Глава 6




– Здравствуйте, Казимир Мстиславович! – Доброжелательное приветствие прозвучало настолько неожиданно, что высокий худощавый – в только что разблокированном Ленинграде упитанных людей просто не существовало – пожилой человек как будто наткнулся на бетонную стену. Этот человек уже и сам стал забывать свое собственное имя, но ошеломление длилось всего несколько секунд, и он, подслеповато щурясь, оглядел человека, окликнувшего его.

Невысокий, коренастый, никогда не голодавший военный в новеньком полушубке, ватных штанах, заправленных в высокие овчинные сапоги на кожаной подошве, и в шапке-ушанке. Вновь прибывших в Ленинград было видно сразу. Они выделялись среди коренных ленинградцев. Отличались как грязь питерских болот от голубого неба над «Спасом на Крови»[20].

– Меня зовут Вик… – но военный перебил его:

– Да-да, несомненно. Виктор Алексеевич Свечников. Работаете смотрителем и сторожем в музее «Эрмитаж». И вообще не гнушаетесь любой работы. В музее же и живете.

Раз в двое суток вы ходите к себе домой в маленькую комнатку на Миллионной улице, якобы проведать семью соседки, с которой дружите уже второй десяток лет.

На самом деле семья вашей соседки умерла в январе сорок второго года, а в подвале этого дома ваша кладовая, сокровищница и осколки памяти.

Нам неизвестно, когда и каким образом вы создали такие запасы продуктов, но даже меня удивил столь высокий уровень минирования вашего подвала. Могу вам сказать, что в некоторых деталях вы опередили свое время. Если честно, мне впервые встречается столь талантливый выпускник Московского Императорского высшего технического училища. Причем с отличием окончивший оное заведение.

Выпуск, если мне память не изменяет, одна тысяча девятьсот второго года? Блестящий инженер-химик. Работали на Сестрорецком оружейном заводе. Правда, недолго. Лично знали Владимира Григорьевича Федорова.

Не так ли? Руженский Казимир Мстиславович. – Энкавэдэшник, а это, вероятнее всего, был он, замолчал.

– К чему этот цирк, господин… Как вас там? Я не разбираюсь в званиях НКВД. Куда вы собрались меня вести? Я давно готов к смерти. – Голос Руженского прервался.

Он многое бы мог добавить к словам военного, но предпочел бы забыть свое прошлое. Стереть из своей памяти и памяти людской.

– Я тоже не слишком хорошо разбираюсь в званиях НКВД, хотя и ношу звание подполковника. Но дело в том, что организация, которую я представляю, относится к наркомату внутренних дел лишь формально.

Управление специальных операций – это обособленная структура внутри этого наркомата, а я один из заместителей начальника совсем недавно созданного управления – Владимир Степанович Сысоев. Многие зовут меня просто по отчеству – Степаныч.

Кстати, именно я разминировал ваш подвал и все прилегающие к нему помещения и получил прямо-таки физическое удовольствие от вашей работы. Надо сказать, что, если бы этим непростым делом занимался кто-либо другой, ваш уютный уголок превратился бы в груду кирпичей. Со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями, а это было бы очень обидно – брать работу на дом в крови многих людей, но тащить экспонаты из музея с мировым именем – это, мягко говоря, некрасиво.

Мы могли бы отвезти вас в Москву, в наше управление, где вы работали бы с генералом Федоровым по улучшению существующего и созданию нового стрелкового вооружения, но, к вашему счастью, вы нужны мне для другого дела. – Подполковник Сысоев замолчал.

– И какого же? – Руженский с интересом смотрел на этого необычного подполковника.

Санкт-Петербург разблокировали совсем недавно, но передачи по радио никто не отменял, и этот Степаныч был достаточно известен во всей стране. Понятно, что не он лично, а его голос.

И да! Это был голос того самого человека, который так уничижительно отзывался о германской военной машине, о Германии в целом и о лидере всей германской нации Адольфе Гитлере лично. Абсолютно не стесняясь и не боясь никаких последствий, как будто он знал, что ему за это ничего не будет. Это Казимир Мстиславович отметил, слушая самое первое выступление Степаныча.

Именно этот человек, выступая на радио, назвал маршала авиации Германии Геринга жирным боровом, рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса – трусливой брехливой шавкой, а самого Гитлера – рукоблудствующим евреем. И тут же пояснил: «Только иудей может заставить всю Германию ходить строем, сдыхать в окопах и тянуться на цыпочках, прославляя рукоблудствующего шизофреника, в исступлении грызущего ковер под ногами у собственных подчиненных».

Тогда Казимир Мстиславович посчитал, что такого человека вживую просто не существует – слишком нагло и удивительно матерно говорил этот человек по советскому радио. Как такое выступление допустили большевики и их цензура, до сих пор не укладывалось у Казимира Мстиславовича в голове.

Старый инженер был уверен, что этого человека уже замучили или расстреляли, но он появился на радио вновь с не менее наглым выступлением, а потом еще раз, и еще, и еще. И вдруг этот Степаныч является перед ним собственной персоной, и это было необъяснимее всего.

– Переодевайтесь. Нам придется некоторое время пробыть на свежем воздухе, а ваша одежда не соответствует длительному пребыванию на улице. – Подполковник был сама любезность.

Впрочем, переодевался Казимир Мстиславович недолго. Ватные штаны, меховые сапоги – унты, безразмерный овчинный полушубок, шапку-ушанку и такие же овчинные варежки ординарец подполковника принес быстро и даже помог старому инженеру упаковаться в непривычную ему одежду.

Выйдя из технического входа в музей, они сели в необычно выглядевший вездеход. Этих вездеходов было четыре. Они загрузились во второй. Руженский никогда не видел таких машин. Угловатые бронированные прямоугольники были поставлены на мощные гусеницы. Сверху спереди боевой машины виднелась башенка с крупнокалиберным пулеметом. Внутри были простые лавки, на которых уместились двенадцать человек. Непривычно пахло машинным маслом, оружейной смазкой и дизельным топливом, но было тепло.

Ехали они долго. Несмотря на тряску на неровностях дороги, его напоили потрясающе вкусным чаем с лесной малиной и угостили огромным бутербродом с сыром и потрясающей колбасой. Ординарец подполковника оказался очень предусмотрительным молодым человеком.

Наконец вездеход, качнувшись, остановился. Впрочем, он останавливался уже не раз, но Казимир Мстиславович не замечал этого – пригревшись, он попросту уснул. Казалось, следовало бы подумать, что отвечать этому так хорошо осведомленному подполковнику, но дело в том, что вопросов ему не задавали, а бойцы, окружающие его, никак не выглядели следователями НКВД. Это были обыкновенные охранники, хотя и необычно вооруженные и так же необычно экипированные.

Выйдя на свет божий из темного нутра бронированной машины, Казимир Мстиславович подслеповато зажмурился. Его и подполковника как некую драгоценность окружали высокие крепкие солдаты. Наконец они расступились, и старый инженер невольно воскликнул:

– Господи Боже! Что это? – Перед взором Руженского раскинулись разгромленные невиданным оружием немецкие позиции.

Вездеход остановился прямо у траншей, пересекающих невысокие горки. Везде, куда падал взгляд пожилого человека, валялись трупы немецких солдат и офицеров. Обожженные, высохшие от нестерпимого жара, разорванные близкими разрывами. В траншеях, в окопах, в долговременных огневых точках и блиндажах. Внешне целые, но худые и как будто мгновенно высушенные трупы с лопнувшими глазными яблоками – лежащие в собственных кроватях офицеры Вермахта поразили старого инженера более всего.

– Немецкий укрепленный район Синявинские высоты, – через непродолжительное время отозвался подполковник, ни на шаг не отстающий от Казимира Мстиславовича. – Заваленный трупами солдат и офицеров Вермахта укрепрайон. Я приказал не убирать последствия бомбардировок и обстрелов, пока вы не увидите все это своими глазами. А вон там расстреляны те, кто чудом остался в живых после обработки немецких позиций новыми боеприпасами. Везунчики. Остаться в живых после всего этого – дьявольское везение.

Как я и обещал всему миру, все до единого пленные были уничтожены. Здесь погибло более восьми тысяч военнослужащих Вермахта. Еще несколько тысяч были перебиты в центрах обороны рабочих поселков. Пленных там не брали принципиально. После озвучивания ультиматума солдат противника живыми не берут. Добивают даже раненых, независимо от тяжести их ранений.

В живых остаются только врачи и санитары госпиталей – это слишком ценные специалисты, чтобы мы бездумно разбрасывались ими, но участь их незавидна. Все медицинские работники гитлеровской армии отправляются в лагеря военнопленных, расположенные в районах Крайнего Севера, для работы в лагерных медпунктах.

Собственно говоря, это все, что вы должны знать, но я скажу вам несколько больше – к созданию этих боеприпасов приложил свои руки, знания и фантазию ваш покорный слуга. – Подполковник издевательски поклонился. – А теперь, Казимир Мстиславович, я расскажу вам то, для чего вы мне нужны. В тысяча девятьсот десятом году вы познакомились с Густавом Маннергеймом и достаточно долгое время дружили с ним. Карты, вино и красивые женщины объединяли вас некоторое время, но и впоследствии вы достаточно длительное время переписывались с тогда уже генерал-лейтенантом Русской Императорской армии. Если мне память не изменяет, до семнадцатого года.

Я хочу, чтобы вы передали фельдмаршалу Густаву Маннергейму мое личное устное послание и письменный ультиматум советского командования правительству Финляндии.


Суть ультиматума такова: мы готовы принять всех пленных, содержащихся в финских концентрационных лагерях, в обмен на жизни мирных граждан Хельсинки либо любого другого города Республики Финляндия. Выбор будет сделан в соответствии с военной необходимостью командованием Карельского фронта.

Если пленные не будут переданы в течение пятнадцати дней после получения ультиматума, с выбранным нами городом произойдет все то же самое, что с этим укрепрайоном. Для начала с одним городом. Шутки закончились. Если командование финскими войсками отведет свои подразделения на указанные нами позиции, мы готовы обговаривать условия мирного договора. Если же нет – последствия перед вашими глазами.

Республика Финляндия будет уничтожаться нами как страна до полного краха государственности. Эта война не столько идеологий, но в первую очередь война на уничтожение, и мы не остановимся ни перед чем.

Вы сами знаете, что немецкие и финские войска творили с мирными жителями Ленинграда в течение девятисот дней и ночей. Мы считаем, что Финляндия тоже замешана в этом бесчеловечном преступлении, и месть наша будет страшна своей непредсказуемостью. Передайте это своему старому приятелю и собутыльнику.

Через двое суток вы и еще несколько солдат и офицеров немецкой армии, лично переживших подобные обстрелы и бомбардировки, будете переданы финским войскам. В качестве доказательства с вами будет отправлен документальный фильм. На кадрах военной кинохроники последствия взрывов над хорошо укрепленными бункерами командования Вермахта. Укрепления остаются целыми, все живое в них погибает. Трупы погибших вы только что видели собственными глазами.

Передайте Густаву Маннергейму, что отсидеться за линией его имени не удастся, но если до этого дойдет, финские войска будут уничтожаться без всякой жалости, а финский народ будет расплачиваться за глупость его сегодняшних правителей многие десятки лет.





* * *


Сухопарый, подтянутый пожилой человек сидел на шикарном кожаном сиденье роскошной немецкой машины и бездумно смотрел в затянутое морозной изморозью стекло. Резиновые шины мягко шелестели по заснеженным улицам. За окном медленно проплывали величественные дома и костелы пригорода финской столицы.

Ему было уже семьдесят шесть лет, и к своим годам он достиг очень многого. Блестящий генерал-лейтенант Российской Императорской армии, регент Королевства Финляндия, маршал, а затем и фельдмаршал свободной страны, созданной при его непосредственном участии. Он сделал все для развития и укрепления военной мощи своей Родины и сейчас стоял во главе ее армии.

Начало войны против большевистской России и развитие этого безумного кровопролития почти устраивало главнокомандующего. Немецкая армия наступала, большевики потеряли гигантские территории и почти всю промышленность. Финляндия ценой небольших усилий тоже получила свой кусок русских территорий, но не такой, какой был запланирован изначально.

На Кольском полуострове, в Мурманске и в Ленинграде русские держались. Держались, казалось, из последних сил, но фельдмаршал знал, что это совсем не так. Он слишком хорошо знал русских. Слишком хорошо знал, на что способны русские солдаты, из последних сил сражающиеся, казалось, в невыносимых условиях этой ужасной войны.

Густав Маннергейм знал, что даже в самой безнадежной ситуации русские могут выкинуть что-то такое, от чего у их противников начнутся серьезные проблемы. Большевики не были исключением из этого почти догматического правила. Последние события показали, что его опасения не лишены оснований.

Начало сорок четвертого года поразило весь мир. Русские невероятно результативно бомбили Берлин. Символ немецкой государственности – Рейхстаг был разрушен до основания бомбой огромной мощности, с невероятной точностью попавшей прямо в здание.

Следующий налет вверг в панический ужас все гражданское население Германии и произвел должный эффект на ее союзников. Русские самолеты ковром высыпали на город зажигательные бомбы, огонь которых невозможно было погасить. Затем было разрушено здание Главного Управления Имперской Безопасности – символа германского правопорядка. И как апогей всему этому – разрушенный до основания генеральный штаб сухопутных войск Вермахта – символа немецкой армии.

Казалось, что все эти налеты – позерство, последние выверты издыхающего монстра, но вдруг приходит неожиданное известие: большевики сняли блокаду Ленинграда, прорвав мощные фортификационные сооружения, разгромив усиленную группировку войск противника и уничтожив более ста тысяч немецких солдат. И сразу же финское правительство получает безумный ультиматум русских, а лично он – привет из своего далекого прошлого.

Казимир Руженский – осколок некогда известного в Польше княжеского рода. Беззаветный повеса, удачливый карточный игрок и душа любого общества. Они сдружились достаточно быстро, так как были вхожи в одни и те же знатные польские дома. Замойские, Потоцкие, Красинские, Любомирские и Радзивиллы всегда готовы были принять их на своих приемах.

Золотое время! Он уже полковник, командир тринадцатого уланского Его Императорского Высочества Великого князя Михаила Николаевича полка. Казик – блестящий инженер. Выпускник высшего технического учебного заведения Российской империи. Они потеряли друг друга в безумном семнадцатом.

И вот постаревший Казимир Руженский передан «красными» вместе с деморализованными, не верящими в собственное освобождение немецкими солдатами. И вместе с фантастически безумным ультиматумом. И с рассказами этих полоумных солдат и офицеров, которым не верят даже врачи фронтовых госпиталей.

Не верит никто, кроме него – фельдмаршала Маннергейма. А он, Густав Маннергейм, верит. Верит своему старому приятелю Казимиру Руженскому и никому более.

Кинопленку можно подделать. Можно запугать самых стойких и дисциплинированных солдат Вермахта, но невозможно заставить Казимира Руженского солгать в угоду большевикам. Если бы красные комиссары знали, кого они выпускают из своих кровавых лап, они никогда не сделали бы этого.

Беззаботный, легкомысленный повеса, любитель прекрасных дам, великосветских приемов, утонченных вин и бесконечных карточных партий, в которых он достаточно часто выходил победителем, превратился в годы гражданской войны в беспощадного убийцу большевиков. Именно руками Казимира Руженского были сделаны бомбы замедленного действия, которые взрывались на заводах и фабриках Санкт-Петербурга, Москвы, Твери, Рязани, Владимира и еще десятка русских городов.

Казимир не был ярым монархистом. Совсем нет. Он был именно принципиальным противником большевизма как всеобщего понятия и боролся именно с этим, считая, что для борьбы с «красной чумой» хороши все средства. Без какого-либо исключения. Женщины, дети, старики, больные, раненые, рабочие или служащие – все равно. Их вина и мучительная смерть определялись лишь по принадлежности к определенному сословию – сословию большевиков.

Казик чудом остался в живых после разгрома контрреволюционного подполья. Ему удалось бежать в Латвию, где он был завербован сначала латвийской, а затем и английской разведкой. Именно из столицы Латвии в двадцать восьмом году пришло последнее письмо его старого приятеля. Будучи в отъезде за границей, Маннергейм получил письмо слишком поздно и ответить на него не успел.

После обучения в разведывательно-диверсионной школе Латвийского генерального штаба Казимир был отправлен в Советский Союз и провел в Санкт-Петербурге более пятнадцати лет, в том числе и три блокадных года.

Не верить рассказу Руженского не было никаких оснований. Казик – профессиональный взрывотехник и талантливейший инженер, но даже он не смог определить тип новых боеприпасов, которые совсем недавно использовали русские. Казимир видел только последствия их применения, и последствия эти ужасны.

Первая часть большевистского ультиматума была, по меньшей мере, странной: освобождение всех заключенных концлагерей и передача их русскому командованию. Взамен русские гарантировали не наносить бомбовых ударов новыми боеприпасами по мирным жителям финских городов. В случае отказа русские пообещали уничтожить один из финских городов полностью со всеми его жителями.

Вторая часть ультиматума могла только показаться безумной – возвращение всех захваченных территорий по границе сорокового года и гигантские репарации, но большевики готовы были растянуть их выплату на тридцать лет после окончания войны.

Эта часть ультиматума была именно безумной. Другого слова подобрать было невозможно, но именно это и озадачило фельдмаршала. Он впервые в жизни не смог просчитать большевиков – они были слишком уверены в себе. Очень похоже, что появился какой-то неизвестный ему фактор, который полностью изменил все поведение верхушки Советской России. Изобретение нового, не известного никому оружия вполне могло стать таким фактором.

«Советы» дали пятнадцать дней на освобождение заключенных концлагерей, но боевые действия от этого не закончились. Трое суток назад, сразу после передачи пленных немецких солдат и офицеров, по позициям финских войск на Карельском перешейке был нанесен массированный авиационно-артиллерийский удар.

Первая и вторая линии обороны во многих местах были подвергнуты обстрелам и бомбардировкам, уничтожившим все живое, но наступления русских так и не произошло. Советские войска могли легко занять окопы с полностью уничтоженными финскими подразделениями либо вообще прорвать фронт, но не сделали этого, предоставив его подчиненным оценить последствия этих чудовищных ударов.

Но было еще одно обстоятельство, которое Густав Маннергейм никак не мог объяснить даже самому себе. Не мог объяснить сам, и никто из его подчиненных не смог внятно дать ответ на один-единственный вопрос: как русские смогли так точно нанести бомбовые удары по всем складам боеприпасов всех без исключения войсковых соединений, стоящих на линии противостояния?

Как? Как им удалось получить сведения об этих складах и уничтожить их все до единого? Ответа на этот вопрос просто не существовало, и это беспокоило главнокомандующего более всего.

Последствия самих ударов были чудовищны. Дело было даже не в погибших солдатах и офицерах финской армии. В конце концов, у солдата такое предназначение – умирать за свою Родину. Дело было в том, что оставшимся в живых нечем было дальше воевать – все полковые, дивизионные и корпусные склады боеприпасов и горюче-смазочных материалов взлетели на воздух.

И вот теперь он – фельдмаршал Густав Маннергейм, главнокомандующий финской армией, – ехал на экстренное заседание правительства с комплексным докладом по состоянию дел на фронте и последствиям недавнего удара, нанесенного большевиками.

Ехал. Задумавшийся фельдмаршал только сейчас заметил, что автомобиль уже несколько минут не двигается. Тут же к двери подскочил начальник его охраны – капитан Микко Лихтонен. Решительно открыв дверь, он тем не менее со всей учтивостью произнес: