— Юна? — Джер подошёл ближе, но трогать меня побоялся.
Или побрезговал — я была грязная, в слизи икша, в крови своей и Неда. Нога перетянута бинтом, губы потрескались, но это было всё не важно.
Я так и не смогла произнести этого вслух, вот так, глядя в глаза ментору. Потому что эти слова опустили бы плотину, за которой всё ещё держался поток слёз и горького отчаяния. Я задрожала всем телом, затряслась от того, что боль вдруг стала реальной, настоящей. Вместо сердца в груди поселилась чернота — бездонная злая дыра, заполняющая нутро. Горькая потеря выбила дыхание, скрутила мышцы и пробила до самых хрящиков, сгорбила меня под весом тяжёлой новости и прибила бы к полу — а быть может, и ещё ниже — низвергнула в пекло. Но Джер не дал мне упасть. Подхватил на руки, прижал к себе, будто мог утихомирить дрожь. Но в этот раз у него не получилось.
Ментор положил меня на кровать и хотел отойти, но я вцепилась в его сорочку мёртвой хваткой, как недавно Нед — в рукоять своего кинжала. Джер был моей жизнью, моим спасением и надеждой на лучшее. И он уступил — лёг рядом, обнял меня, погладил по волосам.
Глаза по-прежнему оставались сухими, но я плакала. Кажется, плакала словами — они полились малосвязным потоком. Я говорила, говорила, говорила… О том, как погиб Нед Комдор. О том, что я виновата. О то, что моя тьма преследует меня с тех пор, как я дала ей выход на нашем краю земли. Что почти забыла лицо Кааса… И что я очерствела, превратилась в убийцу без жалости и поводов. Что все мои мечты стали месивом из бессилия, озлобленности и мести. Хлюпая носом и захлёбываясь словами, я рассказывала, как сильно запуталась, как обманывалась коварными внушениями. Как верила в своё могущество. Как небрежно относилась к друзьям и жизни… И как шла за Демиургом вместе с тысячами людей из Ордена Крона, как хотела сражаться, сжечь до тла Квертинд, не признавая самого простого: никто не хочет войны. Даже те, кто активно её разжигают. На самом деле они просто хотят жить. Жить в мире, гармонии и порядке, а не в борьбе. Но как же сложно это понять…
Сколько мне понадобилось жестоких уроков, чтобы прозреть! Сколько было загублено судеб, жизней… И как равнодушна я была к чужому горю, пока не столкнулась со своим собственным.
Джер слушал, не перебивая и почти ни о чём не спрашивая. Это была моя исповедь перед личным богом. В какой-то момент я даже испугалась его молчания и притихла настороженным кроликом. Посмотрела в зелёные глаза — они были близко-близко — и отчего-то подумала, что если и был в мире человек, способный понять мои чувства, то он прямо сейчас сжимал меня в объятиях. И каким-то чудом мне повезло его встретить.
Я потянулась и легко коснулась губами мужских губ. Зачем? Наверное, чтобы убедиться, что он не отвернулся от меня, что его порыв не был случайным влечением, что он готов принять меня даже такую. Всё ещё готов, несмотря на все те беды, что я принесла ментору, Каасу, Комдору и его семье… И десятком других семей, о которых мне было ничего неизвестно.
Джер ответил на поцелуй. Он вышел горьким, каким-то… обречённым. Но он был живой, исцеляющей водой для меня. Это было так удивительно! Касаться ментора, целовать его, чувствовать тепло и участие. Я не заслужила такой награды. Поэтому засмущалась, уткнулась в его грудь и крепко зажмурилась.
— Ты ведь говорил мне, — прошептала я. — Обо всём этом. И о войне, и о жизни. И о квертиндцах. Почему я не слушала?
— Думаю, что некоторые истины невозможно увидеть или услышать, — ментор зачем-то поправил артефакт на моём запястье. — Только прочувствовать на себе. Люди постоянно делают ошибки, пребывают в плену собственных заблуждений. Годами, десятилетиями, а порой и целой жизнью. До тех пор, пока какое-то потрясение или невероятное событие не меняет их мировоззрений.
— Но ты… — я приподнялась на локте, посмотрела на ментора в упор. — Ты совсем не такой, как другие люди. Ты не ошибаешься, не заблуждаешься, всегда поступаешь правильно. Защищаешь меня, студентов и, — я прикусила губу, — всех на свете. Как тебе это удаётся?
Он усмехнулся уголком губ, откинулся на спинку, заложил руки за голову. Задумался, глядя в потолок. А потом перевёл взгляд на меня и ответил:
— Никак. Мне это не удаётся, Юна. Так же, как и тебе. Так же, как и всем людям в мире. В этом суть человечности, её грязь, её низость и мелочность. Мои решения часто продиктованы не благом и здравомыслием, а эгоизмом. Кажется, я уже достаточно вырос, чтобы честно это признать.
— Человечность — величайшая из опасностей, — вырвалось у меня прежде, чем я успела вспомнить, что это слова Демиурга.
— Да, — быстро согласился Джер. — Но не только. Кое-кто очень близкий научил меня, что в человечности таится ещё и великая сила. Могущественная магия, способная на великие свершения. Путь даже они и кажутся крохотными со стороны.
— Похоже на речи Голомяса, — хлюпнула носом я, устраиваясь на мужской груди.
— Этому меня научила ты, — неожиданно выдал Джер.
Я снова подскочила, как потревоженный суслик и уставилась на ментора круглыми глазами. Я? Чему-то научила Джера?
— Именно ты, — ответил он на мой мысленный вопрос и улыбнулся. — Это тоже те истины, которые невозможно узнать иным способом, кроме как — почувствовать.
Он замолчал, хотя мне всё ещё было непонятно.
— В тебе столько живых эмоций, искренности и преданности, — слова давались ему с трудом, как бывает в минуты откровений. — И я давно уже все их разделяю с тобой — не только по связи, нет. — Джер убрал клок волос от моего лица и едва коснулся знака соединения. — Ты напоминаешь мне об утраченных ценностях. С тобой я стал уязвим — это правда, но в то же время настолько могущественен, насколько может быть человек без страха потерять всё без остатка. Потому что даже в этом случае у меня останется самый веский повод жить дальше.
Я потянулась, было, снова поцеловать его, но остановилась. На мужской щеке остался грязный след от моего прикосновения. Я вдруг поняла, что явилась сюда прямо с битвы, и острая, резкая боль от потери Неда заглушила всё прочее — стыд, неловкость, смущение. Горе всё ещё стискивало затылок колючими тисками, но Джер как всегда нашёл те слова, которые были мне необходимы. Ведь у меня тоже был повод жить дальше. Кажется, я понимала, о чём он говорил… Но была так растеряна, что не знала, что ответить.
— Это кинжал Комдора? — спросил ментор, когда молчание слишком затянулось.
— А? — не сразу сообразила я, но всё же вспомнила и вытащила новое оружие на свет. — Да. Аспид.
Длинный, тяжёлый клинок был не чищен, но даже сквозь засохший яд икша проглядывалась вязь и глубокая борозда вдоль лезвия, делящая его на две симметричные части. Словно язык смертоносного ящера, чей укус вызывает мгновенную смерть.
— Аспид, — понятливо кивнул Джер и вытащил рукоять из моих рук.
Он повертел кинжал, рассмотрел его, взвесил на ладони. Заключил:
— Хорошее оружие. Но слишком тяжёлое для женской руки. Нужно будет научить тебя, как им пользоваться.
— Давай снова сходим на край земли? — с энтузиазмом предложила я. — Теперь у меня будет больше времени. Да почти всё свободное время! Впереди целое лето, и я не выйду без тебя из академии. Клянусь, теперь я буду беречь всё, что у меня есть. У меня есть так много!
Эта идея была ещё одной спасительной ниточкой, вытягивающей меня из бездны отчаяния. Я даже попыталась улыбнуться, хватаясь за мысли о живых, о Куиджи с Моном, которые, наверное, ещё не спят в своих постелях… О моей светлой, родной и заботливой Фиди. Да даже о Сирене, язвительной вертихвостке! «Не забудь отдать ей землянику, Горст. Это было моим последним желанием», — впервые подал голос Аспид. К горлу снова подкатил ком, и я часто заморгала, опустив глаза.
— С Орденом Крона покончено? — Джер поднял мой подбородок, не позволил спрятать взгляд.
— Будет покончено, — честно призналась я. Втянула воздух сквозь зубы, морщась, как от застарелой боли. — Они не оставят меня в покое, а я не собираюсь больше убегать. Мне стоит явиться в приют и попрощаться. Честно сказать Демиургу, что наши пути разошлись.
Отчего-то Джер усмехнулся, хотя ничего смешного в моих словах не было. Но возражать не стал.
— Пожалуй, он не причинит тебе вреда, — кивнул ментор. — По крайней мере сейчас.
— Так ты не против? — удивилась я.
— Нет. Мне понятно твоё желание завершить старые дела. Если, конечно, ты и вправду намереваешься их завершить.
— Обещаю! — подхватилась я. — Больше никакого Ордена Крона, охоты на икша и других сомнительных приключений! Мне бы только защитить тех, кто дорог…
Я резко встала, но едва не рухнула от внезапного головокружения. Перед глазами поплыли алые круги, а ноги едва не подкосились.
— Тебе нужно отдохнуть, — Джер на этот раз не стал меня обнимать, только осторожно поймал за локоть и помог вернуть равновесие. — И хорошенько выспаться. Идём, я тебя провожу.
— Идём, — легко согласилась я.
Кажется, теперь бы я согласилась на что угодно! В последнее время так часто видела смерть, очень много смертей, что теперь ощущала себя на самом острие жизни — и больше всего мне хотелось сберечь её. Отлить в воске или в прозрачном желе, чтобы она застыла в неизменном виде, в любимом Кроунице, родной академии и рядом с ментором.
Когда мы вышли во влажную ночь, пахнущую молодыми клейкими иголочками и туманом, я вдруг остановилась и посмотрела на Джера в густой темноте. Боги, как он был красив! Как же я раньше этого не видела? В нём словно сосредоточилось всё новое и древнее — совсем ещё юный, молодой мальчишка, отчего-то мыслящий как старец. Мудрость в мелких морщинках у глаз, сила в острой линии скул и холодная ярость в крохотном шраме у губ. В нём был заключен целый мир, который я до сих пор не потрудилась даже познать!
«Поцелуй меня,» — попросила я мысленно.
И он поцеловал. Не отстраняясь, не брезгуя юной мейлори, не стыдясь своих чувств. Тонкий бледный месяц осветил нас серебристым светом, выглянув из-за низких туч. Я пила счастье с его губ — необходимое, самое настоящее и чистое, которое мне только доводилось испытывать. Как стыдно это было в ночь, когда погиб Комдор! И как упоительно это было в ночь, когда я родилась заново!
Хвойный лес шелестел во тьме, и мир плыл, плыл над нами тёплым ветром, шумел сломанными ветками в далёкой чащобе и жужжал неспящими жуками над холмом. Мы были словно ему созвучны — в этот миг мы учили и небо, и лес, и воздух быть счастливыми: в этом ведь и был смысл существования — в предельной ясности и благополучии. В возможности быть вместе, стоять рядом, дышать друг другом, касаться тел. Ради этого было… всё.
Мне не хотелось, чтобы это заканчивалось. Никогда. Промелькнула мысль даже вернуться обратно в дом, затащить ментора туда силой и остаться с ним до утра. Но какой-то приятный, трепетный страх кольнул сердце, пробежался ледяными мурашками по позвоночнику.
— Боишься меня? — тут же уловил ментор.
Улыбнулся хитро, с прищуром.
— Нет, — хрипло ответила я и попыталась описать чувства: — Я… — осмотрела себя — грязную, чумазую. — Я просто…
Он не дал мне договорить. Коротко поцеловал, прерывая объяснения, и потащил за собой к замку. Я недоумённо смотрела на его профиль и видела, как он пытается скрыть улыбку. Что было за ней? Острое счастье? Смущение? Недовольство? Или, может… издевательское торжество?
Я тряхнула головой, отгоняя дурные мысли. Чушь какая! Между нами нет секретов. Почти нет. Я прикусила губу и метнула недовольный взгляд в сторону промелькнувшей белки. А потом посмотрела на часы.
— Джер, — позвала тихо.
— Да?
Он не остановился и не замедлил шаг. Так и вёл меня за руку за собой следом — по каменным ступеням, вдоль еловой аллеи, сквозь белёсую пелену. Ментор делал так много раз, но сейчас… он шёл с таким упорством, будто боялся остановиться и повернуть назад. Наверное, откровения и новые подробности о истинной натуре Юны Горст были сейчас излишни.
— Ты хотела что-то сказать? — напомнил Джер уже у статуи семи богов.
— Да, — как можно увереннее улыбнулась я и отвела глаза. — Хотела узнать, что написано на браслете.
— Хм, — он потёр колючую щёку. — Я думал, ты достаточно хорошо знаешь тахиши, чтобы прочитать.
— Мы изучали язык Древних Волхвов в прошлом году, но мне трудно давались эти символы, — виновато протянула я. — И магистр Риин не был так требователен, как сейчас…
— Я понял, — прервал он мои оправдания и пояснил: — Это строчка из древней детской сказки, в которой взрослые находят особую мудрость. Если её перевести, то звучать она будет примерно так: «Главного глазами не увидишь — зорко одно лишь сердце».
Вот как. Зорко одно лишь сердце. Я постояла ещё немного, всматриваясь в своего хорошего ментора, пытаясь разглядеть его сердцем, и вдруг резко отвернулась, будто глаза обожгло пламенем. Будто кто-то незримый снова метнул в меня огненный шар, как тогда на плато. Был ли это Кирмос лин де Блайт?
«Как бы ты не старалась оставаться ему верной, всё равно предашь,» — вспомнились слова дряной певички Элигии. Я знала, что на этот раз она точно не попала в цель. Я никогда не предам ментора.
Но разве это гарантирует то, что он не предаст меня?
Глава 9. Всё может быть иначе
Прощание с Недом Комдором по традиции устроили в Церемониальном зале. Свечи в огромной нефритовой люстре едва горели, отчего в просторном помещении воцарился гнетущий полумрак. Тягостное, трагическое молчание прерывалось шёпотом и всхлипами. Нед лежал, окружённый бутонами белокрыльников и мелкими букетами — подношениями студентов, и казался совсем живым. Вот сейчас он встанет, шагнёт со своего вычурного ложа и прыгающей походкой направится прямо к нам, к своей банде и лучшим друзьям. Я отругаю его за глупую шутку, и мы все вместе отправимся в теплицы…
Но Комдор был бездвижен и бел. Стоило мне только прикоснуться к его ладони — она обдала могильным холодом так, что захотелось немедленно отпрянуть.
— Ты выполнил своё обещание, — шепнула я мёртвому другу. — Не оставил в беде никого из нас, сражался до самого конца.
Я осторожно поправила тиаль на его груди — пустую колбу без привычного символа Ревда. Когда маг умирает, его тиаль гаснет.
— Прости меня, Аспид, — сквозь зубы проговорила я. Рык отчаяния едва сдерживался в глотке. — Это всё последствия заблуждений. Моих заблуждений.
На плечо легла тяжёлая рука Мона. Я резко вдохнула и подняла глаза к потолку. Гореть мне в пекле Толмунда за всё, что я натворила в Квертинде! Если когда-то Юна Горст ещё имела надежду заслужить прощение, то теперь оставалось только смириться с расплатой. Судьба назначила свою цену.
Я отвернулась и отошла от Неда, поднимая громкий гул стуком каблуков по каменным плитам. Сотни глаз следили с трибун. Осуждали ли меня студенты? Сочувствовали? Не знаю. Впервые мне было безразлично их мнение. Следом шла банда — всё, что от неё осталось: Толстый Мон, Куиджи и подвывающая Тефида. Последняя тоже была похожа на живого мертвеца: плечи сгорблены, пустая глазница перемотана бинтом, а здоровый глаз опущен к полу. Возможно, она тоже себя корила за смерть друга.
— Это его мама, — едва слышно прошептал Куиджи, когда мы остановились у самого выхода, в тени высоких ворот.
Госпожа Комдор беседовала с Джером у зелёной трибуны Ревда. Женщина выглядела чернее тучи: глубокие морщины пересекали бледный лоб, темнеющие провалы глаз выдавали бесконечное горе. Но держалась она с достоинством. За всё утро прощания мама Неда не позволила себе истерик или обвинений. Может, просто так же как и мы до конца не верила, что её сын навсегда покинул этот мир?
Прощальная речь Надалии Аддисад была преисполнена искренней скорби и соболезнований. Она почти не говорила о разбирательствах и том шоке, в котором пребывала вся академия, всё большее уповая на трагическую случайность. Мы же стояли в молчании, оглушенные новым чувством потери и осознанием личного горя. Слова были излишни.
Когда же всё было кончено, мы вместе с остальными студентами высыпали под яркие жизнерадостные лучи северного солнца и растеряно застыли, прижавшись друг к дружке. Мир живых приглашал нас ощутить радость существования: на откосах обильно цвели яркие лютики и зеленел свежий травяной ковёр, звенели птичьи голоса и жужжала мошкара, пахло cосновой смолой и дурманящим маральником.
Или побрезговал — я была грязная, в слизи икша, в крови своей и Неда. Нога перетянута бинтом, губы потрескались, но это было всё не важно.
Я так и не смогла произнести этого вслух, вот так, глядя в глаза ментору. Потому что эти слова опустили бы плотину, за которой всё ещё держался поток слёз и горького отчаяния. Я задрожала всем телом, затряслась от того, что боль вдруг стала реальной, настоящей. Вместо сердца в груди поселилась чернота — бездонная злая дыра, заполняющая нутро. Горькая потеря выбила дыхание, скрутила мышцы и пробила до самых хрящиков, сгорбила меня под весом тяжёлой новости и прибила бы к полу — а быть может, и ещё ниже — низвергнула в пекло. Но Джер не дал мне упасть. Подхватил на руки, прижал к себе, будто мог утихомирить дрожь. Но в этот раз у него не получилось.
Ментор положил меня на кровать и хотел отойти, но я вцепилась в его сорочку мёртвой хваткой, как недавно Нед — в рукоять своего кинжала. Джер был моей жизнью, моим спасением и надеждой на лучшее. И он уступил — лёг рядом, обнял меня, погладил по волосам.
Глаза по-прежнему оставались сухими, но я плакала. Кажется, плакала словами — они полились малосвязным потоком. Я говорила, говорила, говорила… О том, как погиб Нед Комдор. О том, что я виновата. О то, что моя тьма преследует меня с тех пор, как я дала ей выход на нашем краю земли. Что почти забыла лицо Кааса… И что я очерствела, превратилась в убийцу без жалости и поводов. Что все мои мечты стали месивом из бессилия, озлобленности и мести. Хлюпая носом и захлёбываясь словами, я рассказывала, как сильно запуталась, как обманывалась коварными внушениями. Как верила в своё могущество. Как небрежно относилась к друзьям и жизни… И как шла за Демиургом вместе с тысячами людей из Ордена Крона, как хотела сражаться, сжечь до тла Квертинд, не признавая самого простого: никто не хочет войны. Даже те, кто активно её разжигают. На самом деле они просто хотят жить. Жить в мире, гармонии и порядке, а не в борьбе. Но как же сложно это понять…
Сколько мне понадобилось жестоких уроков, чтобы прозреть! Сколько было загублено судеб, жизней… И как равнодушна я была к чужому горю, пока не столкнулась со своим собственным.
Джер слушал, не перебивая и почти ни о чём не спрашивая. Это была моя исповедь перед личным богом. В какой-то момент я даже испугалась его молчания и притихла настороженным кроликом. Посмотрела в зелёные глаза — они были близко-близко — и отчего-то подумала, что если и был в мире человек, способный понять мои чувства, то он прямо сейчас сжимал меня в объятиях. И каким-то чудом мне повезло его встретить.
Я потянулась и легко коснулась губами мужских губ. Зачем? Наверное, чтобы убедиться, что он не отвернулся от меня, что его порыв не был случайным влечением, что он готов принять меня даже такую. Всё ещё готов, несмотря на все те беды, что я принесла ментору, Каасу, Комдору и его семье… И десятком других семей, о которых мне было ничего неизвестно.
Джер ответил на поцелуй. Он вышел горьким, каким-то… обречённым. Но он был живой, исцеляющей водой для меня. Это было так удивительно! Касаться ментора, целовать его, чувствовать тепло и участие. Я не заслужила такой награды. Поэтому засмущалась, уткнулась в его грудь и крепко зажмурилась.
— Ты ведь говорил мне, — прошептала я. — Обо всём этом. И о войне, и о жизни. И о квертиндцах. Почему я не слушала?
— Думаю, что некоторые истины невозможно увидеть или услышать, — ментор зачем-то поправил артефакт на моём запястье. — Только прочувствовать на себе. Люди постоянно делают ошибки, пребывают в плену собственных заблуждений. Годами, десятилетиями, а порой и целой жизнью. До тех пор, пока какое-то потрясение или невероятное событие не меняет их мировоззрений.
— Но ты… — я приподнялась на локте, посмотрела на ментора в упор. — Ты совсем не такой, как другие люди. Ты не ошибаешься, не заблуждаешься, всегда поступаешь правильно. Защищаешь меня, студентов и, — я прикусила губу, — всех на свете. Как тебе это удаётся?
Он усмехнулся уголком губ, откинулся на спинку, заложил руки за голову. Задумался, глядя в потолок. А потом перевёл взгляд на меня и ответил:
— Никак. Мне это не удаётся, Юна. Так же, как и тебе. Так же, как и всем людям в мире. В этом суть человечности, её грязь, её низость и мелочность. Мои решения часто продиктованы не благом и здравомыслием, а эгоизмом. Кажется, я уже достаточно вырос, чтобы честно это признать.
— Человечность — величайшая из опасностей, — вырвалось у меня прежде, чем я успела вспомнить, что это слова Демиурга.
— Да, — быстро согласился Джер. — Но не только. Кое-кто очень близкий научил меня, что в человечности таится ещё и великая сила. Могущественная магия, способная на великие свершения. Путь даже они и кажутся крохотными со стороны.
— Похоже на речи Голомяса, — хлюпнула носом я, устраиваясь на мужской груди.
— Этому меня научила ты, — неожиданно выдал Джер.
Я снова подскочила, как потревоженный суслик и уставилась на ментора круглыми глазами. Я? Чему-то научила Джера?
— Именно ты, — ответил он на мой мысленный вопрос и улыбнулся. — Это тоже те истины, которые невозможно узнать иным способом, кроме как — почувствовать.
Он замолчал, хотя мне всё ещё было непонятно.
— В тебе столько живых эмоций, искренности и преданности, — слова давались ему с трудом, как бывает в минуты откровений. — И я давно уже все их разделяю с тобой — не только по связи, нет. — Джер убрал клок волос от моего лица и едва коснулся знака соединения. — Ты напоминаешь мне об утраченных ценностях. С тобой я стал уязвим — это правда, но в то же время настолько могущественен, насколько может быть человек без страха потерять всё без остатка. Потому что даже в этом случае у меня останется самый веский повод жить дальше.
Я потянулась, было, снова поцеловать его, но остановилась. На мужской щеке остался грязный след от моего прикосновения. Я вдруг поняла, что явилась сюда прямо с битвы, и острая, резкая боль от потери Неда заглушила всё прочее — стыд, неловкость, смущение. Горе всё ещё стискивало затылок колючими тисками, но Джер как всегда нашёл те слова, которые были мне необходимы. Ведь у меня тоже был повод жить дальше. Кажется, я понимала, о чём он говорил… Но была так растеряна, что не знала, что ответить.
— Это кинжал Комдора? — спросил ментор, когда молчание слишком затянулось.
— А? — не сразу сообразила я, но всё же вспомнила и вытащила новое оружие на свет. — Да. Аспид.
Длинный, тяжёлый клинок был не чищен, но даже сквозь засохший яд икша проглядывалась вязь и глубокая борозда вдоль лезвия, делящая его на две симметричные части. Словно язык смертоносного ящера, чей укус вызывает мгновенную смерть.
— Аспид, — понятливо кивнул Джер и вытащил рукоять из моих рук.
Он повертел кинжал, рассмотрел его, взвесил на ладони. Заключил:
— Хорошее оружие. Но слишком тяжёлое для женской руки. Нужно будет научить тебя, как им пользоваться.
— Давай снова сходим на край земли? — с энтузиазмом предложила я. — Теперь у меня будет больше времени. Да почти всё свободное время! Впереди целое лето, и я не выйду без тебя из академии. Клянусь, теперь я буду беречь всё, что у меня есть. У меня есть так много!
Эта идея была ещё одной спасительной ниточкой, вытягивающей меня из бездны отчаяния. Я даже попыталась улыбнуться, хватаясь за мысли о живых, о Куиджи с Моном, которые, наверное, ещё не спят в своих постелях… О моей светлой, родной и заботливой Фиди. Да даже о Сирене, язвительной вертихвостке! «Не забудь отдать ей землянику, Горст. Это было моим последним желанием», — впервые подал голос Аспид. К горлу снова подкатил ком, и я часто заморгала, опустив глаза.
— С Орденом Крона покончено? — Джер поднял мой подбородок, не позволил спрятать взгляд.
— Будет покончено, — честно призналась я. Втянула воздух сквозь зубы, морщась, как от застарелой боли. — Они не оставят меня в покое, а я не собираюсь больше убегать. Мне стоит явиться в приют и попрощаться. Честно сказать Демиургу, что наши пути разошлись.
Отчего-то Джер усмехнулся, хотя ничего смешного в моих словах не было. Но возражать не стал.
— Пожалуй, он не причинит тебе вреда, — кивнул ментор. — По крайней мере сейчас.
— Так ты не против? — удивилась я.
— Нет. Мне понятно твоё желание завершить старые дела. Если, конечно, ты и вправду намереваешься их завершить.
— Обещаю! — подхватилась я. — Больше никакого Ордена Крона, охоты на икша и других сомнительных приключений! Мне бы только защитить тех, кто дорог…
Я резко встала, но едва не рухнула от внезапного головокружения. Перед глазами поплыли алые круги, а ноги едва не подкосились.
— Тебе нужно отдохнуть, — Джер на этот раз не стал меня обнимать, только осторожно поймал за локоть и помог вернуть равновесие. — И хорошенько выспаться. Идём, я тебя провожу.
— Идём, — легко согласилась я.
Кажется, теперь бы я согласилась на что угодно! В последнее время так часто видела смерть, очень много смертей, что теперь ощущала себя на самом острие жизни — и больше всего мне хотелось сберечь её. Отлить в воске или в прозрачном желе, чтобы она застыла в неизменном виде, в любимом Кроунице, родной академии и рядом с ментором.
Когда мы вышли во влажную ночь, пахнущую молодыми клейкими иголочками и туманом, я вдруг остановилась и посмотрела на Джера в густой темноте. Боги, как он был красив! Как же я раньше этого не видела? В нём словно сосредоточилось всё новое и древнее — совсем ещё юный, молодой мальчишка, отчего-то мыслящий как старец. Мудрость в мелких морщинках у глаз, сила в острой линии скул и холодная ярость в крохотном шраме у губ. В нём был заключен целый мир, который я до сих пор не потрудилась даже познать!
«Поцелуй меня,» — попросила я мысленно.
И он поцеловал. Не отстраняясь, не брезгуя юной мейлори, не стыдясь своих чувств. Тонкий бледный месяц осветил нас серебристым светом, выглянув из-за низких туч. Я пила счастье с его губ — необходимое, самое настоящее и чистое, которое мне только доводилось испытывать. Как стыдно это было в ночь, когда погиб Комдор! И как упоительно это было в ночь, когда я родилась заново!
Хвойный лес шелестел во тьме, и мир плыл, плыл над нами тёплым ветром, шумел сломанными ветками в далёкой чащобе и жужжал неспящими жуками над холмом. Мы были словно ему созвучны — в этот миг мы учили и небо, и лес, и воздух быть счастливыми: в этом ведь и был смысл существования — в предельной ясности и благополучии. В возможности быть вместе, стоять рядом, дышать друг другом, касаться тел. Ради этого было… всё.
Мне не хотелось, чтобы это заканчивалось. Никогда. Промелькнула мысль даже вернуться обратно в дом, затащить ментора туда силой и остаться с ним до утра. Но какой-то приятный, трепетный страх кольнул сердце, пробежался ледяными мурашками по позвоночнику.
— Боишься меня? — тут же уловил ментор.
Улыбнулся хитро, с прищуром.
— Нет, — хрипло ответила я и попыталась описать чувства: — Я… — осмотрела себя — грязную, чумазую. — Я просто…
Он не дал мне договорить. Коротко поцеловал, прерывая объяснения, и потащил за собой к замку. Я недоумённо смотрела на его профиль и видела, как он пытается скрыть улыбку. Что было за ней? Острое счастье? Смущение? Недовольство? Или, может… издевательское торжество?
Я тряхнула головой, отгоняя дурные мысли. Чушь какая! Между нами нет секретов. Почти нет. Я прикусила губу и метнула недовольный взгляд в сторону промелькнувшей белки. А потом посмотрела на часы.
— Джер, — позвала тихо.
— Да?
Он не остановился и не замедлил шаг. Так и вёл меня за руку за собой следом — по каменным ступеням, вдоль еловой аллеи, сквозь белёсую пелену. Ментор делал так много раз, но сейчас… он шёл с таким упорством, будто боялся остановиться и повернуть назад. Наверное, откровения и новые подробности о истинной натуре Юны Горст были сейчас излишни.
— Ты хотела что-то сказать? — напомнил Джер уже у статуи семи богов.
— Да, — как можно увереннее улыбнулась я и отвела глаза. — Хотела узнать, что написано на браслете.
— Хм, — он потёр колючую щёку. — Я думал, ты достаточно хорошо знаешь тахиши, чтобы прочитать.
— Мы изучали язык Древних Волхвов в прошлом году, но мне трудно давались эти символы, — виновато протянула я. — И магистр Риин не был так требователен, как сейчас…
— Я понял, — прервал он мои оправдания и пояснил: — Это строчка из древней детской сказки, в которой взрослые находят особую мудрость. Если её перевести, то звучать она будет примерно так: «Главного глазами не увидишь — зорко одно лишь сердце».
Вот как. Зорко одно лишь сердце. Я постояла ещё немного, всматриваясь в своего хорошего ментора, пытаясь разглядеть его сердцем, и вдруг резко отвернулась, будто глаза обожгло пламенем. Будто кто-то незримый снова метнул в меня огненный шар, как тогда на плато. Был ли это Кирмос лин де Блайт?
«Как бы ты не старалась оставаться ему верной, всё равно предашь,» — вспомнились слова дряной певички Элигии. Я знала, что на этот раз она точно не попала в цель. Я никогда не предам ментора.
Но разве это гарантирует то, что он не предаст меня?
Глава 9. Всё может быть иначе
Прощание с Недом Комдором по традиции устроили в Церемониальном зале. Свечи в огромной нефритовой люстре едва горели, отчего в просторном помещении воцарился гнетущий полумрак. Тягостное, трагическое молчание прерывалось шёпотом и всхлипами. Нед лежал, окружённый бутонами белокрыльников и мелкими букетами — подношениями студентов, и казался совсем живым. Вот сейчас он встанет, шагнёт со своего вычурного ложа и прыгающей походкой направится прямо к нам, к своей банде и лучшим друзьям. Я отругаю его за глупую шутку, и мы все вместе отправимся в теплицы…
Но Комдор был бездвижен и бел. Стоило мне только прикоснуться к его ладони — она обдала могильным холодом так, что захотелось немедленно отпрянуть.
— Ты выполнил своё обещание, — шепнула я мёртвому другу. — Не оставил в беде никого из нас, сражался до самого конца.
Я осторожно поправила тиаль на его груди — пустую колбу без привычного символа Ревда. Когда маг умирает, его тиаль гаснет.
— Прости меня, Аспид, — сквозь зубы проговорила я. Рык отчаяния едва сдерживался в глотке. — Это всё последствия заблуждений. Моих заблуждений.
На плечо легла тяжёлая рука Мона. Я резко вдохнула и подняла глаза к потолку. Гореть мне в пекле Толмунда за всё, что я натворила в Квертинде! Если когда-то Юна Горст ещё имела надежду заслужить прощение, то теперь оставалось только смириться с расплатой. Судьба назначила свою цену.
Я отвернулась и отошла от Неда, поднимая громкий гул стуком каблуков по каменным плитам. Сотни глаз следили с трибун. Осуждали ли меня студенты? Сочувствовали? Не знаю. Впервые мне было безразлично их мнение. Следом шла банда — всё, что от неё осталось: Толстый Мон, Куиджи и подвывающая Тефида. Последняя тоже была похожа на живого мертвеца: плечи сгорблены, пустая глазница перемотана бинтом, а здоровый глаз опущен к полу. Возможно, она тоже себя корила за смерть друга.
— Это его мама, — едва слышно прошептал Куиджи, когда мы остановились у самого выхода, в тени высоких ворот.
Госпожа Комдор беседовала с Джером у зелёной трибуны Ревда. Женщина выглядела чернее тучи: глубокие морщины пересекали бледный лоб, темнеющие провалы глаз выдавали бесконечное горе. Но держалась она с достоинством. За всё утро прощания мама Неда не позволила себе истерик или обвинений. Может, просто так же как и мы до конца не верила, что её сын навсегда покинул этот мир?
Прощальная речь Надалии Аддисад была преисполнена искренней скорби и соболезнований. Она почти не говорила о разбирательствах и том шоке, в котором пребывала вся академия, всё большее уповая на трагическую случайность. Мы же стояли в молчании, оглушенные новым чувством потери и осознанием личного горя. Слова были излишни.
Когда же всё было кончено, мы вместе с остальными студентами высыпали под яркие жизнерадостные лучи северного солнца и растеряно застыли, прижавшись друг к дружке. Мир живых приглашал нас ощутить радость существования: на откосах обильно цвели яркие лютики и зеленел свежий травяной ковёр, звенели птичьи голоса и жужжала мошкара, пахло cосновой смолой и дурманящим маральником.