Он вспоминает, как отец привел его в вольер. Они сидели рядом на одной из скамеек, которые раньше стояли под мостом, и отец часами рассказывал ему о разных видах птиц, их повадках, окраске самок и самцов, о птицах, которые поют днем или ночью, о тех, которые мигрируют. Голос отца был похож на яркую сахарную пудру, мягкий, огромный, красивый. Он никогда не слышал, чтобы его отец говорил так, после смерти матери. А когда они поднялись на мост, отец указал на витражного человека с крыльями и птиц рядом с ним и улыбнулся. «Все говорят, что он упал, потому что подлетел слишком близко к солнцу, - сказал отец, - но он летал, понимаешь, о чем я, сынок? Он смог летать. Неважно, упал ли ты, если ты был птицей хотя бы несколько секунд».



Некоторое время он лежит, насвистывая песню, которую обычно пел его отец: «Summertime» Гершвина. Его отец всегда ставил версию Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга. Он говорил: «Это лучшая запись, именно она доводит меня до слез». Однажды он увидел своих родителей, танцующих под ритм трубы Армстронга. Они двигались в полумраке, и он долго стоял и молча наблюдал за ними. Его отец погладил щеку матери, и он, будучи еще маленьким ребенком, почувствовал, что это любовь. Он не мог выразить это словами, не в то время, но он знал это телом, так, как человек чувствует, что что-то является правдой.



Именно мать пыталась научить его свистеть, хотя поначалу у него ничего не получалось. Тогда однажды отец взял его с собой на прогулку и показал, как это делается. «В следующий раз, когда твоя мама захочет научить тебя, - сказал отец, - сначала притворись, что тебе трудно». Когда он в конце концов свистнул перед ней, она запрыгала от радости и зааплодировала. Он помнит, что с того дня они стали свистеть втроем, как неряшливое трио, которое, тем не менее, получало удовольствие. Его сестра, которая была совсем маленькой, смотрела на них светлыми глазами и улыбалась.



Он встает, снимает крышку с урны и бросает пепел вниз с моста. Они медленно падают на землю, и он говорит: «Пока, папа, я буду скучать по тебе».



Затем он спускается обратно по лестнице и покидает вольер. Когда он доходит до детской площадки, он приседает, чтобы набрать немного песка, достаточно, чтобы наполнить урну. Это песок, смешанный с мусором, но он не утруждает себя его отбором.



Он садится на одну из качелей и закуривает сигарету. Когда он докуривает, он засовывает сигарету в урну и закрывает ее крышкой.



Вот что достанется его сестре: урна, полная грязного песка из заброшенного зоопарка без названия.





2-13




Он едет домой с урной в багажнике. Его сестра звонила уже много раз. Она звонит снова. Он нетерпеливо смотрит на свой телефон и включает громкую связь.



«Привет, Маркитос. Почему я тебя не вижу?»



«Я за рулем».



«А, ну да. Как у тебя дела с папой?»



«Нормально».



«Я звонила, чтобы сказать тебе, что планирую провести прощальную службу дома. Это кажется самым практичным вариантом».



Он ничего не говорит. Камень в его груди шевелится, растет.



«Я хотела попросить тебя привезти мне урну сегодня или завтра. Я также могу заехать к тебе домой, чтобы забрать ее, хотя это не идеальный вариант из-за расстояния, ну ты понимаешь, о чем я».



«Нет.»



«Что значит «нет»?




«Нет. Ни сегодня, ни завтра. Когда я скажу».



«Но, Марки».



«Нет. Я принесу тебе урну, когда захочу, а прощальную службу ты проведешь, когда мне будет удобно. Это ясно?»



«Послушай, я понимаю, что тебе сейчас тяжело, но ты мог бы поговорить со мной в другой…»



Он повесил трубку.





2-14




Когда он приходит домой, уже поздно, и он устал. Жасмин спит. Он знает это, потому что весь день следил за ней по своему телефону.



Он не открывает дверь в ее комнату.



Вместо этого он идет на кухню и берет бутылку виски. Он ложится в гамак и делает глоток. На небе нет ни одной звезды. Ночь абсолютно черная. Он не видит ни одного светлячка. Как будто весь мир выключился и затих.



Он просыпается вместе с солнцем, свет которого бьет ему в лицо. Сбоку он видит пустую бутылку, лежащую на земле. Только когда он шевелится и гамак немного раскачивается, он понимает, где находится.



Он выкарабкивается из гамака и садится в траву, утреннее солнце освещает его тело. Его голова болит и пульсирует, обхваченная ладонями. Он ложится на спину и смотрит на небо. Оно синего цвета. Облаков нет, и ему кажется, что если он протянет руки, то сможет дотронуться до синевы, она кажется такой близкой.



Его сон все еще с ним, он прекрасно его помнит, но он не хочет думать, только потерять себя в сияющей синеве.



Тогда он опускает руки, закрывает глаза и позволяет образам и чувствам сна прокрутиться в его сознании, как кино.



Он в вольере. Это еще до Перехода, он знает, потому что еще ничего не сломано. Он стоит на висячем мосту, но над ним нет стекла, чтобы защитить его. Он смотрит на крышу и видит на витраже изображение летящего человека. Человек смотрит на него, и он опускает глаза, но не потому, что удивлен, что изображение живое, а потому, что слышит оглушительный звук миллионов хлопающих крыльев. Только птиц нет. Вольер пуст. Он снова смотрит на человека, на Икара, которого больше нет на витраже. Икар упал, думает он, он рухнул вниз, но он летал. Затем он оглядывается вокруг, и в воздухе по обе стороны моста он видит колибри, ворон, малиновку, зяблика, орла, черного дрозда, соловья, летучую мышь. Есть и бабочки. Но все они статичны. Они словно застыли, как слова Урлета. Как будто они находятся внутри блока прозрачного янтаря. Он чувствует, что воздух становится легче, но птицы не двигаются. Все они наблюдают за ним, раскрыв крылья. Птицы очень близко, но он видит их вдалеке, они занимают все пространство, весь воздух, которым он дышит. Он подходит к колибри и дотрагивается до нее. Птица падает на пол и разбивается, как будто она сделана из хрусталя. Он подходит к бабочке, крылья которой светлые, почти фосфоресцирующие голубые. Крылья трепещут, вибрируют, но бабочка неподвижна. Он берет ее обеими руками, стараясь не причинить ей вреда. Бабочка превращается в пыль. Он подходит к соловью, собирается дотронуться до него, но не делает этого, его палец замирает рядом с птицей, потому что он считает ее прекрасной и не хочет ее уничтожить. Соловей шевелится, слегка хлопает крыльями и открывает клюв. Он не поет, но издает крик. Его крики становятся пронзительными и отчаянными. Они полны ненависти. Он взлетает, бежит, спасается бегством. Он покидает вольер и оказывается в темноте зоопарка. Но он может различить фигуры людей. Он понимает, что эти люди – это он сам, повторенный до бесконечности. Все они с открытыми ртами и голые. Хотя он знает, что они что-то говорят, тишина полная. Он подходит к одному из мужчин и трясет его. Ему нужно, чтобы мужчина заговорил, зашевелился. Сам человек ходит так медленно, что это раздражает. Пока он идет, он убивает остальных. Он не бьет их дубинкой, не душит, не закалывает. Единственное, что он делает, это говорит с ними, и один за другим каждый человек – он сам – падает на землю. Затем один человек подходит к нему и обнимает его. Этот человек обнимает его так крепко, что он не может дышать, и он борется, пока не вырывается. Но тот человек снова пытается и подходит к нему, чтобы что-то сказать ему на ухо. Он убегает, потому что не хочет умирать. Пока он бежит, он чувствует, как камень в его груди катится и ударяется о сердце. Зоопарк превращается в лес. С деревьев свисают глаза, руки, человеческие уши и младенцы. Он взбирается на одно из деревьев, чтобы достать ребенка, но когда он добирается до него и берет его на руки, ребенок исчезает. Он залезает на другое дерево, и ребенок превращается в черный дым. Он забирается на другое дерево, и уши прилипают к его телу. Когда он пытается оторвать их, словно пиявки, они разрывают его кожу. Когда он добирается до ребенка, он видит, что тот весь покрыт человеческими ушами и больше не дышит. Тогда он ревет, воет, каркает, ревет, лает, мяукает, каркает, воет, воет, каркает, каркает, каркает, каркает, каркает, каркает.



Когда он открывает глаза, все, что он видит, - это ослепительная синева. И тогда он действительно кричит.





2-15




Ему нужно идти. Но сначала он приносит Жасмин еду и воду. Как только он открывает дверь, она крепко обнимает его. Давно он не оставлял ее одну на столько часов. Он быстро целует ее, осторожно усаживает на матрасы и запирает дверь.