Глава IV
Испытание на прочность
Темные октябрьские тучи, нависшие над Севастополем, принесли с собой первые осенние холода этого года. Плотными густыми рядами висели они над осажденным городом, как бы являясь природным отражением того опасного положения, в котором оказалась русская твердыня. Несмотря на потери, понесенные союзниками в ходе их продвижения к Севастополю, благодаря хорошо налаженному морскому сообщению через Стамбул с метрополией, армия европейской Антанты представляла собой грозную силу.
Едва только французы и англичане получили в свои руки удобные для корабельных стоянок Камышовую и Балаклавскую бухту, к ним нескончаемой вереницей двинулись транспортные корабли коалиции. Пользуясь вынужденным бездействием русского флота, они спокойно приближались к крымским берегам и высаживали из своих трюмов новых солдат, взамен всех тех, кто был убит, ранен или сражен болезнью.
Вслед за солдатами с кораблей Антанты выгружались тяжелые осадные орудия, для которых вокруг Севастополя руками нещадно эксплуатируемых турецких солдат возводились батареи по всем правилам осады того времени. Понеся первые потери в войне с русскими, Наполеон III не собирался отказываться от своих планов по полному разгрому и расчленению России. Посылая на восток свежее пополнение, французский император требовал от заменившего Сент-Арно генерала Канробера самых решительных действий по отношению к Севастополю, который был ключом не только к Крыму, но и всему югу России.
Как всякая морская крепость, Севастополь был прекрасно защищен от удара врага со стороны моря, но совершенно беззащитен перед нападением противника с суши. Не сумевшему предотвратить высадку неприятеля в Евпатории крепостному гарнизону предстояло выдержать смертельный экзамен на право своего дальнейшего существования. Благодаря неуемной энергии майора Тотлебена, вокруг черноморской цитадели шло ускоренное возведение оборонительных укреплений, которые должны были прикрыть ее от нападения с тыла. За короткий срок Севастополь опоясался плотным кольцом обороны, состоявшей из нескольких линей траншей, окопов и люнетов. Не покладая рук днем и ночью, севастопольцы сумели возвести на суше новые бастионы и батареи, на оснащение которых шли орудия, снятые с затопленных в бухте кораблей. Вместе с пушками на сушу отправились и моряки, чтобы совместно с солдатами гарнизона отстоять свой город. Все они были готовы биться за Севастополь до конца, но после неудачи на Альме никто не был уверен, что крепость сможет устоять под напором захватчиков.
Не было такой твердой уверенности и у графа Ардатова, который, подобно трем севастопольским адмиралам, почти каждый день совершал поездки по рубежам обороны, желая доподлинно знать о состоянии дел в реальности, а не на бумаге. Он, так же как и руководители обороны Севастополя, не предполагал, что до конца года враг сумеет не только восстановить свои силы, но и будет готов к штурму крепости, ожидавшемуся со дня на день.
Недавно захваченный в плен во время ночной вылазки русских охотников майор Ожеро на допросе дал весьма откровенные показания о положении дел в стане противника. Пленник честно и откровенно рассказал о тех трудностях, которые испытывали войска коалиции, осаждая Севастополь. С дрожью в голосе Ожеро говорил о постоянной нехватке провианта во французском войске, несмотря на регулярный подвоз съестных припасов из Стамбула, об ужасных условиях проживания солдат и офицеров в летних походных палатках, об отсутствии шанцевого инструмента для сооружения батарей, о нехватке лошадей и повозок для перевозки снаряжения с берега моря к передовым позициям. Однако больше всего солдаты противника страдали от инфекционных болезней. Вслед за балканской чумой, безжалостно терзавшей союзников в Варне, лагерь неприятеля посетила крымская дизентерия. Этой болезнью в той или иной форме болела вся союзная армия, включая даже самого английского фельдмаршала лорда Раглана. Именно дизентерия заставила гордого продолжателя славы герцога Веллингтона отказаться от поста командующего силами коалиции в пользу генерала Канробера.
Со слов майора, эпидемия ежедневно сводила в могилу гораздо больше их солдат, чем русские пули и ядра, которые залетали в траншеи и на батареи неприятеля. Хорошо понимая всю пагубность длительного сидения в окопах, а также постоянно подталкиваемый императором к активным действиям, генерал Канробер намеревался захватить Севастополь одновременным ударом с суши и с моря.
Стоявший на море вот уже неделю штиль не позволял союзникам использовать в штурме Севастополя свои парусные корабли, которые были очень важны для французского генерала. Упустив возможность быстрого захвата Севастополя в сентябре, Канробер намеревался расколоть русский орешек с одного удара, готовя его со всей тщательностью.
Эта новость сильно встревожила руководителей обороны Севастополя, и червь сомнения закрался к ним в сердца. Двойной удар не сулил для крепости ничего хорошего. Даже новость о прибытии в Севастополь четырех пехотных полков из Бахчисарая, отправленных князем Меншиковым после многочисленных писем Ардатова, не смогла взбодрить адмиралов. Каждый из них опасался грядущего штурма и при этом старался ни малейшим словом и жестом не выдать своей тревоги остальным.
Желая накануне штурма вселить уверенность в души защитников Севастополя, адмирал Корнилов собрал на соборной площади города огромную толпу и призвал солдат и матросов сражаться за русскую твердыню до последней капли крови.
– Если вдруг вам прикажут оставить город, знайте, это с вами говорит подлый трус и изменник, и я, пользуясь своей властью, призываю вам поднять на штыки любого, кто только посмеет произнести эти слова. Даже меня, если вдруг такое случится. Отстаивайте Севастополь! Вот вам мой главный завет!
Ответом на столь эмоциональную речь Корнилова были громкие крики собравшихся на площади моряков и пехотинцев, клятвенно обещавших адмиралу исполнить его завет, даже если при этом придется умереть. Многие совершенно незнакомые друг другу люди троекратно обнимались друг с другом, давая зарок не допускать врага в Севастополь.
Благодаря хорошо поставленной разведке, почти каждую ночь неотступно следившей за действиями противника, было определено направление главного удара неприятеля. Французы были наиболее активными против четвертого и пятого бастионов, тогда как англичане усиленно возились в районе Малахова кургана. Желая ввести противника в стеснение, солдаты Бутырского полка ночью бросились в штыки и отогнали работавших на своих позициях англичан, чем заметно подняли настроение гарнизона.
Адмирал Корнилов поблагодарил солдат за смелость и отвагу, однако черные мысли продолжали упрямо терзать его сердце. В ночь с четвертого на пятое октября разведчики доложили Владимиру Алексеевичу о том, что против четвертого бастиона французы стали освобождать амбразуры осадных батарей от земляных мешков, заложенных в них ранее. Едва эти слова были произнесены, как всем стало ясно, что до начала штурма остались считаные часы. Перед тем как уйти, адмиралы и Ардатов крепко обнялись друг с другом, отлично зная, что могут больше не встретиться.
Граф Ардатов только допивал свой стакан чая к завтраку, когда сильный грохот со стороны вражеских позиций известил о начале активных боевых действий.
– Атака, Михаил Павлович! Куда поедем – на Малахов курган или на четвертый бастион? – звенящим от напряжения голосом спросил графа его ординарец, поручик Хвостов.
– Там и без нас командиров хватит, не будем у них под ногами мешаться. Поедем на Александровскую батарею, посмотрим на флот господ бриттов и французов. Давно хотел увидеть его в действии.
При упоминании об Александровской батарее у Хвостова кольнуло в груди. Это был самый передний край морской обороны Севастополя. Опасаясь за жизнь Михаила Павловича, поручик осторожно предложил поехать на Николаевскую батарею, говоря графу о гораздо лучшем обзоре кораблей противника с этой позиции.
– Обзор там, может быть, и лучше, только вот сегодня мое место на переднем крае. Сегодня мы все должны быть там, ибо там у нас всех будет главное испытание, – твердо молвил Ардатов поручику.
Едва только загремели осадные батареи противника, как адмирал Корнилов отправился на передовую, намереваясь лично руководить обороной, а не сидеть в штабе и ждать известий. Первой целью его посещения стал четвертый бастион, на котором французы сосредоточили большую часть своего огня. Стороннему наблюдателю могло показаться, что вся южная часть Севастополя охвачена двумя огненными линиями, непрерывно извергавшими друг в друга огромное количество смерти. От многочисленных выстрелов и разрывов четвертый бастион был окутан густой синевой, из-за которой совершенно невозможно разглядеть, что на нем творится и каково его положение.
Не обращая никакого внимания на многочисленные разрывы вражеских бомб, Корнилов прибыл на четвертый бастион в сопровождении флаг-офицера Жандра и майора Тотлебена. Выслушав рапорт командира бастиона, адмирал смело направился к брустверу и стал наблюдать за результатом стрельбы русских артиллеристов. Глядя в подзорную трубу, он то и дело вносил коррективы в ведение огня, предлагая изменить прицел. Стоя на самом переднем краю обороны, в мундире с блестящими эполетами, Корнилов стремился вселить в гарнизон бастиона уверенность в победе над врагом, и это ему превосходно удавалось. Ободренные присутствием адмирала, пушкари бастиона с удвоенным рвением и азартом принялись стрелять по врагу, и вскоре после очередного их выстрела, у французов взорвался пороховой склад.
Громогласное «ура!» прокатилось по всему бастиону и перекинулось на соседние батареи. Эти крики радости и ликование были самой лучшей наградой для тех, кто погиб или был ранен в жестокой перестрелке.
– Ну, все, господа! За этот бастион я полностью спокоен, – сказал Корнилов своей малой свите и, простившись с солдатами и матросами, под яростным огнем противника покинул бастион, чем вызвал еще большее уважение у гарнизона.
На пятом бастионе адмирал Корнилов встретил Павла Степановича Нахимова. Адмирал так уверенно руководил обороной этого важного участка русской передовой, словно это был корабль в море. Одетый так же, как Корнилов, в сюртук с эполетами, Нахимов неторопливо ходил вдоль переднего края бастиона, внимательно отмечая, какие разрушения приносят противнику пушки бастиона. Совершенно не обращая на рой ядер и картечи противника, моряк с увлечением руководил орудийной прислугой в наведении пушки на цель, если считал, что огонь ведется не так, как надо.
Едва только Корнилов появился на бастионе, как одно из ядер французов с шипением упало у самых ног адмирала, густо забрызгало его сюртук грязью. Все ахнули, но Нахимов только брезгливо стряхнул комки грязи с одежды и, поглядев в подзорную трубу, невозмутимо приказал наводчику изменить прицел. Грянул орудийный залп, и стоявший на бруствере матрос-наблюдатель радостно выкрикнул, что третье орудие французской батареи сбито.
– Вы совершенно зря сюда приехали, Владимир Алексеевич, совершенно напрасно, – выговорил Нахимов Корнилову, когда тот подошел к нему на южный фас бастиона. – Бой идет нормально. Пока здесь есть такие молодцы, как наши солдаты и матросы, французам никогда нас отсюда не выбить, за это я вам головой ручаюсь. Посудите сами, мы уже сами привели к молчанию часть их орудий, и через час, смею вас заверить, собьем и все остальные. Вот, извольте полюбоваться.
Нахимов ткнул подзорной трубой во французские позиции, на которых огонь осадных батарей был куда менее интенсивен, чем огонь русской артиллерии.
– Это мой долг – быть на переднем крае обороны, Павел Степанович, и если я буду отсиживаться в тылу, то грош цена всем моим словам и поступкам как командиру и руководителю обороны! – вспыхнул Корнилов.
Но Нахимов не дал ему продолжить.
– Я полностью с вами согласен, но мне кажется, что будет гораздо лучше, если каждый будет исполнять долг на своем месте. Поверьте, ваша гибель сейчас может нанести нашей обороне непоправимый удар, – убежденно проговорил Нахимов, явно не желая видеть своего начальника в столь опасном месте.
Пока Корнилов обдумывал свой ответ, Нахимов взмахнул трубой и, указывая на расположение своих соседей, убежденно произнес:
– Мне кажется, Владимир Алексеевич, вам стоит обратить пристальное внимание на третий бастион. Его огонь заметно ослаб за последние полчаса, и им несомненно нужно подкрепление. К тому же враг вот-вот ударит с моря, как там наши прибрежные батареи?
– Там уже наверняка Ардатов, Павел Степанович. А вот огонь третьего бастиона действительно ослаб, – согласился адмирал с Нахимовым, взглянув в подзорную трубу. – Ну, раз у вас все в порядке, еду туда, – произнес Корнилов, и неожиданно оба моряка крепко обнялись, словно предчувствуя, что видятся в последний раз.
Когда командующий покидал бастион, Нахимов придержал за рукав Жандра и приказал флаг-офицеру ни в коем случае не пускать адмирала на Малахов курган, мотивируя это личной просьбой адмирала Истомина, руководившего его обороной.
Говоря о серьезных проблемах на третьем бастионе, Нахимов был абсолютно прав. Прибыв туда, Корнилов узнал, что там уже в третий раз вся орудийная прислуга полностью перебита, а заменять ее практически некем, отчего интенсивность стрельбы орудий бастиона сильно снизилась. Адмирал сразу оценил всю опасность сложившегося положения и приказал прислать на батарею матросов сорок четвертого флотского экипажа, расположенного за позициями бастиона.
Завидев на бастионе адмирала, моряки дружно грянули «ура!», но Корнилов остановил их.
– Ура, братцы, будете кричать потом, когда сможете повторить подвиг своих боевых товарищей с четвертого и пятого бастионов. Они уже сбили большинство французских орудий, заставив их полностью замолчать. Теперь черед за вами. Заставьте замолчать англичан, и я сам прокричу ура в вашу честь, – обратился Корнилов к прибывшим морякам.
– Не извольте беспокоиться, Владимир Алексеевич, умрем, а сделаем! – заверил его командир бастиона Попов.
– Тогда я жду от вас результата, – сказал Корнилов, покидая бастион прямо под градом ядер противника.
Вернувшись к себе на квартиру, он сел писать донесение Меншикову. В это время к нему прибыл гонец с известием, что артиллеристы с Малахова кургана уничтожили пороховой склад противника и сбили несколько вражеских пушек. Оставив донесение недописанным, Корнилов отправился на Малахов курган, несмотря на энергичные протесты своего флаг-офицера.
– Зачем ехать к Истомину, Владимир Алексеевич? – удивлялся Жандр. – Ведь у него все в порядке. Враг несет потери, и адмирал лично просил вас не приезжать к нему во время боя.
– Здесь еще, слава богу, я командую, а не адмирал Истомин, – ответил Корнилов и, не слушая протесты своего флаг-офицера, направился на батарею вдоль траншей, а не по более спокойному пути.
Неприятель сразу заметил золотые эполеты командующего и обрушил град ядер на адмирала и его эскорт. Жандр очень испугался за командующего, однако французские канониры оказались никудышными стрелками. Их бомбы рвались впереди и сзади движения адмирала, но ни одно из них не упало вблизи него. Так под непрерывным огнем противника Корнилов доехал до кургана и не торопясь поднялся на батарею.
В этот момент против орудий кургана вели бой сразу три английские батареи, сосредоточившие свой огонь на центре обороны кургана Малаховой башни. Бомбы непрерывным дождем падали вокруг нее, полностью разрушая земляной вал у основания башни. Адмирал захотел подняться на верхний этаж башни, но Истомин энергично запротестовал:
– Там никого уже нет. Все орудия разбиты противником, и я приказал отвести людей в более укромные места.
Убедившись, что положение на батарее стабилизировалось, Корнилов заторопился к Ушаковой балке, желая осмотреть стоявший там Бородинский и Бутырский полки. Он уже был у бруствера, когда вражеское ядро ударило его в живот и раздробило верхнюю часть ноги.
– Отстаивайте Севастополь! – успел крикнуть Корнилов подбежавшим к нему Жандру и Тотлебену, прежде чем потерял сознание.
Когда адмирала доставили в госпиталь, он пришел в сознание, но категорически отказался от медицинской помощи.
– Я не ребенок, доктор, и не боюсь смерти, – обратился он к врачу Павловскому. – Лучше сделайте что-нибудь, чтобы я смог спокойно встретить ее приход.
Его слова вызвали скорбь и рыдания среди окружающих его подчиненных, но Корнилов оставался непреклонным. До самой последней минуты он продолжал тревожиться за участь любимого города. Пришло донесение с третьего бастиона, что у противника взорван пороховой склад и все его пушки приведены к молчанию. Аналогичное известие пришло от Нахимова с пятого бастиона, но Корнилов упрямо ждал донесения с Малахова кургана от Истомина, где интенсивность стрельбы с момента его убытия возросла многократно. Он то дремал, то открывал глаза, с потаенной мукой спрашивая:
– Как там Истомин? – И снова погружался в забытье.
Было около двенадцати часов когда наконец прибыл лейтенант Львов с известием, что британские орудия против Малахова кургана сбиты и огонь ведет только одно орудие.
– Слава богу! – произнес Корнилов, и через несколько мгновений его не стало.
Адмирал умер в самый разгар сражения, когда союзному командованию в лице генерала Канробера и лорда Раглана стало ясно, что на сухопутном фронте они потерпели фиаско, сильно недооценив силу и упорство своего противника. Наскоро возведенные укрепления русских полностью выдержали мощный удар артиллерии коалиции. Их пушки ничуть не уступали пушкам противника в дальнобойности, их стрельба была точнее, а смелость осажденных доходила до неприличной дерзости. В сложившейся ситуации генерал не был готов бросить изготовившиеся к штурму полки на неподавленные орудия противника.
Осознав свою неудачу, Канробер тем не менее не торопился отдать приказ о полном прекращении огня и отмене штурма. Француз возлагал большие надежды на силу объединенного флота, вступление которого в сражение должно было произойти с минуты на минуту.
Полностью уверенные, что русские корабли не рискнут выйти в море, французы и британцы убрали часть такелажа со своих парусных кораблей. Это существенно увеличивало их жизнеспособность в предстоящем бою, но одновременно лишало корабли способности движения. Поэтому доставка этих «плавучих батарей» на поле боя была возложена на малые пароходы союзников. Из-за их низкой скорости корабли коалиции и не могли начать бомбардировку Севастополя одновременно с сухопутными войсками.
Первой к Севастополю приблизилась французская эскадра, чьи ряды были пополнены несколькими турецкими судами. Целью этого сводного отряда была Александровская батарея, прикрывавшая южные подступы к Севастопольской бухте. Англичане, которым для бомбардировки досталась северная Константиновская батарея, как всегда запаздывали.
Прибытие Ардатова на Александровскую батарею вызвало у ее командира, капитана Усова, сильное замешательство. Даже одетый в военный мундир без эполет и орденов, граф всем своим видом производил впечатление человека, привыкшего отдавать приказы, а не получать их. Окинув Ардатова опытным взглядом, Усов сразу определил ранг гостя – никак не ниже генеральского – и громко поприветствовал его:
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
– Здравствуйте, капитан. Не возражаете, если я от вас посмотрю на наших гостей? – произнес Ардатов дружелюбным тоном.
– Никак нет, ваше превосходительство! – ответил капитан и, помолчав немного, осторожно добавил: – Не угодно ли вашему превосходительству будет пройти на казематный уровень батареи? Он гораздо лучше защищен от вражеских ядер, а здесь пространство открытое, всякое может случиться.
– Премного благодарен вам, капитан, за столь трогательную заботу о моей персоне, однако позвольте мне остаться здесь. Тут у вас воздух гораздо чище, чем внизу, и дышится легче. К тому же неприятель будет виден как на ладони, а там, через амбразуру, много не увидишь, – любезно пояснил Ардатов офицеру.
– Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
– Вот и прекрасно. Я думаю, вот здесь, у бруствера, для меня будет самое лучшее место, – сказал Ардатов и, заметив, что Усов продолжает стоять перед ним навытяжку, добавил: – Идите лучше командовать своими людьми, капитан, неприятель уже на горизонте, а с меня хватит моего адъютанта и господ артиллеристов.
Капитан некоторое время потоптался возле Ардатова, а затем повернулся и решительно направился к своим артиллеристам, вскоре полностью позабыв о своем госте.
Выбрав для себя место у бруствера, Ардатов вместе со стоявшими рядом артиллеристами стал жадно рассматривать в подзорную трубу строй вражеских кораблей. Выстроившись в две линии, те медленно приближались к батарее.
– Интересно, сколько их всего и под чьим флагом идут? – спросил граф, плохо разбиравшийся в корабельных тонкостях, и один из сигнальщиков немедленно дал ему точный ответ:
– Двенадцать кораблей, ваше превосходительство. Десять французских и два турецких парусника.
– Может, и название определите?
– Так точно, ваше превосходительство. Головной – «Наполеон», концевым идет «Шарлемань», оба паровые. Первую колонну возглавляет «Виль де Пари», затем «Махмудие», «Юпитер», «Фридлянд», «Маренго» и «Жан Барт». Вторую линию возглавляет «Вальми», затем «Монтебло», турецкий «Шериф» и, кажется, «Аустерлиц», хотя могу и ошибиться, его плохо видно, – честно признался матрос.
– Молодец! – похвалил Ардатов. – Враз всех перечел.
– Это благодаря адмиралу Лазареву. По его именному приказу всех сигнальщиков научили на глаз определять корабли любой державы, – пояснил матрос, очень довольный появившейся возможностью блеснуть перед начальством своими знаниями.
Испытание на прочность
Темные октябрьские тучи, нависшие над Севастополем, принесли с собой первые осенние холода этого года. Плотными густыми рядами висели они над осажденным городом, как бы являясь природным отражением того опасного положения, в котором оказалась русская твердыня. Несмотря на потери, понесенные союзниками в ходе их продвижения к Севастополю, благодаря хорошо налаженному морскому сообщению через Стамбул с метрополией, армия европейской Антанты представляла собой грозную силу.
Едва только французы и англичане получили в свои руки удобные для корабельных стоянок Камышовую и Балаклавскую бухту, к ним нескончаемой вереницей двинулись транспортные корабли коалиции. Пользуясь вынужденным бездействием русского флота, они спокойно приближались к крымским берегам и высаживали из своих трюмов новых солдат, взамен всех тех, кто был убит, ранен или сражен болезнью.
Вслед за солдатами с кораблей Антанты выгружались тяжелые осадные орудия, для которых вокруг Севастополя руками нещадно эксплуатируемых турецких солдат возводились батареи по всем правилам осады того времени. Понеся первые потери в войне с русскими, Наполеон III не собирался отказываться от своих планов по полному разгрому и расчленению России. Посылая на восток свежее пополнение, французский император требовал от заменившего Сент-Арно генерала Канробера самых решительных действий по отношению к Севастополю, который был ключом не только к Крыму, но и всему югу России.
Как всякая морская крепость, Севастополь был прекрасно защищен от удара врага со стороны моря, но совершенно беззащитен перед нападением противника с суши. Не сумевшему предотвратить высадку неприятеля в Евпатории крепостному гарнизону предстояло выдержать смертельный экзамен на право своего дальнейшего существования. Благодаря неуемной энергии майора Тотлебена, вокруг черноморской цитадели шло ускоренное возведение оборонительных укреплений, которые должны были прикрыть ее от нападения с тыла. За короткий срок Севастополь опоясался плотным кольцом обороны, состоявшей из нескольких линей траншей, окопов и люнетов. Не покладая рук днем и ночью, севастопольцы сумели возвести на суше новые бастионы и батареи, на оснащение которых шли орудия, снятые с затопленных в бухте кораблей. Вместе с пушками на сушу отправились и моряки, чтобы совместно с солдатами гарнизона отстоять свой город. Все они были готовы биться за Севастополь до конца, но после неудачи на Альме никто не был уверен, что крепость сможет устоять под напором захватчиков.
Не было такой твердой уверенности и у графа Ардатова, который, подобно трем севастопольским адмиралам, почти каждый день совершал поездки по рубежам обороны, желая доподлинно знать о состоянии дел в реальности, а не на бумаге. Он, так же как и руководители обороны Севастополя, не предполагал, что до конца года враг сумеет не только восстановить свои силы, но и будет готов к штурму крепости, ожидавшемуся со дня на день.
Недавно захваченный в плен во время ночной вылазки русских охотников майор Ожеро на допросе дал весьма откровенные показания о положении дел в стане противника. Пленник честно и откровенно рассказал о тех трудностях, которые испытывали войска коалиции, осаждая Севастополь. С дрожью в голосе Ожеро говорил о постоянной нехватке провианта во французском войске, несмотря на регулярный подвоз съестных припасов из Стамбула, об ужасных условиях проживания солдат и офицеров в летних походных палатках, об отсутствии шанцевого инструмента для сооружения батарей, о нехватке лошадей и повозок для перевозки снаряжения с берега моря к передовым позициям. Однако больше всего солдаты противника страдали от инфекционных болезней. Вслед за балканской чумой, безжалостно терзавшей союзников в Варне, лагерь неприятеля посетила крымская дизентерия. Этой болезнью в той или иной форме болела вся союзная армия, включая даже самого английского фельдмаршала лорда Раглана. Именно дизентерия заставила гордого продолжателя славы герцога Веллингтона отказаться от поста командующего силами коалиции в пользу генерала Канробера.
Со слов майора, эпидемия ежедневно сводила в могилу гораздо больше их солдат, чем русские пули и ядра, которые залетали в траншеи и на батареи неприятеля. Хорошо понимая всю пагубность длительного сидения в окопах, а также постоянно подталкиваемый императором к активным действиям, генерал Канробер намеревался захватить Севастополь одновременным ударом с суши и с моря.
Стоявший на море вот уже неделю штиль не позволял союзникам использовать в штурме Севастополя свои парусные корабли, которые были очень важны для французского генерала. Упустив возможность быстрого захвата Севастополя в сентябре, Канробер намеревался расколоть русский орешек с одного удара, готовя его со всей тщательностью.
Эта новость сильно встревожила руководителей обороны Севастополя, и червь сомнения закрался к ним в сердца. Двойной удар не сулил для крепости ничего хорошего. Даже новость о прибытии в Севастополь четырех пехотных полков из Бахчисарая, отправленных князем Меншиковым после многочисленных писем Ардатова, не смогла взбодрить адмиралов. Каждый из них опасался грядущего штурма и при этом старался ни малейшим словом и жестом не выдать своей тревоги остальным.
Желая накануне штурма вселить уверенность в души защитников Севастополя, адмирал Корнилов собрал на соборной площади города огромную толпу и призвал солдат и матросов сражаться за русскую твердыню до последней капли крови.
– Если вдруг вам прикажут оставить город, знайте, это с вами говорит подлый трус и изменник, и я, пользуясь своей властью, призываю вам поднять на штыки любого, кто только посмеет произнести эти слова. Даже меня, если вдруг такое случится. Отстаивайте Севастополь! Вот вам мой главный завет!
Ответом на столь эмоциональную речь Корнилова были громкие крики собравшихся на площади моряков и пехотинцев, клятвенно обещавших адмиралу исполнить его завет, даже если при этом придется умереть. Многие совершенно незнакомые друг другу люди троекратно обнимались друг с другом, давая зарок не допускать врага в Севастополь.
Благодаря хорошо поставленной разведке, почти каждую ночь неотступно следившей за действиями противника, было определено направление главного удара неприятеля. Французы были наиболее активными против четвертого и пятого бастионов, тогда как англичане усиленно возились в районе Малахова кургана. Желая ввести противника в стеснение, солдаты Бутырского полка ночью бросились в штыки и отогнали работавших на своих позициях англичан, чем заметно подняли настроение гарнизона.
Адмирал Корнилов поблагодарил солдат за смелость и отвагу, однако черные мысли продолжали упрямо терзать его сердце. В ночь с четвертого на пятое октября разведчики доложили Владимиру Алексеевичу о том, что против четвертого бастиона французы стали освобождать амбразуры осадных батарей от земляных мешков, заложенных в них ранее. Едва эти слова были произнесены, как всем стало ясно, что до начала штурма остались считаные часы. Перед тем как уйти, адмиралы и Ардатов крепко обнялись друг с другом, отлично зная, что могут больше не встретиться.
Граф Ардатов только допивал свой стакан чая к завтраку, когда сильный грохот со стороны вражеских позиций известил о начале активных боевых действий.
– Атака, Михаил Павлович! Куда поедем – на Малахов курган или на четвертый бастион? – звенящим от напряжения голосом спросил графа его ординарец, поручик Хвостов.
– Там и без нас командиров хватит, не будем у них под ногами мешаться. Поедем на Александровскую батарею, посмотрим на флот господ бриттов и французов. Давно хотел увидеть его в действии.
При упоминании об Александровской батарее у Хвостова кольнуло в груди. Это был самый передний край морской обороны Севастополя. Опасаясь за жизнь Михаила Павловича, поручик осторожно предложил поехать на Николаевскую батарею, говоря графу о гораздо лучшем обзоре кораблей противника с этой позиции.
– Обзор там, может быть, и лучше, только вот сегодня мое место на переднем крае. Сегодня мы все должны быть там, ибо там у нас всех будет главное испытание, – твердо молвил Ардатов поручику.
Едва только загремели осадные батареи противника, как адмирал Корнилов отправился на передовую, намереваясь лично руководить обороной, а не сидеть в штабе и ждать известий. Первой целью его посещения стал четвертый бастион, на котором французы сосредоточили большую часть своего огня. Стороннему наблюдателю могло показаться, что вся южная часть Севастополя охвачена двумя огненными линиями, непрерывно извергавшими друг в друга огромное количество смерти. От многочисленных выстрелов и разрывов четвертый бастион был окутан густой синевой, из-за которой совершенно невозможно разглядеть, что на нем творится и каково его положение.
Не обращая никакого внимания на многочисленные разрывы вражеских бомб, Корнилов прибыл на четвертый бастион в сопровождении флаг-офицера Жандра и майора Тотлебена. Выслушав рапорт командира бастиона, адмирал смело направился к брустверу и стал наблюдать за результатом стрельбы русских артиллеристов. Глядя в подзорную трубу, он то и дело вносил коррективы в ведение огня, предлагая изменить прицел. Стоя на самом переднем краю обороны, в мундире с блестящими эполетами, Корнилов стремился вселить в гарнизон бастиона уверенность в победе над врагом, и это ему превосходно удавалось. Ободренные присутствием адмирала, пушкари бастиона с удвоенным рвением и азартом принялись стрелять по врагу, и вскоре после очередного их выстрела, у французов взорвался пороховой склад.
Громогласное «ура!» прокатилось по всему бастиону и перекинулось на соседние батареи. Эти крики радости и ликование были самой лучшей наградой для тех, кто погиб или был ранен в жестокой перестрелке.
– Ну, все, господа! За этот бастион я полностью спокоен, – сказал Корнилов своей малой свите и, простившись с солдатами и матросами, под яростным огнем противника покинул бастион, чем вызвал еще большее уважение у гарнизона.
На пятом бастионе адмирал Корнилов встретил Павла Степановича Нахимова. Адмирал так уверенно руководил обороной этого важного участка русской передовой, словно это был корабль в море. Одетый так же, как Корнилов, в сюртук с эполетами, Нахимов неторопливо ходил вдоль переднего края бастиона, внимательно отмечая, какие разрушения приносят противнику пушки бастиона. Совершенно не обращая на рой ядер и картечи противника, моряк с увлечением руководил орудийной прислугой в наведении пушки на цель, если считал, что огонь ведется не так, как надо.
Едва только Корнилов появился на бастионе, как одно из ядер французов с шипением упало у самых ног адмирала, густо забрызгало его сюртук грязью. Все ахнули, но Нахимов только брезгливо стряхнул комки грязи с одежды и, поглядев в подзорную трубу, невозмутимо приказал наводчику изменить прицел. Грянул орудийный залп, и стоявший на бруствере матрос-наблюдатель радостно выкрикнул, что третье орудие французской батареи сбито.
– Вы совершенно зря сюда приехали, Владимир Алексеевич, совершенно напрасно, – выговорил Нахимов Корнилову, когда тот подошел к нему на южный фас бастиона. – Бой идет нормально. Пока здесь есть такие молодцы, как наши солдаты и матросы, французам никогда нас отсюда не выбить, за это я вам головой ручаюсь. Посудите сами, мы уже сами привели к молчанию часть их орудий, и через час, смею вас заверить, собьем и все остальные. Вот, извольте полюбоваться.
Нахимов ткнул подзорной трубой во французские позиции, на которых огонь осадных батарей был куда менее интенсивен, чем огонь русской артиллерии.
– Это мой долг – быть на переднем крае обороны, Павел Степанович, и если я буду отсиживаться в тылу, то грош цена всем моим словам и поступкам как командиру и руководителю обороны! – вспыхнул Корнилов.
Но Нахимов не дал ему продолжить.
– Я полностью с вами согласен, но мне кажется, что будет гораздо лучше, если каждый будет исполнять долг на своем месте. Поверьте, ваша гибель сейчас может нанести нашей обороне непоправимый удар, – убежденно проговорил Нахимов, явно не желая видеть своего начальника в столь опасном месте.
Пока Корнилов обдумывал свой ответ, Нахимов взмахнул трубой и, указывая на расположение своих соседей, убежденно произнес:
– Мне кажется, Владимир Алексеевич, вам стоит обратить пристальное внимание на третий бастион. Его огонь заметно ослаб за последние полчаса, и им несомненно нужно подкрепление. К тому же враг вот-вот ударит с моря, как там наши прибрежные батареи?
– Там уже наверняка Ардатов, Павел Степанович. А вот огонь третьего бастиона действительно ослаб, – согласился адмирал с Нахимовым, взглянув в подзорную трубу. – Ну, раз у вас все в порядке, еду туда, – произнес Корнилов, и неожиданно оба моряка крепко обнялись, словно предчувствуя, что видятся в последний раз.
Когда командующий покидал бастион, Нахимов придержал за рукав Жандра и приказал флаг-офицеру ни в коем случае не пускать адмирала на Малахов курган, мотивируя это личной просьбой адмирала Истомина, руководившего его обороной.
Говоря о серьезных проблемах на третьем бастионе, Нахимов был абсолютно прав. Прибыв туда, Корнилов узнал, что там уже в третий раз вся орудийная прислуга полностью перебита, а заменять ее практически некем, отчего интенсивность стрельбы орудий бастиона сильно снизилась. Адмирал сразу оценил всю опасность сложившегося положения и приказал прислать на батарею матросов сорок четвертого флотского экипажа, расположенного за позициями бастиона.
Завидев на бастионе адмирала, моряки дружно грянули «ура!», но Корнилов остановил их.
– Ура, братцы, будете кричать потом, когда сможете повторить подвиг своих боевых товарищей с четвертого и пятого бастионов. Они уже сбили большинство французских орудий, заставив их полностью замолчать. Теперь черед за вами. Заставьте замолчать англичан, и я сам прокричу ура в вашу честь, – обратился Корнилов к прибывшим морякам.
– Не извольте беспокоиться, Владимир Алексеевич, умрем, а сделаем! – заверил его командир бастиона Попов.
– Тогда я жду от вас результата, – сказал Корнилов, покидая бастион прямо под градом ядер противника.
Вернувшись к себе на квартиру, он сел писать донесение Меншикову. В это время к нему прибыл гонец с известием, что артиллеристы с Малахова кургана уничтожили пороховой склад противника и сбили несколько вражеских пушек. Оставив донесение недописанным, Корнилов отправился на Малахов курган, несмотря на энергичные протесты своего флаг-офицера.
– Зачем ехать к Истомину, Владимир Алексеевич? – удивлялся Жандр. – Ведь у него все в порядке. Враг несет потери, и адмирал лично просил вас не приезжать к нему во время боя.
– Здесь еще, слава богу, я командую, а не адмирал Истомин, – ответил Корнилов и, не слушая протесты своего флаг-офицера, направился на батарею вдоль траншей, а не по более спокойному пути.
Неприятель сразу заметил золотые эполеты командующего и обрушил град ядер на адмирала и его эскорт. Жандр очень испугался за командующего, однако французские канониры оказались никудышными стрелками. Их бомбы рвались впереди и сзади движения адмирала, но ни одно из них не упало вблизи него. Так под непрерывным огнем противника Корнилов доехал до кургана и не торопясь поднялся на батарею.
В этот момент против орудий кургана вели бой сразу три английские батареи, сосредоточившие свой огонь на центре обороны кургана Малаховой башни. Бомбы непрерывным дождем падали вокруг нее, полностью разрушая земляной вал у основания башни. Адмирал захотел подняться на верхний этаж башни, но Истомин энергично запротестовал:
– Там никого уже нет. Все орудия разбиты противником, и я приказал отвести людей в более укромные места.
Убедившись, что положение на батарее стабилизировалось, Корнилов заторопился к Ушаковой балке, желая осмотреть стоявший там Бородинский и Бутырский полки. Он уже был у бруствера, когда вражеское ядро ударило его в живот и раздробило верхнюю часть ноги.
– Отстаивайте Севастополь! – успел крикнуть Корнилов подбежавшим к нему Жандру и Тотлебену, прежде чем потерял сознание.
Когда адмирала доставили в госпиталь, он пришел в сознание, но категорически отказался от медицинской помощи.
– Я не ребенок, доктор, и не боюсь смерти, – обратился он к врачу Павловскому. – Лучше сделайте что-нибудь, чтобы я смог спокойно встретить ее приход.
Его слова вызвали скорбь и рыдания среди окружающих его подчиненных, но Корнилов оставался непреклонным. До самой последней минуты он продолжал тревожиться за участь любимого города. Пришло донесение с третьего бастиона, что у противника взорван пороховой склад и все его пушки приведены к молчанию. Аналогичное известие пришло от Нахимова с пятого бастиона, но Корнилов упрямо ждал донесения с Малахова кургана от Истомина, где интенсивность стрельбы с момента его убытия возросла многократно. Он то дремал, то открывал глаза, с потаенной мукой спрашивая:
– Как там Истомин? – И снова погружался в забытье.
Было около двенадцати часов когда наконец прибыл лейтенант Львов с известием, что британские орудия против Малахова кургана сбиты и огонь ведет только одно орудие.
– Слава богу! – произнес Корнилов, и через несколько мгновений его не стало.
Адмирал умер в самый разгар сражения, когда союзному командованию в лице генерала Канробера и лорда Раглана стало ясно, что на сухопутном фронте они потерпели фиаско, сильно недооценив силу и упорство своего противника. Наскоро возведенные укрепления русских полностью выдержали мощный удар артиллерии коалиции. Их пушки ничуть не уступали пушкам противника в дальнобойности, их стрельба была точнее, а смелость осажденных доходила до неприличной дерзости. В сложившейся ситуации генерал не был готов бросить изготовившиеся к штурму полки на неподавленные орудия противника.
Осознав свою неудачу, Канробер тем не менее не торопился отдать приказ о полном прекращении огня и отмене штурма. Француз возлагал большие надежды на силу объединенного флота, вступление которого в сражение должно было произойти с минуты на минуту.
Полностью уверенные, что русские корабли не рискнут выйти в море, французы и британцы убрали часть такелажа со своих парусных кораблей. Это существенно увеличивало их жизнеспособность в предстоящем бою, но одновременно лишало корабли способности движения. Поэтому доставка этих «плавучих батарей» на поле боя была возложена на малые пароходы союзников. Из-за их низкой скорости корабли коалиции и не могли начать бомбардировку Севастополя одновременно с сухопутными войсками.
Первой к Севастополю приблизилась французская эскадра, чьи ряды были пополнены несколькими турецкими судами. Целью этого сводного отряда была Александровская батарея, прикрывавшая южные подступы к Севастопольской бухте. Англичане, которым для бомбардировки досталась северная Константиновская батарея, как всегда запаздывали.
Прибытие Ардатова на Александровскую батарею вызвало у ее командира, капитана Усова, сильное замешательство. Даже одетый в военный мундир без эполет и орденов, граф всем своим видом производил впечатление человека, привыкшего отдавать приказы, а не получать их. Окинув Ардатова опытным взглядом, Усов сразу определил ранг гостя – никак не ниже генеральского – и громко поприветствовал его:
– Здравия желаю, ваше превосходительство!
– Здравствуйте, капитан. Не возражаете, если я от вас посмотрю на наших гостей? – произнес Ардатов дружелюбным тоном.
– Никак нет, ваше превосходительство! – ответил капитан и, помолчав немного, осторожно добавил: – Не угодно ли вашему превосходительству будет пройти на казематный уровень батареи? Он гораздо лучше защищен от вражеских ядер, а здесь пространство открытое, всякое может случиться.
– Премного благодарен вам, капитан, за столь трогательную заботу о моей персоне, однако позвольте мне остаться здесь. Тут у вас воздух гораздо чище, чем внизу, и дышится легче. К тому же неприятель будет виден как на ладони, а там, через амбразуру, много не увидишь, – любезно пояснил Ардатов офицеру.
– Как вам будет угодно, ваше превосходительство.
– Вот и прекрасно. Я думаю, вот здесь, у бруствера, для меня будет самое лучшее место, – сказал Ардатов и, заметив, что Усов продолжает стоять перед ним навытяжку, добавил: – Идите лучше командовать своими людьми, капитан, неприятель уже на горизонте, а с меня хватит моего адъютанта и господ артиллеристов.
Капитан некоторое время потоптался возле Ардатова, а затем повернулся и решительно направился к своим артиллеристам, вскоре полностью позабыв о своем госте.
Выбрав для себя место у бруствера, Ардатов вместе со стоявшими рядом артиллеристами стал жадно рассматривать в подзорную трубу строй вражеских кораблей. Выстроившись в две линии, те медленно приближались к батарее.
– Интересно, сколько их всего и под чьим флагом идут? – спросил граф, плохо разбиравшийся в корабельных тонкостях, и один из сигнальщиков немедленно дал ему точный ответ:
– Двенадцать кораблей, ваше превосходительство. Десять французских и два турецких парусника.
– Может, и название определите?
– Так точно, ваше превосходительство. Головной – «Наполеон», концевым идет «Шарлемань», оба паровые. Первую колонну возглавляет «Виль де Пари», затем «Махмудие», «Юпитер», «Фридлянд», «Маренго» и «Жан Барт». Вторую линию возглавляет «Вальми», затем «Монтебло», турецкий «Шериф» и, кажется, «Аустерлиц», хотя могу и ошибиться, его плохо видно, – честно признался матрос.
– Молодец! – похвалил Ардатов. – Враз всех перечел.
– Это благодаря адмиралу Лазареву. По его именному приказу всех сигнальщиков научили на глаз определять корабли любой державы, – пояснил матрос, очень довольный появившейся возможностью блеснуть перед начальством своими знаниями.