Торнгер Ландерстерг

Смотреть на Лауру можно бесконечно. Как она сопит, уткнувшись носом в подушку, – кто бы мог подумать, что когда-нибудь мне вообще захочется на кого-нибудь так смотреть? Все женщины, которые были в моей жизни, либо просто были, либо были партнерами или коллегами. Кем для меня стала она? Кем-то гораздо большим, чем пара, как бы парадоксально это ни звучало в мыслях иртхана.

После того как я жил без нее, оказаться рядом с ней было в разы сложнее. Просто потому, что каждый раз, когда мы встречались, внутри рушилась очередная стена, а мне больше не хотелось возводить ее заново. В этой девушке смешалось столько парадоксов, что рядом с ней я сам становился парадоксом. Не тем, кого боялись еще врачи до родов, а тем, кого я сам до конца не знал.

Тем интереснее было его сейчас узнавать.

Например, узнавать о его желании коснуться тонкой высокой скулы, чтобы убрать волосы с ее лица. Или коснуться губами губ, чтобы раскрыть ее рот в поцелуе – таком, чтобы больше ни разу, никогда в ее памяти не проявился никакой Эстфардхар. Вчера, когда я о нем услышал, мне захотелось разнести резиденцию повторно, и отнюдь не раскрывшейся мощью дракона. Просто потому, что представлять ее рядом с ним было по-прежнему больно, до ярости и желания разорвать посягнувшего на нее в поединке.

Тем не менее мне удалось с этим справиться, и справиться не столько благодаря хваленому самоконтролю (хотя на первых порах и ему тоже), сколько благодаря ей. Ее присутствие, ее доверие, ее открытость – вот то, что я не хотел потерять. Я больше никогда не хотел видеть в ее глазах холод и неприятие, особенно после случившегося вчера.

Тот момент близости, который навсегда остался в прошлом, показал мне, как это может быть. Как это может быть, когда оно по-настоящему, глубоко, в самое сердце. Если между моими родителями была хотя бы сотая доля того, что я чувствовал вчера, я понимал, почему мама не смогла жить дальше. Она справилась со смертью, но не смогла справиться со смертью отца.

Но жизнь – та жизнь, которая у них была, стоила каждой минуты.

Она не оставила меня одного, она просто ушла к нему, потому что по-другому просто не могла поступить. Это выше звериных инстинктов, первобытных инстинктов выживания, это было что-то безумно глубокое и необъяснимое. То, что драконы передали пустынным шаманам и нам, – не только свое пламя, но и свою суть. Гораздо более таинственную, чем мы все предполагали.

Долгое время считалось, что притяжение огней, слияние огней, парность – это высшая степень близости, но сейчас я начинал понимать, что это только верхушка айсберга. У драконов – с теми, кого они выбирают, – совершенно иной уровень связи, неподвластный человеческому сознанию. Во что это трансформировалось в иртханах рядом с людьми, оставалось только догадываться.

Дракон увидел в ней пару, когда она была человеком. Сначала я думал, что это просто ошибка. Потом – что это связано с ее глубинной сутью, которую не показали даже анализы, но которую почувствовал он. Сейчас я понимал, что это выше любой сути, это что-то, что миру еще только предстоит изучить и понять. Не менее неизведанное, чем то, что собой представляет Лаура.

Она заворочалась и вздохнула. Прядка волос упала поперек лица, когда Лаура повернулась на спину. Ее я убрать не успел, при вдохе она подтянулась к носу.

– Апчхи! Ой! – Она уставилась на меня так, будто не верила своим глазам.

Постепенно вспоминая все, что произошло вчера, и как я оказался в ее постели, и весь наш разговор.

– Тебе не пора на работу? – поинтересовалась она, подтягивая одеяло под подбородок, хотя была в свитере.

И в носочках. Помимо этого на ней были только трусики, и мысли об этом совершенно точно не способствовали рабочему настроению, равно как и тому, что мне предстояло сегодня сделать. Поэтому пришлось вышвырнуть себя из кровати, буквально – еще пара мгновений, и меня бы не остановили ни ее возражения, ни даже собственное обещание ее не трогать. Вопреки всякой логике я еще и подхватил с пола покрывало, как пацан в академии, честное слово!

Не прикрыться я просто не мог, хотя бы потому, что она на меня смотрела во все глаза и, раньше чем я успел сделать хотя бы шаг к ванной, спросила:

– Торн… а где твоя чешуя?

Я перевожу взгляд на руку: чешуи нет. За последнее время я настолько к ней привык, что почти перестал обращать внимание. Если можно так говорить о защитных материалах под одеждой, о постоянном контроле пламени и о текущем сквозь меня ледяном дыхании. Каждое мгновение. Не сказать даже, что я этого не замечал, я перестал его замечать, когда забрал Лауру. Но…

– Ее действительно нет, – подтверждаю я. Скорее для себя, чем для нее.

В этот момент Лаура откидывает край одеяла, морщится и начинает что-то стряхивать на пол.

– Фу, Торн! Совершенно незачем было сбрасывать ее прямо в постель.

Я хмурюсь и шагаю обратно к кровати, но, когда смотрю на простыню, никакой чешуи там нет. Перевожу взгляд на Лауру: она сидит и кусает губы, чтобы не рассмеяться. Но спустя мгновение она уже хохочет, и так заразительно, что мне самому стоит немалого труда к ней не присоединиться.

– Это смешно, по-твоему? – интересуюсь я.

– Д-д-а-а-а, – сквозь смех выдыхает она, а у меня одна только мысль: как будет звучать ее «да-а-а», когда я снова ее возьму. – Прости, но у тебя было такое лицо, что я не удержалась. Кстати, сейчас у тебя в точности такое же лицо. Торн, я просто пошутила.

Пошутила она.

Еще и одеяло сбросила, открывая изгиб ноги и тонкую полоску белья под съехавшим с плеча свитером. Я шагаю вперед, оказываюсь на кровати, заключив Лауру между руками, но она не отшатывается. Просто смотрит на меня в упор, хотя грудь часто вздымается, между нашими губами – какие-то миллиметры, я почти чувствую этот рывок к ее рту, мягкость ее губ, когда Лаура произносит:

– Торн, нет. – Ее дыхание обжигает так, что никакое пламя с ним не сравнится. – Ты обещал.

Язык бы мне оторвать, когда я это обещал.

Это единственная здравая мысль, которая удерживает меня на грани и от того, чтобы просто распластать ее по простыне.

Поэтому сейчас я просто смотрю на нее, потом так же рывком отстраняюсь, оставляя за спиной, и иду в душ. Делаю его похолоднее, прислоняюсь лбом к стеклу, вспоминая, как на этом самом месте стояла она. Как наяву вижу изгибы ее тела под цензурой запотевшего стекла, смягчаемой бегущими по жаркому инею каплями.

Хрипло выдыхаю и делаю воду просто ледяной. Простудиться мне все равно не грозит, а вот охладиться – точно не помешает. Еще бы это работало на том, чья стихия – ледяное пламя, которое сейчас бурлит в крови. Дракон, проснувшийся от его силы, недовольно рычит, не понимая, почему я оставил ее там. Почему, если от нее идет отклик такой силы, справиться с которой невероятно, безумно сложно.

Усилием воли разворачиваю свои мысли к тому, что произошло.

Сейчас нам главное успеть сделать анализы (в том числе и мне, поскольку отсутствие чешуи тоже стоит внимания), провести тест по поводу нашего мысленного общения, и к вечеру, я думаю, у нас уже будут гипотезы. Проблема заключается в том, что мой бывший друг и лучший врач Ферверна вполне способен передать эту информацию не только мне.

Я знаю Ардена достаточно хорошо. Достаточно хорошо для того, чтобы понимать, на чьей он стороне, но сейчас, когда Эллегрин могут в любой момент свести с ума или просто уничтожить одним словом (вытащить которое не представляется возможным даже мне, это может быть даже не слово, а хлопок в ладоши или упавшее перо планшета, жест или что бы то ни было еще – в частности, полная изоляция, если я попытаюсь вывезти ее из тюрьмы и закрыть там, где никто до нее не доберется), я не знаю, что думать. Не представляю, как чувствовал бы себя я, если бы не знал, как помочь Лауре. Ментальных крючков может быть несколько, любая, даже самая невинная ситуация может оказаться спусковой.

Пожалуй, я солгал, когда говорил, что до Лауры в моей жизни женщины просто были. Была еще Эллегрин.


Она тоже была моим другом.

И я всех своих друзей посадил в тюрьму.

Это срабатывает. Мне больше не хочется думать о Лауре, стоящей за запотевшим стеклом, а хочется как следует по нему врезать. Хотя, по-хорошему, врезать стоило бы себе. За то, что позволил переключить свое внимание на Лауру – теперь уже очевидно, что случай в ресторане был отвлекающим маневром, чтобы заставить меня сосредоточиться на этой интриге и на ее отце.

Что на самом деле им удалось провернуть у меня под носом, мне еще только предстоит выяснить. Равно как и лично допросить Вильценбаргера.

Именно за этим я еду в тюрьму, к Эллегрин.

Но Лауре об этом знать совершенно необязательно, равно как и остальным – как бы они ни добывали свою информацию. Я понятия не имею, где может оказаться прослушка и кто в моей службе безопасности работает против меня.

Сконцентрироваться на этой мысли я не успеваю, потому что меня ударяет пламенем. Ее пламенем – настолько сильным, что на миг в груди кончается воздух, а в глазах темнеет. Эта вспышка, короткий миг, который берет в тиски, сдавливает – и отпускает. Я вылетаю из душевой кабины, а следом – из ванной. Пламени больше не чувствуется, Лаура сидит подтянув колени к груди и смотрит в одну точку.

Рывком бросаюсь к ней, но она вскидывает голову, в глазах – фиолетовое пламя. Вертикальный зрачок расширяется и сужается, разрезая радужку и вновь спаивая ее.

– Со мной все в порядке, – произносит она. – Я справилась.

С чем именно?

У меня даже вопрос не успевает толком оформиться, она переводит взгляд на окно и произносит:

– Солливер Ригхарн потеряла ребенка.

Лаура снова отводит глаза, кивает на смартфон.

– Она выложила это в сеть. Так что весь Ферверн в курсе.

Мне как минимум нужно одеться, а по-хорошему, еще и переварить эту новость, чтобы не наделать глупостей, но все, о чем я могу думать, – это о сидящей на постели женщине и о том, как она себя чувствует. Я должен думать о той, которая потеряла ребенка, но во мне по этому поводу нет никаких чувств.

В чем-то Лаура была права.

Есть во мне что-то от монстра.

Я все-таки возвращаюсь в ванную, чтобы дать время и ей, и себе. Не представляю, как бы я себя чувствовал, узнай я о том, что она ждет ребенка от Эстфардхара. Не представляю и даже представлять не хочу. От Кадгара четыре пропущенных (подозреваю, что всего четыре из-за его сдержанности). Мне нужно набрать Крейда и уточнить, что случилось, но я всего лишь закрываю воду, набрасываю халат и возвращаюсь в спальню.

– Это из-за меня, – говорит она. – Из-за того, что мы сделали.

– Ты о чем? – Я опускаюсь рядом с ней на постель.

– Короткая у тебя память, Торн. Ты уже забыл, что случилось в мое первое утро в Ферверне?

– Не забыл. Я помню все, что связано с тобой.

Лаура приподнимает брови:

– И?..

– И я не считаю, что эти события связаны. Если кто-то и ответственен за то, что происходит с Солливер, то это я.

– Если кто-то и ответственен за то, что происходит с Солливер, то это она, – неожиданно произносит Лаура, а потом складывает руки на груди. – Но я не могу представить себе, как бы себя чувствовала я…

– И не стоит. Вы с Солливер абсолютно разные.

Она вопросительно смотрит на меня.

– Начать хотя бы с того, что она меня не любит.

Она замирает.

– У нас с ней изначально были договорные партнерские отношения. Я собирался жениться на ней, потому что мне нужна была женщина для реформы. Обычная женщина. Не иртханесса. Она собиралась выйти за меня замуж, потому что любит крутых мужчин и громкие статусы. Ничего личного.

Лаура молчит. Молчит так долго, что мне кажется, вообще ничего не ответит, но она все-таки отвечает:

– Это… очень цинично, Торн.

– Это правда.

– Правда, что это цинично, или правда, что ты сказал?

– И то и другое, но это не главное. Важно то, что это – мои ошибки, Лаура, и решать их мне. Тебе это совершенно не нужно.

Ей это правда совершенно не нужно. Ни то, что было между мной и Солливер, ни то, как я пытался перенести на Солливер то, что предназначалось Лауре. Как я пытался стать другим в отношениях, которые были заранее обречены.