Табличка V. «Сказ о Взрослении»

переведено Одри Кэмхерст и Кудшайном




Пришло время трем сестрам и брату пройти испытание и стать взрослыми. Сам Хасту слово сказал. Задумался Хасту, как их надлежит испытать, и принялся искать ответ в сновидениях. Во сне раздумывал он об испытании, во времена шума, во времена тишины[16].

Проснувшись, обратился он к людям и так сказал:

– Снилось[17] мне солнце в небе и пещера в земле, снилось море впереди и лес за спиной. Пусть каждый из четверых своей дорогой идет, пусть каждый из четверых испытан будет по-своему.

Очень удивились этому люди: обычай ведь был таков, чтоб братья и сестры из одной кладки вместе и испытаниям подвергались.

Но шикнас[18] Хасту сказал:

– Самшин пойдет на восток – туда, где рождается солнце. Эктабр пойдет на запад – туда, где солнце спускается в глубины земли. Нахри пойдет на юг – туда, где леса высоки. Ималькит же пойдет на север – туда, где у берега плещутся воды[19]. Пусть каждый идет, пока не отыщет свое испытание, а после вернется, если сумеет.

Обняли четверо друг друга крыльями, и Самшин сказала:

– Будьте осторожны. Никогда еще рожденных из одной кладки не посылали разом в четыре стороны. Но я думаю, это и к лучшему: каждый из нас должен найти собственную силу, а после, сошедшись вместе, мы станем сильнее прежнего.

Однако Эктабр сказал:

– Сила наша – в единстве. Если уж приходится нам разлучиться, должны мы одарить друг друга чем-то на память – так и останемся вместе, даже в четыре разные стороны разошедшись.

Сестры подумали и решили, что это мудро, и каждый из четверых вручил остальным памятные дары. С этим они и расстались.

Отправился Эктабр на запад. Много дней и ночей шел он через равнины, через реки, через горы, через леса, и пришел к огромной яме в земле.

– Хасту, – сказал он себе самому, – видел во сне пещеру, а значит, сюда-то мне и надо. Но ведь пещеры – пасти земли, и пожирают[20] всякого, кто бы в них ни вошел. Как же я вернусь к сестрам, если войду в пещеру?

И тут вспомнил он о подарке, полученном от Ималькит. Ималькит одарила его длинным ремнем из множества связанных вместе кишок. Обвязал Эктабр конец ремня вокруг камня у зева пещеры и принялся разматывать клубок на ходу, чтобы после вновь отыскать дорогу наружу.

Пещера оказалась полна опасностей. Были здесь и глубокие ямы, в которые нетрудно упасть, и озера, в которых легко утонуть, и пауки, раскинувшие на пути густые тенета. Но было в пещере и немало чудес – прекрасных на вид образчиков камня и хрусталя. Долго сидел там Эктабр, разглядывая все это, накрепко все запоминая, а после взял в руку камень и острым краем его начертал на стене[21] зверей земных и небесных, здесь, под землей, никогда прежде не виданных. Пошел он назад вдоль ремня своего и снова вышел на свет.

Ималькит отправилась на север. Много дней и ночей шла она через равнины, через реки, через горы, через леса[22], и пришла к большой воде.

– Хасту, – сказала она самой себе, – видел во сне плещущиеся у берега воды, а значит, сюда-то мне и надо. Но ведь воды – край земли, и поглощают всякого, кто бы в них ни вошел. Как же вернусь я к сестрам и брату, если войду в воду?

И тут вспомнила она о подарке, полученном от Нахри. Нахри одарила ее камышом – множеством, целой охапкой прочных тростинок. Взяла Ималькит те тростинки, связала вместе, чтоб на волнах не рассыпались, взобралась на свой плот и отправилась в воду.

Вода оказалась полна опасностей. Были здесь и штормы, и буйные волны, и многозубые звери, что легко могли бы проглотить Ималькит заживо. Но было в воде и немало чудес – разноцветных рыб и солнечных бликов. Принялась Ималькит играть с рыбами, дразнить их листьями камыша, распугивать собственной тенью, а для ловли опасных тварей смастерила ловушку, привязав ее к плоту сзади, а после расправила крылья, и ветер отнес ее назад, к берегу.

Нахри отправилась на юг. Много дней и ночей шла она через равнины, через реки, через горы, через леса, и пришла в те края, где росло множество деревьев.

– Хасту, – сказала она самой себе, – видел во сне лес, а значит, сюда-то мне и надо. Но ведь леса – силки земли, и ловят всякого, кто бы в них ни вошел. Как же вернусь я к сестрам и брату, если войду в этот лес?

И тут вспомнила она о подарке, полученном от Самшин. Самшин одарила ее палицей, тяжелым камнем на […][23] ее, и вошла в лес.

Лес оказался полон опасностей. Были здесь и дикие звери, и ядовитые растения, и ветви, преграждавшие солнечному лучу путь к земле. Но было в лесу и немало чудес – прекрасных цветов, разноцветных бабочек, обилия жизни со всех сторон. Набрала здесь Нахри семян, орехов здесь набрала, повела разговоры с деревьями и зверями, явив им терпение и доброту души, и в ответ они рассказали ей о своих обычаях и повадках, а после олениха снова вывела ее к лесной опушке.

Самшин отправилась на восток. Много дней и ночей шла она через равнины, через реки, через горы, через леса, и пришла в сухие, безводные земли[24].

– Хасту, – сказала она самой себе, – видел во сне место, где рождается солнце, а значит, сюда-то мне и надо. Но здесь ведь ничего нет. Что я могу здесь найти?

И тут вспомнила она о подарке, полученном от Эктабра. Эктабр одарил ее молитвой – словами, которые дóлжно петь сильным голосом. Запела она эти слова и двинулась дальше.

Безводные земли оказались совсем пусты. Один лишь голый камень, одна лишь бесплодная земля – нечего было искать там Самшин. Шла Самшин, шла, и шла. Ни еды вокруг, ни воды. Подумалось ей, что уже никогда не вернется она к брату с сестрами.

И вот пала на нее сверху тень. Спустился к ней с неба иссур с разинутой пастью, но Самшин все пела и пела молитву. Уселся иссур перед нею, слушает, ждет. Тогда Самшин, не умолкая, опустила ладонь ему на голову, и склонил иссур голову к самой земле. Поблагодарила она иссура и пошла из пустыни прочь.

Снова сошлись все четверо вместе. Эктабр рассказал сестрам, что видел он под землей, Ималькит рассказала всем, как провела морских тварей, Нахри рассказала все, что узнала в лесу от зверей и деревьев, Самшин же поведала, как иссур смиренно склонил перед ней голову.

– Идемте к Хасту, – сказала она, – и скажем ему, что прошли испытания. Думаю, он немало тому удивится.

И вот вернулись они к своему народу. Вышел навстречу им Хасту и сказал:

– Никто еще не выдерживал испытаний, подобных вашим, и не возвращался назад, узнав подобное тому, что удалось узнать вам.


– Это все ты придумал, – сказала ему Самшин.

И возблагодарили четверо Движущееся Непрестанно, и Стоящее Незыблемо, и Озаряющее Мир – всех тех, кто даровал им жизнь.

После этого весь народ пошел следом за сестрами с братом, что появились на свет вчетвером из одной скорлупы.





Для архивов Обители Крыльев

писано рукою Кудшайна, сына Аххеке, дочери Ицтам




Поднимаю я руку к солнцу, славе небес, сиянию жизни. Касаюсь рукой и земли, колыбели мира, изобилия благ.

Эти слова, эти жесты повторяю я с тех самых пор, как появился на свет, и никогда прежде даже не думал в них сомневаться.

Солнце, золотой страж, ты ли есть То, Что Весь Мир Озаряет, ты ли звалось у древних праматерей Верх И Низ Сотворившим? А ты, земля, вековечный камень? Ты ли есть То, Что Стоит Незыблемо, ты ли звалась в их преданиях Всему Основанием? Кто я такой, чтоб искать в нашей вере сходство с верою прошлых времен, и кто я такой, чтоб искать между ними различия?

Однако куда же пропало То, Что Без Остановки Движется, звавшееся Порождающим Ветер? Среди высоких вершин Мритьяхаймских гор от ветра не укрыться нигде, но в нашей вере ему места не отведено. Как говорится в предании древних, он привел в мир неких существ – быть может, наших сородичей-драконов, однако наше предание говорит, что солнце породило ветер, а ветер принял облик четырех сестер, а уж затем от нас произошли и драконы. То же и с происхождением человека. Кто он – дитя Стоящего Незыблемо, тогда как мы – дети Того, Что Весь Мир Озаряет, или также произошел от нас?

Вопросы, подобные этим, не дают покоя моим братьям и сестрам с тех пор, как к нам пришла леди Трент с вестью о древнем прошлом и вместе с тем – о научном познании. Схожие сомнения терзают и духовенство множества человеческих культов, столкнувшееся с тем, что научные данные могут противоречить преданиям их предков. Однако меня это не тревожит. Эти вопросы мы с Теслит обсуждали с тех самых пор, как покинули скорлупу, и я твердо держусь сказанных ею слов: религия и наука просто даруют нам истины разного рода, удовлетворяющие разные нужды нашего сердца.

Куда больше тревожит меня прочитанное в этих табличках, а Теслит сейчас далеко и от смятения меня избавить не в силах.

Вот так, в одиночку, должен я встретить лицом к лицу доказательства тому, что вера наша изменилась. В изображениях из древних храмов, в разрозненных молитвах с древних табличек имелись намеки, смысл коих теперь становится предельно ясен: мы утратили бога. В прежние времена поклонялись троим, ныне же их только двое.

Что еще могло измениться? Что еще мы утратили, или прибавили, или исказили до неузнаваемости?

И что можно сказать об истинности наших преданий, в коей я прежде нимало не сомневался, если истинность эта на поверку оказывается непостоянной? Дивное око, вправду ли ты стережешь всех нас, от старцев до малышей, впервые расправивших крылья? Верное сердце, вправду ли ты – защита всему нашему роду, вправду ли ниспосылаешь мудрость врачам, спасшим моей сестре жизнь? Кто слышит мои слова, в то время как я пишу эту молитву? Не впадаю ли я во грех, пренебрегая Движущимся Непрестанно, и как ему надлежит поклоняться? Тебе, Порождающее Ветер, нет места в наших обрядах, и, мало этого, я не знаю, должно ли нам тебя почитать.

Каков долг наш перед богами предков?

И как нам жить теперь с тем, что эти боги, возможно, вовсе не наши?





Из записной книжки Коры Фицартур




Кудшайн – священнослужитель. Жрец.

Прежде я этого не понимала, так как из всех священнослужителей знаю только магистрианских, а он и одевается, и разговаривает иначе. Конечно, тут удивляться нечему – он же не сегулист, однако чем отличаются драконианские священники, я не знаю. Спросила об этом Кудшайна, на будущее, и он ответил, что драконианские священнослужители каждое утро приветствуют солнце, а каждый вечер желают ему спокойного отдохновения. Да, это я за ним замечала, только не знала причины. Вдобавок, я далеко не всегда вижу его на рассвете и на закате, а значит, надежным способом распознавания духовных особ это счесть не могу. Так я ему и сказала. На это Кудшайн ответил, что еще их священники носят поверх крыльев особую, украшенную вышивкой ленту – не то, чтобы туго их стягивая, но вроде того.

– Но ты же такой ленты не носишь, – удивилась я.

Он пояснил, что ленту надевает только на церемонии, так что и это надежным признаком не является, и как опознать драконианского священнослужителя, для меня до сих пор остается загадкой.

Куда больше полезного он рассказал, когда я спросила, что означает быть священнослужителем. Очевидно, среди дракониан священнослужители и писцы – примерно одно и то же, а значит, его обязанность – вести хроники, описывать значительные события и идеи. Описывает он и то, чем занимается здесь, с Одри, однако заверил меня, что в архивы записей не отошлет, пока работа не подойдет к концу. Думаю, дядюшка против этого возражать не станет, но на всякий случай спрошу. (Да, он просил меня последить за Кудшайном точно так же, как и за Одри, только я позабыла это записать.)

Тогда я спросила, вправду ли Кудшайн думает, будто солнце слышит его приветы и прощания, тогда как солнце – это огненный шар, удаленный от нас на миллионы километров. Кудшайн рассмеялся и ответил: нет, огненный шар его, конечно, не слышит, а вот воплощенная в нем духовная сущность – вполне.

– А поклоняешься ли ты, – спросила я, – тем идолам из предания, Движущемуся Непрестанно, Стоящему Незыблемо и Озаряющему Мир?

(Дядюшка утверждает, что всех богов, кроме сегулистского Господа, надлежит называть идолами, хотя сам и в Господа-то вовсе не верит, а вот Одри говорит, что называть других богов идолами оскорбительно.)

Ответил Кудшайн так невнятно, что сути я не поняла, но крылья при этом крепко прижал к спине. Увидев, что разговор ему неприятен, я не стала настаивать на объяснениях.

Интересно, а вот магистр Ридсон знает что-либо о драконианской религии? Вероятнее всего, нет, но вечером ближайшего кромера можно сходить с миссис Хиллек на собрание и спросить его самого. Хотя тогда миссис Хиллек непременно решит, будто я становлюсь набожной, и снова начнет в Дом Собраний меня зазывать.





Из дневника Одри Кэмхерст