– Все мы не без греха, – пожал плечами старик. – Но совсем немногие пытаются свои ошибки исправить, а это всегда чего-то да стоит. Он вон даже из-за гробовой доски вернулся, чтобы разоблачить убийцу одной из наших девочек. Я никогда не доверял этому Флинну, но ни за чем подозрительным его никогда не заставал. Каков хитрец! Я чувствовал, что кто-то воду мутит и подбивает всех воровать, но на него никогда бы не подумал. Так что спасибо Доброму Джентльмену, большую услугу он нам даже после смерти оказал. – Старик по-отечески хлопнул портрет по раме. – А где танамор, мы уже не узнаем. Потеряно наше сокровище, и не вернуть его, но в чем сила нашего народа? Мы умеем смириться с потерями, сжать сердце в кулак и идти дальше.

– Может, поищем? – тихо спросил парень, который так никуда и не ушел. – В доме никого. Вдруг наш трилистник тут где-то лежит?

Старик сурово на него посмотрел.

– К Флинну с такими рассуждениями отправляйся, пацан. Если нашему народу когда-то что-то принадлежало, это не значит, что мы сейчас должны дом мертвеца грабить.

Старик с кряхтением выбил трубку в камин и убрал за пазуху. Стук трубки мрачно, похоронно разнесся по комнате. Дети притихли под впечатлением от рассказа, девочка принялась ковырять кирпич в стенке камина, – видимо, искала тайник, – но ее одернула мать.

– Давайте тут, что ли, переночуем? – предложил старик, уютно поерзав в кресле. – Думаю, Джентльмен против не будет. Тепло тут, тихо. Боюсь я на ночь глядя в Фоскад возвращаться: Флинн злится, перенервничал. Таких людей лучше не трогать, когда они на взводе.

– Что же нам делать? – прошептала женщина. – Это что ж, на два лагеря теперь наш Фоскад разбился? Не выгонят же они нас! Куда мы пойдем?

– Утро вечера мудренее, – философски заметил старик. Голос у него уже был смазанный, сонный. – Спите, завтра все само устроится. И послушайтесь моего совета, малыши: не шныряйте по дому и ничего не трогайте. – Он строго посмотрел на притихших детей. – Это дом мертвеца, хоть и гостеприимного. Не испытывайте его терпение.

Старик заснул прямо в кресле, остальные тихонечко улеглись вокруг. Я не думал, что можно заснуть прямо на полу, там же жестко, несмотря на ковер, но ирландцы уснули мгновенно. Я продолжал сидеть на месте, не замечая, как идет время. Вот опять: стоит посидеть неподвижно, и я словно каменею, как будто вот-вот… Я отчаянно зажмурился. Нет, нет, ни за что! Цепляясь за косяк, я кое-как встал, всем телом привалившись к двери.

А вдруг это все-таки правда, ирландская штуковина существует, лежит где-то в доме и вернет меня к жизни? Ну пожалуйста, хоть бы это оказалось правдой! Я с трудом сделал пару шагов, отлепившись от косяка. Тело было как неподъемный и ненужный предмет, который приходится перетаскивать с места на место, но я понадеялся, что, если буду двигаться, оцепенение пройдет. Нужно срочно начинать поиски.

Потом я вспомнил про Молли. Куда она ушла? Может, она все это тоже слышала? Вдвоем искать легче, да и руки у нее работают лучше, я не справлюсь один. Услуга за услугу: я разоблачил ее убийцу, а она поможет мне отыскать танамор и вернуться к жизни.

Я выбрался из библиотеки, держась за стену, поплелся по коридору, заглянул в гостиную, где мы прятались вначале, но там никого не было. Да что ж такое! И тут я заметил на лестнице, ведущей на второй этаж, сиреневую шаль. Я оставил шаль лежать, где была, и начал утомительное восхождение наверх.

Наверное, так же чувствуют себя старики. Дух и разум все те же, что прежде, но тело больше тебе не подчиняется. Молодое тело – это просторная клетка, но с годами она сжимается, как тиски, пока наконец не выдавит из себя дух и не развалится, освободив его.

Вот под эти невеселые мысли я добрался до второго этажа. Молли обнаружилась в спальне моей матери – отправилась туда, где переодевалась до этого.

Она лежала на кровати, и в первую секунду я подумал, что она умерла окончательно: лежит на спине, руки сложены на груди, глаза не моргают. Я подошел и сел на край кровати.

– Эй, – хрипло начал я. Голос сел – похоже, не только ноги начинали мне отказывать. – Мне нужна твоя помощь. Я такое услышал! Похоже, мой отец ограбил Ирландию даже сильнее, чем ты предполагала. Это звучит, как бред, но он, похоже, украл у вас танамор. Трилистник Мерлина.

Я криво улыбнулся и вытянул шею, пытаясь поймать ее неподвижный взгляд. Она медленно повернула голову ко мне, но вместо «О, какая невероятная новость!» сказала:

– Мне кажется, я в глубине души знала, что это он.

До меня не сразу дошло: она не про моего отца, а про Флинна.

– Ну, зато ты теперь знаешь правду, – прохрипел я. – Ты разве не этого хотела?

Но, кажется, хотела она все-таки не этого. Если правда действительно может убивать, то вот сейчас я видел этому подтверждение. Молли очень сдала с тех пор, как я видел ее в последний раз. Словно единственной силой, поддерживающей в ней жизнь, было желание узнать, кто убил ее, и глупая любовь к Флинну. И когда две силы сошлись в одной точке, Молли легче не стало.

Я что-то забормотал, и она посмотрела на меня тяжелым взглядом, почти с ненавистью.

– Оставьте меня в покое. Помираю я.

– В каком смысле «оставьте»? Ты у меня дома! Я запрещаю тебе тут помирать! – Я нервно хохотнул. Получился звук, больше напоминающий карканье. – Тут и так слишком много народу померло. Я тебе не рассказывал про репутацию своего дома? Расскажу, пока будем искать. Вставай, у нас есть дело!

– Дело, – медленно повторила Молли, словно отыскала в памяти что-то давно забытое. – Точно. Как я могла забыть.

Она сползла с кровати, подхватила свою покрытую землей сумку и стремительно пошла к двери, как никогда напоминая привидение. Такую скорость я уже не мог развить, но попытался.

– Стой! Не уходи! – прохрипел я, кое-как продвигаясь за ней вдоль стены.

Однажды я был на балете. Труппа из Лондона приехала с гастролями в городок Динхилл, рядом с которым располагался наш пансион. Помню, как мне понравилось, что танцоры выражали свои чувства движением. И сейчас, продвигаясь вдоль стены, я подумал: вот бы поставить сольный танец, движениями выражающий умирание. Но чтобы это было эстетично, танцевать должен красивый танцор, изящный, как птица. Может, «умирающий ворон»? Звучит неплохо! «Великий хореограф Джон Гленгалл открыл нам новые грани танца и покинул скорбящий мир».

Развлекая себя этими размышлениями, я кое-как сполз по лестнице на первый этаж.

– Погоди! – взмолился я, но Молли уже дошла до двери.

Она так просто уходила и этим немного разбила мне сердце – ну, если бы мне еще можно было что-то разбить. Мне сразу расхотелось бороться. Я покосился на распахнутые двери столовой. Ирландцы мирно дремали у гаснущего камина, не замечая нашей призрачной дискуссии, и я мимо них доковылял до входной двери.

– Куда ты идешь? – прохрипел я. – Мы же его разоблачили, все как ты хотела!

– Я иду возвращать хозяйке рубины и прочее, – едва шевеля синеватыми губами, проговорила она. – А потом лягу там в саду и помру.

Она медленно обернулась ко мне, и у меня заныло под ложечкой, я прямо почувствовал эту фантомную боль, которой на самом деле чувствовать не мог. Она всегда была такой живой, такой веселой, это меня бесило, но и нравилось тоже, – я это понял только сейчас, когда живость исчезла без следа.

– Да послушай же! Где-то тут этот ваш трилистник Мерлина, и мы найдем его, и… – начал я, но Молли вдруг протянула руку и коснулась своими мертвыми пальцами моего рта, мешая говорить.

– Перестаньте. Признайте уже правду: мы мертвы, и ничего с этим не сделать. Скажите это наконец. Может, вам полегчает.

– Ни за что. Я так просто не сдамся, – прохрипел я из-под ее пальцев.


Она взглянула на меня с жалостью и убрала руку.

– Прощайте, сэр. – Она скривила губы в слабом подобии улыбки. – Покойтесь с миром.

Эти слова хлестнули меня, как пощечина. А она уже распахнула дверь и вышла под мокрый снег, крупными хлопьями летящий из темноты.





Глава 10

Легенды и сказки





Снаружи совсем стемнело; вечер был еще ранний, а на вид – будто глухая зимняя ночь. Я без сил остался стоять в холле. Потом заглянул в гостиную, где спали гости. Меня душили отчаяние и ярость, я уже сам не понимал на кого: на отца, на себя, на Молли, но выместить ее я мог только на ирландцах. Разлеглись в моей столовой, как у себя дома! Это мой особняк, единственное, что мне осталось, но они уже и его заняли! Я умру, а они тут поселятся, и некому будет их выставить. Таким, как они, только палец протяни – всю руку откусят. Ну, побыл я щедрым и великодушным, и что это мне принесло? Ничего! Безграмотные бедняки живы-здоровы, лежат себе дружной компанией, а я… Я…

– А ну убирайтесь! – застонал я, обхватив голову руками. – Проваливайте!

Первой проснулась девочка. Она увидела мою скособоченную фигуру в темноте и заорала так, что переполошила остальных. Те вскочили, тоже увидели меня и взвыли от страха. Похоже, я и правда выглядел как призрак. Как уродливый, жуткий призрак.

– Пошли вон! – промычал я. – Оставьте меня в покое!

Голоса у меня уже совсем не было, я сипел и посвистывал, как ветер в каминной трубе. Кажется, времени у меня оставалось совсем немного.

Никогда еще я не видел, чтобы кто-то скрывался с такой поразительной скоростью. Их всех наверняка взяли бы в команду по бегу с препятствиями, даже старика и детей. Трех секунд не прошло, а они уже подхватили свои сумки с музыкальными инструментами и пулей вылетели на улицу.

«Интересно, куда они пойдут в темноте?» – вяло подумал я и тут же отмахнулся от этих мыслей. Они же ирландцы, им к лишениям не привыкать – разберутся как-нибудь.

Я проплелся ближе к камину и без сил опустился на медвежью шкуру. Успел сказать себе: «Не садись, болван, ты же больше встать не сможешь», но сам себя не послушал.

Камин догорал, стало почти темно, но даже сквозь темноту я видел портрет отца, прислоненный к ближайшей стене. Нарисованные глаза сверлили меня взглядом, и я злорадно подумал: «Пора придумать новую сказку, раз уж ты так любил народное творчество, папа».

Не было никакого трилистника, а просто жил-был человек, который поубивал кучу ирландцев на войне и ограбил их землю. И было у него два сына, которых он терпеть не мог. Один одержим идеей оживлять мертвых, второй – бесполезный бездельник. Дом их был проклят, в нем вечно кто-то умирал, и младший сын тоже однажды лег у камина и умер окончательно, а старшего арестовали за кражу трупов и упекли в лечебницу для душевнобольных до конца жизни. Конец.

«Граф Джон Гленгалл, 1820–1837. Был никем, умер ни за что». Внизу – барельеф с черепом и костями.

Ну вот и все. Надо просто лечь и закрыть глаза. Судя по всему, когда я не шевелюсь, раствор застаивается, и двигаться становится труднее: потому мне и было так плохо после истории старика. Значит, чтобы все это наконец закончилось, надо просто замереть – план Молли не так уж плох. Я тупо посмотрел на свою серую руку, лежащую на колене. Такое уродство никакой волшебный трилистник не спасет.

Я не был мастером поиска тайников даже в лучшие дни, не то что теперь – в темноте, одиночестве и без сил. Да и бесполезно это все.

Всколыхнувшаяся было надежда испарилась без следа. Если бы у отца была такая волшебная штука, он вернул бы маму или себя бы велел вернуть, а в нашем доме, наоборот, все помирали. Если старик не врал и отец правда когда-то украл трилистник, то давно уже его лишился. Может, продал? Я уперся ладонями в пол, собираясь прилечь и уже не вставать.

Мысль о том, чтобы просто сдаться, перестала вызывать отвращение. Интересно, у стариков тоже так? Наверное, в какой-то момент они ложатся и думают: кажется, пора умереть.

И тут мой план пошел прахом. Я услышал, как открылась входная дверь, и похолодел. Осторожные шаги, скрип половиц. Мне хотелось бы поверить, что это Молли вернулась извиниться и броситься мне на шею с предложением провести бок о бок остаток жизни (то есть часов, наверное, пять). Но я сразу понял: это не она. Она ходила так же, как я, легко и бесшумно. Только живые выдают свое присутствие.

Пару секунд я радовался своей проницательности, но шаги приближались, и меня сковал липкий, отвратительный ужас. Что, если меня снова пришли грабить и теперь прикончат второй раз? Одно дело – тихо уснуть у камина, и совсем другое – опять получить отвратительный, варварский удар по голове. Мне захотелось забиться куда-нибудь и переждать, дрожа, как зайчишка. Пусть в этот раз они найдут, что им нужно, и уйдут, не тронув меня. Или можно не прятаться, а просто лежать неподвижно. Некоторые животные так делают: притворяются мертвыми, пока хищник не уйдет, а мне и притворяться не надо, ха-ха.

И тут я вдруг разозлился. Тот, кто убил меня, разгуливает на свободе и явился ко мне второй раз! Нет уж. Больше я никому не позволю так со мной поступить. На волне этой самоуверенной храбрости я смог встать, взял первый попавшийся предмет – это оказался подсвечник на шесть свечей, – угрожающе воздел его над головой, крякнув от тяжести, и гневно захромал в коридор.

Но посреди коридора замер вовсе не грабитель. И даже не Молли. Я растерянно моргнул. Там стоял Гарольд, граф Ньютаун, – великолепный, как обычно, только бледный и какой-то уставший. Одет он был торжественно – черный фрак, тончайший кружевной шейный платок. Может, сегодня пятница и он все-таки пришел пригласить меня на свой бал?

– Добрый вечер, – еле слышно прохрипел я и поставил подсвечник на стол.

– Добрый, – севшим голосом ответил он. – Я пришел проверить, не привиделось ли мне, что вы ожили, Джон.

Какой чудесный светский разговор. Я кивнул, невольно выпрямив плечи, – в его присутствии мне не хотелось выглядеть скрюченным серым чудищем.

– И как это произошло? – спросил он, уже вернув себе самообладание. – Только я присяду, что-то ноги не держат.

Он прошел в столовую, где догорал камин, и я побрел следом, стараясь ступать как можно тверже. В присутствии лучшего из джентльменов умирать мне стало как-то неловко, я даже воротник поправил и откашлялся, чтобы голос лучше звучал. Граф сел в кресло у огня и ловко подложил дров в камин: ух ты, он и это умеет! Но знал бы он, какой грязный ирландский старик спал в этом кресле четверть часа назад, наверняка остался бы стоять.

– Расскажи мне все, – велел граф, тревожно глядя на меня. – Ничего, если мы будем на «ты»?

Я готов был не только разрешить ему называть меня на «ты», но и броситься ему на шею и обнять. Хоть кто-то пришел меня проведать и пожалеть, да не просто «кто-то», а ого-го кто! Я остался стоять, чтобы не так сильно хотелось упасть, и все ему рассказал – довольно кратко, потому что говорить было тяжело: про грабителя, про машину Бена в лодочном сарае. Мне нравилось, как он слушал меня: с чувством, остро и внимательно, сложив руки в изумительно стильных желтых перчатках на набалдашнике трости.

– Поразительно, – вздохнул он, когда я закончил. – Я был уверен, что тебя вернул танамор.

Ну, опять.

– Ирландский трилистник? Так это что, не сказка? – Я ошарашенно уставился на портрет отца. – Он правда его хранил?