – Нельзя вечно верить, будто ты животное. Даже змеи сбрасывают кожу.

– И остаются змеями, – напомнила Ларкира.

– Да, но они развиваются, – парировала Арабесса. – И ты тоже должна покорять новые вершины.

Ларкира молчала, пока Ачак усаживали Арабессу в кресло напротив. Взяв клинок из ряда, выстроившегося вдоль стены, они велели Арабессе обнажить бедро.

Воздух в комнате, казалось, сгустился, когда Арабесса сделала, как ей было сказано, ее плечи напряглись.

– Будет больно, – предупредили Ачак. – Но быстро.

Раздался свист, и лезвие рассекло бледную кожу прямо над коленом Арабессы.

Она изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла, сдерживая крик, на ее глазах навернулись слезы.

– Почему мы должны делать это вот так? – Ларкира вскочила со своего места, боль в ее голосе разорвала воздух, удлинив порез Арабессы и вдавливая его глубже в кожу. Алая кровь стекала по ноге ее старшей сестры.

– А-а-а! – Арабесса согнулась пополам.

– Успокойся, – напомнили Ачак Ларкире. – Спокойно.

Дыхание Ларкиры вырывалось судорожными вздохами, комната перед глазами кружилась. Внезапно рядом с ней появилась Ния, мягко коснулась ее плеча. Она не произнесла ни слова, но ее присутствие сказало все.

Сестры всегда были здесь ради нее. В комнате снова стало тихо.

– Ощущаешь свой гнев и разочарование? – спросили Ачак. – А теперь ты должна изменить эти чувства и почувствовать умиротворение и спокойствие.

Но как? – хотелось закричать Ларкире, но она не осмеливалась произнести ни звука.

– Посмотри, кому больно, – продолжали Ачак. – Это Арабесса. Твоя сестра. Она сидит здесь, истекая кровью, потому что любит тебя и верит в тебя. Почувствуй ее любовь и открой свою собственную. Отыщи свою любовь, сделай это ради нее, ради своей семьи. Найди свет, Ларкира. Позволь ему наполнить твою душу, руки и ноги. Разреши сжечь весь твой гнев и сомнения. Вот и все. Дыши.

Ларкира встретилась взглядом со своей старшей сестрой, найдя решимость и уверенность в ее голубых глубинах. Я верю в тебя.

От этой безмолвной связи ее учащенное сердцебиение, казалось, замедлилось, грудь расширилась, больше не стянутая, а свободно трепещущая, когда Ларкира, успокаивая свою силу, открыла собственные мысли стоящей рядом Нии. И все это время Арабесса жертвовала плотью, чтобы прогнать демона сестры. Надежда, – прошептала магия Ларкиры. – Любовь.

– Найди в себе намерение, чтобы вылечить ее, – наставляли Ачак. – Убери ее боль с помощью своей магии. Тебе это под силу. Твой гнев наносит раны, а любовь затягивает их. Исцели свою сестру. Пой ей о своей любви.

Сначала звуки, исходившие из горла Ларкиры, получались тихими, едва слышное жужжание, но все же нежными, сердечными и красивыми. В них не было слов, только чувства – восхищение и благодарность, привязанность и решимость.

Ларкира сосредоточилась на кровоточащей ране на бедре Арабессы, пока она пела, желтые нити ее магии танцевали и вились в воздухе, лаская порез. Старшая сестра с облегчением выдохнула, когда кожа сошлась вместе. На мгновение шов засиял ярко-белым, вторя чистой воле и волнению, наполнившим сердце Ларкиры.

Стоило песне закончиться, как в комнате воцарилась тишина. Арабесса провела пальцем по красному шраму посередине бедра – единственное напоминание об имевшемся ранее порезе.

– Позже мы можем поработать над удалением шрамов, – сказали Ачак, но никто из девочек их не услышал. Арабесса и Ния уже заключили Ларкиру в объятия, все трое плакали, но на этот раз это были слезы радости. То событие стало началом. Как и сказала Арабесса, Ларкира продвигалась все дальше и дальше, совершенствуя свои умения.





Ларкира моргнула и оказалась в покоях Дариуса, он спал, его покрытая шрамами кожа притягивала взгляд.

«Как давно это началось? – мрачно размышляла она. – И почему? Неужели никто не пытался вмешаться? Противился ли Дариус? Мог ли он? Как он вообще был способен испытывать сострадание к своему народу и к той оборванке, которую встретил в Джабари, когда сам так страдал?»

Даже когда все эти вопросы проносились в голове Ларкиры, она знала, ответы не имеют значения. То, что она собиралась сделать, вызовет подозрения, но в тот момент ее это почти не волновало.

Она вылечит его, как научилась когда-то.

Может, это и не ее дом, но чувство вины за бездействия во время ужина терзало ее. Ее поведение, когда он чуть не умер, казалось непростительным. Вот как она загладит свою вину перед ним. Защити, – заурчала магия в ее венах.

«Да, – согласилась Ларкира. – Я должна».

Сделав глубокий вдох, Ларкира потянулась к любви, которая всегда будет освещать мрак, – любви к своей семье – и снова призвала свою спокойную песню.

Звуки слетели с ее губ, на этот раз вперемешку с обещанием. «Я положу конец твоим кошмарам, – поклялась она. – Ибо стану последним ураганом, который сотрясет эту крепость».

Пока Ларкира плела свою магию, чтобы снова наполнить комнату, осветить ее новыми, более теплыми оттенками, она не отрывала взгляда от спящего лорда, разглядывая свидетельства его мучений, подтверждение того, что его вынуждали творить с собой чудовищные вещи.

Уверенно и настойчиво она извлекла из своей крови больше силы и частичек души, чем когда-либо отдавала, чтобы стереть прошлое, от которого не должен был страдать человек, подобный Дариусу. Для этого Ларкире понадобилась вся ее энергия. Пока она пела свое заклинание, ее голова казалась легкой, свободной. Ноты обвивались одна вокруг другой, имитируя текстуру старой кожи, которая восстанавливается и выравнивается сама по себе. Они сплелись воедино и разделились на три завитка звуков, которые Ларкира пустила по каждому из шрамов молодого лорда. Отметины наполнились светом, прежде чем исчезнуть с его тела. И все же некоторые из них были настолько глубокими и старыми, что Ларкира смогла превратить их лишь в узкие, обесцвеченные метки, все еще свидетельствующие о его страданиях.

Закончив, Ларкира откинулась на спинку стула и сделала несколько глубоких вдохов, успокаивая собственное головокружение, возникшее по мере того, как затихал ее голос. Ее тело устало – странное ощущение для кого-то столь могущественного, как она. Даже горло слегка болело, но это было ничто по сравнению с тем, через что прошел Дариус.

«Пусть это принесет тебе новый покой», – подумала она, убирая выбившуюся прядь его рыжих волос.

Ларкира долго сидела вот так, ее суставы болели от заклинания, пока она смотрела, как Дариус спит, а затем заставила себя спеть последнюю песню, тихую мелодию своего дома: