Недавно она прочла книгу «Как завоевать мужчину твоей мечты с помощью самогипноза» и теперь стала объяснять мне разницу между «исполнением желаний» и «манифестацией твоей собственной реальности». Я пыталась не слушать.
– Твоя проблема в том, что ты пассивная. Ты вот ждешь, когда ситуация изменится, а она не изменится никогда. По-моему, так жить больно. Можно растерять все силы, – сказала она и рыгнула.
До этого я приняла риспердал и смотрела теперь на нее сквозь туман.
– Ты когда-нибудь слышала выражение «хрен тебе или иди на хуй»?
Рива отвинтила пробку текилы и подлила ее в банку.
– Правильнее сказать – «хрен тебе и иди на хуй», – сказала она.
Некоторое время мы молчали. Мои мысли вернулись к Тревору: как он расстегивал рубашку и снимал галстук; серые шторы в его спальне; как раздувались его ноздри, когда он выдергивал перед зеркалом волоски из носа; запах его лосьона после бритья. Я даже обрадовалась, когда Рива нарушила молчание:
– Ну ладно, но хотя бы в субботу ты пойдешь со мной в ресторан? Ведь у меня день рождения.
– Не могу, Рива, – ответила я. – Извини.
– Я говорю всем, что мы встречаемся в «Тощем Котенке» около девяти.
– Уверена, тебе будет лучше, если я не стану там всем мозолить глаза.
– Перестань дурить, – завыла Рива пьяным голосом. – Скоро мы станем старыми и страшными. Жизнь коротка, известно тебе это? Умри молодой и оставь красивый труп. Кто это сказал?
– Какой-то некрофил, которому нравится трахать трупы.
Рива была лишь на неделю старше меня. 20 августа 2000 года мне исполнилось двадцать семь; я была в своей квартире, в тумане от препаратов, и, сидя на унитазе, курила вонючие ментоловые сигареты и читала старый выпуск «Архитектурного дайджеста». В какой-то момент я полезла в ящичек с косметикой за черным карандашом, чтобы обвести на страницах журнала понравившиеся снимки – пустые углы в комнатах, острые стеклянные кристаллы, свисающие с люстры. Я слышала, как зазвенел мой мобильный, но не стала отвечать. «С днем рождения, – скажет мне Рива. – Я люблю тебя».
Когда лето закончилось, мой сон сделался жидким и пустым, словно комната с белыми стенами и поставленным на подогрев кондиционером. Если у меня и были сны, то лишь о том, что я лежу в постели. Скучно и мелко. Я увеличивала прием риспердала и амбиена, когда грустила, думая о прошлом. Я старалась не вспоминать о Треворе. Я стирала сообщения от Ривы, не слушая их. Я посмотрела двенадцать раз без звука «Самолет президента». Я старалась выбросить все из головы. Валиум помогал. Ативан помогал. Жевательный мелатонин, и бенадрил, и найквил, и лунеста, и темазепам помогали.
Мой визит к доктору Таттл в сентябре тоже был банальным. Не считая оглушительной жары, донимавшей меня, пока я шла от дома до кеба и от кеба до офиса доктора Таттл, я почти ничего не чувствовала. Не волновалась, не боялась, не возмущалась, не унывала.
– Как ты себя чувствуешь?
Я молча обдумывала вопрос минут пять. Доктор Таттл обошла весь офис, включая арсенал вентиляторов – все они были одного типа, два на радиаторе под окнами, один на ее столе и два в углах офиса на полу. Она действовала на удивление шустро. И шейного ортеза на ней уже не было.
– По-моему, нормально, – проорала я, перекрикивая шум лопастей.
– Ты бледная, – заметила доктор Таттл.
– Я избегаю солнца, – сказала я ей.
– Правильно. Солнце провоцирует ретракцию, коллапс клеток, но никто не хочет говорить об этом.
У нее самой кожа была поросячьего розового цвета. Прямое платье цвета соломы, похоже, было сшито из грубого льна. Волосы в беспорядке торчали.. Когда она говорила, на ее горле перекатывалась короткая нитка жемчуга. Вентяляторы поднимали ветер, и у меня даже закружилась голова. Я схватилась за книжную полку и столкнула на пол потрепанную книгу «Клиническая смерть».
– Простите, – проорала я сквозь жужжание вентиляторов и подняла книгу.
– Интересная книга про сумчатых крыс. У животных столько мудрости, – сообщила доктор Таттл. – Надеюсь, ты не вегетарианка, – помолчав, добавила она и опустила на нос очки.
– Нет.
– Какое облегчение. Теперь скажи, как ты себя чувствуешь. Сегодня у тебя словно эмоциональный спад, – сказала доктор Таттл. Она была права. Мне едва хватало энтузиазма, чтобы стоять прямо. – Ты принимаешь рипердал?
– Вчера пропустила. Слишком закрутилась на работе и просто забыла. В последние дни меня замучила бессонница, – солгала я.
– Ты выдохлась. Ясно как день. – Она что-то нацарапала в блокноте с бланками рецептов. – Согласно книге, которую ты держишь, ген смерти передается от матери к ребенку через родовой канал. Это как-то связано с микродермабразией и инфекционной вагинальной сыпью. У твоей матери были какие-то признаки гормональных отклонений?
– Вроде нет.
– Надо было поинтересоваться у нее. Если ты носительница, я могу предложить тебе кое-что. Лосьон на травах. Конечно, если хочешь. Я могу заказать его специально для тебя из Перу.
– Я родилась с помощью кесарева, так что это не мой случай.
– Благородный метод, – кивнула доктор. – Но ты все равно спроси у нее. Ее ответ может пролить свет на твои ментальные и биоритмические отклонения.
– Но ведь она умерла, – напомнила я.
Доктор Таттл отложила лиловое перо и соединила руки, словно для молитвы. Я думала, что она запоет или произнесет какое-нибудь колдовское заклинание, никак не ожидая, что она выразит мне соболезнование или сочувствие. Но она лишь поморщилась, яростно чихнула, повернулась в кресле, чтобы вытереться огромным банным полотенцем, валявшимся возле нее на полу, и опять что-то нацарапала в блокноте.
– И как она умерла? – спросила доктор Таттл. – Полагаю, не от нарушения функций шишковидной железы?
– Она смешивала алкоголь с седативами, – ответила я. У меня была слишком сильная апатия, чтобы лгать. А если доктор Таттл забыла, что я сказала ей, будто моя мать вскрыла себе вены, то правда теперь уже ничего не меняла.
– Такие люди, как твоя мать, – отозвалась доктор Таттл, покачав головой, – создают плохую репутацию психотропным препаратам.
Наступил и прошел сентябрь. Солнечный свет слабо проникал сквозь шторы, и я выглядывала из окна – посмотреть, пожелтели или нет листья деревьев. Жизнь текла однообразно, резонируя с низким гулом. Я шаркала по кварталу до египтян. Я отоваривала мои рецепты. Рива по-прежнему наведывалась ко мне время от времени, обычно пьяная, всегда на грани истерики или возмущения, переживая полный провал очередного плана.
В октябре она вломилась, когда я смотрела «Деловую женщину».
– Опять это? – воскликнула она, запыхавшись, и рухнула в кресло. – Я пощусь на Йом-Кипур, – сообщила она не без гордости.
Тут не было ничего необычного. И прежде она сидела на каких-то безумных диетах. Галлон соленой воды в день. Сливовый сок, питьевая сода – и все. «До одиннадцати утра я могу пить «Джелло» без сахара в любых количествах». Или она говорила: «У меня пост. По выходным», «У меня пост по нечетным дням».
– Мелани Гриффит выглядит в этом фильме так, как будто у нее булимия, – заявила сейчас Рива, лениво ткнув пальцем в экран. – Видишь ее второй подбородок? Лицо у нее стало пухлее, а вот ноги по-прежнему суперхудые. Или, может, она решила прибавить в весе ради ног. Смотри, руки у нее тоже стали толще, правда? Впрочем, я могу и ошибаться. Не знаю. И вообще, сейчас мне не до этого. Я пощусь, – повторила она.
– Рива, ты уже не выпиваешь, а квасишь, – заметила я ей, вытирая слюну в краешке губ. – А вообще-то не у каждой худенькой особы проблемы с питанием. – Это был максимум, что я сказала кому-то за несколько недель.
– Извини, – откликнулась Рива. – Ты права. Просто такое у меня настроение. Я пощусь, понимаешь? – Она порылась в сумочке и вытащила далеко не полную бутылочку текилы. – Хочешь?
– Нет.
Она с треском открыла диетический энергетик «Маунтин дью». Потом мы молча смотрели фильм. На середине я заснула.
Октябрь прошел безмятежно. Радиатор шипел и плевался, извергая резкий уксусный запах, будивший во мне воспоминания о подвале в доме моих покойных родителей, так что я редко включала отопление. Я не боялась холода. Мой визит к доктору Таттл в том месяце был малопримечательным.
– Как дела дома? – спросила она. – Хорошо? Плохо? Или как?
– Или как, – ответила я.
– У тебя в семейной истории есть небинарная парадигма? Геи, трансгендеры?
Когда я объяснила ей в третий раз, что мои родители умерли, что моя мать покончила с собой, доктор Таттл отвинтила крышку своего драгоценного флакончика африна, повернулась на кресле, запрокинула голову набок, так, что смотрела на меня теперь снизу вверх, и начала процедуру.
– Аллергия, и теперь я завишу от этого спрея для носа, – пояснила она. – Пожалуйста, продолжай. Твои родители умерли – и?..
– И ничего. Это нормально. Но я все еще не сплю по ночам.
– Прямо головоломка. – Она вернулась на исходное положение и убрала африн в ящик стола. – Ладно, я дам тебе мои новые пробники. – Она встала, открыла шкафчик и наполнила коричневый бумажный пакет для ланча упаковками препаратов. – Кошелек или жизнь, – сказала она, добавив мяту из чаши на ее столе. – Готовишь наряды к Хеллоуину?
– Возможно, я буду призраком.
– Практично, – заметила она.
Я вернулась домой и заснула. Не считая случайных моментов раздражения, у меня не было ни кошмаров, ни вспышек страстей, ни желаний, ни больших обид.
И во время этого мирного затишья в сонной драме я вступила в странную, призрачную реальность. Дни неслышно скользили чередой, не запоминаясь. В памяти осталась лишь знакомая вмятина на диванных подушках, пена в раковине, напоминавшая лунный пейзаж, мыльные пузыри, лопавшиеся на фарфоре, когда я умывалась или чистила зубы. Вот и все. А может, пена мне только снилась. Ничто не казалось мне теперь реальным. Сон, пробуждение – все сливалось в серый, однообразный полет на авиалайнере сквозь облака. Я больше не разговаривала мысленно с собой. Просто мне уже было нечего сказать. Тогда я и поняла, что сон привел к желанному результату: я все меньше и меньше была привязана к жизни. Если так будет продолжаться, то, по моим расчетам, я полностью исчезну и появлюсь в какой-то новой форме. Я надеялась на это. Мечтала об этом.
Глава третья
В ноябре, однако, произошли неприятные перемены.
Беззаботный покой сна сменился неприятным бунтом моего подсознания – во сне я стала делать что-то невообразимое. Я засыпала на софе и просыпалась на полу в ванной. Я замечала, что мебель переставлена. Я меняла вещи местами. Я совершала бессознательные походы в бакалейную лавку, потом пробуждалась и видела на подушке палочки от фруктового мороженого, оранжевые и ярко-зеленые пятна на простынях, половинку огромного маринованного огурца, пустые пакеты с картофельными чипсами, маленькие пакетики шоколадного молока на кофейном столике, надорванные сверху, и жвачку с отпечатками зубов. Придя в себя после очередного затемнения сознания, я, как обычно, пошла за кофе и попыталась немного поболтать с египтянами, чтобы узнать, насколько странно вела себя там в последний раз. Поняли они, что я была как сомнамбула? Не проболталась ли я о чем-нибудь? Может, флиртовала? Египтяне держались индифферентно и отвечали стандартными фразами или вообще не замечали меня, в итоге понять что-либо было трудно. Меня встревожило, что я выбиралась из квартиры, находясь в таком состоянии. Подобное поведение противоречило моему проекту спячки. Если я совершу преступление или попаду под автобус, шансы на новую, хорошую жизнь пропадут. Если бы мои бессознательные экскурсии ограничивались бакалейной лавкой, тогда ладно. С этим жить можно. Тут самое страшное – предстать дурой перед египтянами; мне всего лишь придется ходить в гастроном на несколько кварталов дальше по Первой авеню. Я молилась, чтобы мое подсознание ценило удобство. Аминь.
Примерно тогда начались и мои покупки нижнего белья, а также дизайнерских джинсов онлайн. Казалось, пока я спала, другая, поверхностная сущность моего «я» нацелилась на жизнь, полную красоты и сексуальной привлекательности. Я записывалась на воск. Я бронировала визит в спа-салоны, где предлагались процедуры с инфракрасными лучами, очистительные клизмы и массаж лица. Однажды я даже уничтожила свою кредитную карточку в надежде, что это удержит меня от заполнения моего несуществующего ежедневника причудами той особы, которая жила в моем теле. Через неделю в почте появилась новая кредитка. Я разрезала ее пополам.
Уровень моего стресса возрастал. Я больше не могла себе доверять. Казалось, я должна теперь спать с открытыми глазами. Я даже прикидывала, не установить ли мне видеокамеру для записи моих действий в беспамятстве, но я понимала, что это лишь докажет, что я саботирую собственный проект. Камера не остановит меня, ведь я не смогу видеть ее, пока не проснусь. Так что я пребывала в панике. Пытаясь погасить тревожное состояние, я удвоила дозы ксанакса. Я потеряла счет дням и в результате пропустила визит к доктору Таттл в ноябре. Она позвонила и оставила мне сообщение.
«Я вынуждена оштрафовать тебя за неявку в срок. Позволь напомнить, что ты подписывала согласие на соблюдение моих правил. На отмену визита дается двадцать четыре часа. Большинство докторов требуют, чтобы пациент сообщал об отмене за тридцать шесть или сорок восемь часов до запланированного приема, так что, по-моему, я очень великодушна. И меня заботит, что ты так легкомысленно относишься к своему ментальному здоровью. Позвони мне, чтобы договориться о новой дате. Мяч в твоей корзине». Она говорила строго. Я почувствовала себя ужасно. Но когда позвонила и стала лепетать извинения, ее тон был уже нормальным.
– До четверга, – сказала она. – Ну, пока.
Между тем я все больше времени проводила в интернете. Просыпаясь, я видела, на экране записи моей болтовни в чате «Эй-Оу-Эл» с незнакомыми людьми из таких мест, как Тампа, Спокан и Парк-Сити в штате Юта. В часы бодрствования я редко вспоминала о сексе, но во время медикаментозных провалов моя похоть, вероятно, возрастала. Я просматривала записи. Все были на удивление вежливыми. «Как дела?» – «Нормально, спасибо, как ты? Хочешь секса?» И в таком духе. Я с облегчением увидела, что никому не сообщила свое настоящее имя. В чате я была «Вупигёлберг2000». «Зови меня Вупи». «Зови меня Рива», – написала я однажды. Фото гениталий, которые присылали парни, были жутко банальными, с неполной эрекцией, ничего выдающегося. «Твоя очередь», – писали они. Обычно я меняла тему: «Какой у тебя любимый фильм?»
Но однажды я проснулась и обнаружила, что вытащила свой цифровой фотоаппарат и отправила куче незнакомцев снимки моей задницы, сосков и зева. Я написала им, чтобы они пришли, и «связали меня», и «взяли меня в заложницы», и «вылизали мою киску, как тарелку со спагетти». С тех пор я взяла за правило каждый раз, когда принимала таблетки, а это было примерно через каждые восемь часов, убирать в шкаф компьютер, выключать телефон, класть в пластиковый контейнер, запечатывать липкой лентой и засовывать на самый верх подвесного кухонного шкафчика.
– Твоя проблема в том, что ты пассивная. Ты вот ждешь, когда ситуация изменится, а она не изменится никогда. По-моему, так жить больно. Можно растерять все силы, – сказала она и рыгнула.
До этого я приняла риспердал и смотрела теперь на нее сквозь туман.
– Ты когда-нибудь слышала выражение «хрен тебе или иди на хуй»?
Рива отвинтила пробку текилы и подлила ее в банку.
– Правильнее сказать – «хрен тебе и иди на хуй», – сказала она.
Некоторое время мы молчали. Мои мысли вернулись к Тревору: как он расстегивал рубашку и снимал галстук; серые шторы в его спальне; как раздувались его ноздри, когда он выдергивал перед зеркалом волоски из носа; запах его лосьона после бритья. Я даже обрадовалась, когда Рива нарушила молчание:
– Ну ладно, но хотя бы в субботу ты пойдешь со мной в ресторан? Ведь у меня день рождения.
– Не могу, Рива, – ответила я. – Извини.
– Я говорю всем, что мы встречаемся в «Тощем Котенке» около девяти.
– Уверена, тебе будет лучше, если я не стану там всем мозолить глаза.
– Перестань дурить, – завыла Рива пьяным голосом. – Скоро мы станем старыми и страшными. Жизнь коротка, известно тебе это? Умри молодой и оставь красивый труп. Кто это сказал?
– Какой-то некрофил, которому нравится трахать трупы.
Рива была лишь на неделю старше меня. 20 августа 2000 года мне исполнилось двадцать семь; я была в своей квартире, в тумане от препаратов, и, сидя на унитазе, курила вонючие ментоловые сигареты и читала старый выпуск «Архитектурного дайджеста». В какой-то момент я полезла в ящичек с косметикой за черным карандашом, чтобы обвести на страницах журнала понравившиеся снимки – пустые углы в комнатах, острые стеклянные кристаллы, свисающие с люстры. Я слышала, как зазвенел мой мобильный, но не стала отвечать. «С днем рождения, – скажет мне Рива. – Я люблю тебя».
Когда лето закончилось, мой сон сделался жидким и пустым, словно комната с белыми стенами и поставленным на подогрев кондиционером. Если у меня и были сны, то лишь о том, что я лежу в постели. Скучно и мелко. Я увеличивала прием риспердала и амбиена, когда грустила, думая о прошлом. Я старалась не вспоминать о Треворе. Я стирала сообщения от Ривы, не слушая их. Я посмотрела двенадцать раз без звука «Самолет президента». Я старалась выбросить все из головы. Валиум помогал. Ативан помогал. Жевательный мелатонин, и бенадрил, и найквил, и лунеста, и темазепам помогали.
Мой визит к доктору Таттл в сентябре тоже был банальным. Не считая оглушительной жары, донимавшей меня, пока я шла от дома до кеба и от кеба до офиса доктора Таттл, я почти ничего не чувствовала. Не волновалась, не боялась, не возмущалась, не унывала.
– Как ты себя чувствуешь?
Я молча обдумывала вопрос минут пять. Доктор Таттл обошла весь офис, включая арсенал вентиляторов – все они были одного типа, два на радиаторе под окнами, один на ее столе и два в углах офиса на полу. Она действовала на удивление шустро. И шейного ортеза на ней уже не было.
– По-моему, нормально, – проорала я, перекрикивая шум лопастей.
– Ты бледная, – заметила доктор Таттл.
– Я избегаю солнца, – сказала я ей.
– Правильно. Солнце провоцирует ретракцию, коллапс клеток, но никто не хочет говорить об этом.
У нее самой кожа была поросячьего розового цвета. Прямое платье цвета соломы, похоже, было сшито из грубого льна. Волосы в беспорядке торчали.. Когда она говорила, на ее горле перекатывалась короткая нитка жемчуга. Вентяляторы поднимали ветер, и у меня даже закружилась голова. Я схватилась за книжную полку и столкнула на пол потрепанную книгу «Клиническая смерть».
– Простите, – проорала я сквозь жужжание вентиляторов и подняла книгу.
– Интересная книга про сумчатых крыс. У животных столько мудрости, – сообщила доктор Таттл. – Надеюсь, ты не вегетарианка, – помолчав, добавила она и опустила на нос очки.
– Нет.
– Какое облегчение. Теперь скажи, как ты себя чувствуешь. Сегодня у тебя словно эмоциональный спад, – сказала доктор Таттл. Она была права. Мне едва хватало энтузиазма, чтобы стоять прямо. – Ты принимаешь рипердал?
– Вчера пропустила. Слишком закрутилась на работе и просто забыла. В последние дни меня замучила бессонница, – солгала я.
– Ты выдохлась. Ясно как день. – Она что-то нацарапала в блокноте с бланками рецептов. – Согласно книге, которую ты держишь, ген смерти передается от матери к ребенку через родовой канал. Это как-то связано с микродермабразией и инфекционной вагинальной сыпью. У твоей матери были какие-то признаки гормональных отклонений?
– Вроде нет.
– Надо было поинтересоваться у нее. Если ты носительница, я могу предложить тебе кое-что. Лосьон на травах. Конечно, если хочешь. Я могу заказать его специально для тебя из Перу.
– Я родилась с помощью кесарева, так что это не мой случай.
– Благородный метод, – кивнула доктор. – Но ты все равно спроси у нее. Ее ответ может пролить свет на твои ментальные и биоритмические отклонения.
– Но ведь она умерла, – напомнила я.
Доктор Таттл отложила лиловое перо и соединила руки, словно для молитвы. Я думала, что она запоет или произнесет какое-нибудь колдовское заклинание, никак не ожидая, что она выразит мне соболезнование или сочувствие. Но она лишь поморщилась, яростно чихнула, повернулась в кресле, чтобы вытереться огромным банным полотенцем, валявшимся возле нее на полу, и опять что-то нацарапала в блокноте.
– И как она умерла? – спросила доктор Таттл. – Полагаю, не от нарушения функций шишковидной железы?
– Она смешивала алкоголь с седативами, – ответила я. У меня была слишком сильная апатия, чтобы лгать. А если доктор Таттл забыла, что я сказала ей, будто моя мать вскрыла себе вены, то правда теперь уже ничего не меняла.
– Такие люди, как твоя мать, – отозвалась доктор Таттл, покачав головой, – создают плохую репутацию психотропным препаратам.
Наступил и прошел сентябрь. Солнечный свет слабо проникал сквозь шторы, и я выглядывала из окна – посмотреть, пожелтели или нет листья деревьев. Жизнь текла однообразно, резонируя с низким гулом. Я шаркала по кварталу до египтян. Я отоваривала мои рецепты. Рива по-прежнему наведывалась ко мне время от времени, обычно пьяная, всегда на грани истерики или возмущения, переживая полный провал очередного плана.
В октябре она вломилась, когда я смотрела «Деловую женщину».
– Опять это? – воскликнула она, запыхавшись, и рухнула в кресло. – Я пощусь на Йом-Кипур, – сообщила она не без гордости.
Тут не было ничего необычного. И прежде она сидела на каких-то безумных диетах. Галлон соленой воды в день. Сливовый сок, питьевая сода – и все. «До одиннадцати утра я могу пить «Джелло» без сахара в любых количествах». Или она говорила: «У меня пост. По выходным», «У меня пост по нечетным дням».
– Мелани Гриффит выглядит в этом фильме так, как будто у нее булимия, – заявила сейчас Рива, лениво ткнув пальцем в экран. – Видишь ее второй подбородок? Лицо у нее стало пухлее, а вот ноги по-прежнему суперхудые. Или, может, она решила прибавить в весе ради ног. Смотри, руки у нее тоже стали толще, правда? Впрочем, я могу и ошибаться. Не знаю. И вообще, сейчас мне не до этого. Я пощусь, – повторила она.
– Рива, ты уже не выпиваешь, а квасишь, – заметила я ей, вытирая слюну в краешке губ. – А вообще-то не у каждой худенькой особы проблемы с питанием. – Это был максимум, что я сказала кому-то за несколько недель.
– Извини, – откликнулась Рива. – Ты права. Просто такое у меня настроение. Я пощусь, понимаешь? – Она порылась в сумочке и вытащила далеко не полную бутылочку текилы. – Хочешь?
– Нет.
Она с треском открыла диетический энергетик «Маунтин дью». Потом мы молча смотрели фильм. На середине я заснула.
Октябрь прошел безмятежно. Радиатор шипел и плевался, извергая резкий уксусный запах, будивший во мне воспоминания о подвале в доме моих покойных родителей, так что я редко включала отопление. Я не боялась холода. Мой визит к доктору Таттл в том месяце был малопримечательным.
– Как дела дома? – спросила она. – Хорошо? Плохо? Или как?
– Или как, – ответила я.
– У тебя в семейной истории есть небинарная парадигма? Геи, трансгендеры?
Когда я объяснила ей в третий раз, что мои родители умерли, что моя мать покончила с собой, доктор Таттл отвинтила крышку своего драгоценного флакончика африна, повернулась на кресле, запрокинула голову набок, так, что смотрела на меня теперь снизу вверх, и начала процедуру.
– Аллергия, и теперь я завишу от этого спрея для носа, – пояснила она. – Пожалуйста, продолжай. Твои родители умерли – и?..
– И ничего. Это нормально. Но я все еще не сплю по ночам.
– Прямо головоломка. – Она вернулась на исходное положение и убрала африн в ящик стола. – Ладно, я дам тебе мои новые пробники. – Она встала, открыла шкафчик и наполнила коричневый бумажный пакет для ланча упаковками препаратов. – Кошелек или жизнь, – сказала она, добавив мяту из чаши на ее столе. – Готовишь наряды к Хеллоуину?
– Возможно, я буду призраком.
– Практично, – заметила она.
Я вернулась домой и заснула. Не считая случайных моментов раздражения, у меня не было ни кошмаров, ни вспышек страстей, ни желаний, ни больших обид.
И во время этого мирного затишья в сонной драме я вступила в странную, призрачную реальность. Дни неслышно скользили чередой, не запоминаясь. В памяти осталась лишь знакомая вмятина на диванных подушках, пена в раковине, напоминавшая лунный пейзаж, мыльные пузыри, лопавшиеся на фарфоре, когда я умывалась или чистила зубы. Вот и все. А может, пена мне только снилась. Ничто не казалось мне теперь реальным. Сон, пробуждение – все сливалось в серый, однообразный полет на авиалайнере сквозь облака. Я больше не разговаривала мысленно с собой. Просто мне уже было нечего сказать. Тогда я и поняла, что сон привел к желанному результату: я все меньше и меньше была привязана к жизни. Если так будет продолжаться, то, по моим расчетам, я полностью исчезну и появлюсь в какой-то новой форме. Я надеялась на это. Мечтала об этом.
Глава третья
В ноябре, однако, произошли неприятные перемены.
Беззаботный покой сна сменился неприятным бунтом моего подсознания – во сне я стала делать что-то невообразимое. Я засыпала на софе и просыпалась на полу в ванной. Я замечала, что мебель переставлена. Я меняла вещи местами. Я совершала бессознательные походы в бакалейную лавку, потом пробуждалась и видела на подушке палочки от фруктового мороженого, оранжевые и ярко-зеленые пятна на простынях, половинку огромного маринованного огурца, пустые пакеты с картофельными чипсами, маленькие пакетики шоколадного молока на кофейном столике, надорванные сверху, и жвачку с отпечатками зубов. Придя в себя после очередного затемнения сознания, я, как обычно, пошла за кофе и попыталась немного поболтать с египтянами, чтобы узнать, насколько странно вела себя там в последний раз. Поняли они, что я была как сомнамбула? Не проболталась ли я о чем-нибудь? Может, флиртовала? Египтяне держались индифферентно и отвечали стандартными фразами или вообще не замечали меня, в итоге понять что-либо было трудно. Меня встревожило, что я выбиралась из квартиры, находясь в таком состоянии. Подобное поведение противоречило моему проекту спячки. Если я совершу преступление или попаду под автобус, шансы на новую, хорошую жизнь пропадут. Если бы мои бессознательные экскурсии ограничивались бакалейной лавкой, тогда ладно. С этим жить можно. Тут самое страшное – предстать дурой перед египтянами; мне всего лишь придется ходить в гастроном на несколько кварталов дальше по Первой авеню. Я молилась, чтобы мое подсознание ценило удобство. Аминь.
Примерно тогда начались и мои покупки нижнего белья, а также дизайнерских джинсов онлайн. Казалось, пока я спала, другая, поверхностная сущность моего «я» нацелилась на жизнь, полную красоты и сексуальной привлекательности. Я записывалась на воск. Я бронировала визит в спа-салоны, где предлагались процедуры с инфракрасными лучами, очистительные клизмы и массаж лица. Однажды я даже уничтожила свою кредитную карточку в надежде, что это удержит меня от заполнения моего несуществующего ежедневника причудами той особы, которая жила в моем теле. Через неделю в почте появилась новая кредитка. Я разрезала ее пополам.
Уровень моего стресса возрастал. Я больше не могла себе доверять. Казалось, я должна теперь спать с открытыми глазами. Я даже прикидывала, не установить ли мне видеокамеру для записи моих действий в беспамятстве, но я понимала, что это лишь докажет, что я саботирую собственный проект. Камера не остановит меня, ведь я не смогу видеть ее, пока не проснусь. Так что я пребывала в панике. Пытаясь погасить тревожное состояние, я удвоила дозы ксанакса. Я потеряла счет дням и в результате пропустила визит к доктору Таттл в ноябре. Она позвонила и оставила мне сообщение.
«Я вынуждена оштрафовать тебя за неявку в срок. Позволь напомнить, что ты подписывала согласие на соблюдение моих правил. На отмену визита дается двадцать четыре часа. Большинство докторов требуют, чтобы пациент сообщал об отмене за тридцать шесть или сорок восемь часов до запланированного приема, так что, по-моему, я очень великодушна. И меня заботит, что ты так легкомысленно относишься к своему ментальному здоровью. Позвони мне, чтобы договориться о новой дате. Мяч в твоей корзине». Она говорила строго. Я почувствовала себя ужасно. Но когда позвонила и стала лепетать извинения, ее тон был уже нормальным.
– До четверга, – сказала она. – Ну, пока.
Между тем я все больше времени проводила в интернете. Просыпаясь, я видела, на экране записи моей болтовни в чате «Эй-Оу-Эл» с незнакомыми людьми из таких мест, как Тампа, Спокан и Парк-Сити в штате Юта. В часы бодрствования я редко вспоминала о сексе, но во время медикаментозных провалов моя похоть, вероятно, возрастала. Я просматривала записи. Все были на удивление вежливыми. «Как дела?» – «Нормально, спасибо, как ты? Хочешь секса?» И в таком духе. Я с облегчением увидела, что никому не сообщила свое настоящее имя. В чате я была «Вупигёлберг2000». «Зови меня Вупи». «Зови меня Рива», – написала я однажды. Фото гениталий, которые присылали парни, были жутко банальными, с неполной эрекцией, ничего выдающегося. «Твоя очередь», – писали они. Обычно я меняла тему: «Какой у тебя любимый фильм?»
Но однажды я проснулась и обнаружила, что вытащила свой цифровой фотоаппарат и отправила куче незнакомцев снимки моей задницы, сосков и зева. Я написала им, чтобы они пришли, и «связали меня», и «взяли меня в заложницы», и «вылизали мою киску, как тарелку со спагетти». С тех пор я взяла за правило каждый раз, когда принимала таблетки, а это было примерно через каждые восемь часов, убирать в шкаф компьютер, выключать телефон, класть в пластиковый контейнер, запечатывать липкой лентой и засовывать на самый верх подвесного кухонного шкафчика.