Я нащупала под одеждой рисунок и подумала, что, может, это неплохой повод для разговора с госпожой Сон. Вряд ли она обрадуется, если узнает, что я пришла лишь расспросить ее об убийстве. Я передала ей рисунок. Женщина принялась изучать лицо моего брата. Внутри все напряглось.

– Какой хрупкий юноша, – отметила она, присаживаясь на край помоста. Я придвинулась к ней поближе, а секунду спустя через наши плечи заглянул и пьянчужка. – Говоришь, он один в столицу направился… Нет, я никогда его не видела.

– Я тоже, – вклинился пьяница и вернулся к своему алкоголю, наконец-то оставив нас наедине.

– Я бы такое лицо запомнила. А других характерных черт у него не было?

Я часто вспоминала голос брата, его слова, и истории эхом отдавались у меня в ушах, но его внешний облик совсем размылся. Я взглянула через плечо госпожи Сон на чистое небо, пытаясь припомнить, когда мы с братом виделись в последний раз. На лодке, окруженной мутной водой. В моей памяти мелькнули его карие глаза, яркие как янтарь. Поднимающийся и опускающийся на каждом слове кадык, который очень меня забавлял. Оглядывая его образ у себя в голове, я вдруг нахмурилась: об одной детали я за прошедшие годы напрочь забыла. У него на правом предплечье была большая рана – красный, обожженный до мяса лоскут.

– У него на руке был ожог, – проговорила я, все еще витая в воспоминаниях двенадцатилетней давности. – Очень сильный ожог.

Госпожа Сон кивнула.

– От такого ожога должен был остаться шрам. Ты не знаешь, есть ли у тебя родственники в Ханяне?

– Нет, госпожа.

Я очень немногое знала о своем прошлом. Это старший брат с сестрой постарались: они всегда говорили о наших родителях и родственниках шепотом, чтобы я не слышала. Как будто история моей семьи была какой-то жуткой тайной.

– Твой брат был умен?

– Нэ, – кивнула я.

– Тогда он наверняка приехал в столицу, зная, что кто-то тут его ждет, – ответила она. – Несколько месяцев назад, когда мы с тобой впервые встретились, ты сказала, что твой брат мертв. Однако вполне возможно, что он живет и здравствует.

Я опустила глаза, прячась от взгляда госпожи Сон. Она ошибалась. Глупо было даже помышлять о такой нелепице. Мой брат наверняка мертв; где-то глубоко внутри я чувствовала, что это правда, чувствовала порванные узы между нами.

– Аджумма![35]

Мои мысли вдребезги разбил выклик служанки. Аджуммами называли грубых, неотесанных женщин в возрасте, а не величественных дам наподобие госпожи Сон.

– Аджумма, вам письмо!

Женщина поднялась, чтобы уйти, и в этот момент я вспомнила, зачем пришла – чтобы провести расследование. Я окликнула женщину:

– Госпожа, последний вопрос! Вы не замечали ничего странного четыре ночи назад?

– Ты о той ночи, когда убили юную госпожу.

– Да.

Госпожа Сон цокнула языком.

– Один полицейский тут уже всех донимал расспросами о той ночи. Он и меня попытался допросить, но я его выпроводила.

– Что за полицейский?

– Красивый такой, – ответила она, а когда я непонимающе вылупилась на нее, добавила: – Очень несносный и заносчивый.

– Полицейский Кён, – прошептала я. – А вы все-таки видели что-нибудь той ночью, госпожа? Он заявил, что один из ваших гостей кое-что заметил.

– Хм. Помню девочку-служанку. Она забежала в гостиницу, спрашивала постояльцев, видел ли кто-нибудь ее хозяйку. Ей ответили, что не видели. Тогда она подбежала ко мне. Бледная такая, кровь от лица отлила, губы почти синие.

– И что вы ответили, госпожа?

– Я ответила то же самое. Ночью в Красном фонаре люднее всего; я и голод-то едва замечаю за всей этой беготней с гостями.

– А после этого?

– А после она ушла, и я лишь видела, что она задержалась рядом с пьяным всадником. Он качался взад-вперед на коне, чуть ли не валился. Я даже заволновалась, как бы пьяница не задавил девочку.

Крики и шум вокруг затихли, как будто бы нас с госпожой Сон накрыли миской. Было так тихо, что я слышала шум крови в ушах и долгое задумчивое мычание, зародившееся у женщины между губ.

– Было слишком темно, я его не разглядела, – отметила госпожа Сон. – На нем была шляпа, под которой не было видно лица.

– Во что он был одет?

– Он проходил под фонарем… – женщина сузила глаза, вспоминая. – Я видела цвет. Синий. И какую-то серебряную эмблему. С тигром, наверное.

«Форма инспектора Хана», – подумала я. Слова полицейского Кёна совпадали с показаниями госпожи Сон, только я узнала кое-что еще. Кое-что важное, что Кён упустил или о чем решил умолчать. Инспектор не помнил служанку Сои, потому что был слишком пьян, чтобы вообще что-либо запомнить. Вот поэтому он и молчал. Не потому, что скрывал их встречу. Не потому, что у него была какая-то тайна.

Меня пробрало от облегчения, всякое внутреннее напряжение спало, и мне захотелось лечь прямо тут, на помосте. Даже когда госпожа Сон ушла, я раз за разом прокручивала в голове ее слова. Инспектор Хан не имел никакого отношения к убийству. Я чувствовала себя дурой, что допустила даже тень сомнения. Уверена, полицейский Кён специально все это подстроил и, скорее всего, посмеется надо мной, если узнает, что я ходила в гостиницу проверить правдивость его слов.

Но тогда, получается, убийца все еще на свободе. Когда томившееся у меня в груди раздражение стихло, я задумалась, и блестящая нить совпадений вновь привела меня к советнику Чхои.


Я обернулась в поисках пьяницы. Тот наливал себе очередную чашу рисового вина.

– Аджосси, вы сказали, что их отношения кончились из-за другой женщины. Откуда вы это знаете?

– Это все знают, – обронил мужчина. Алкоголь наконец развязал ему язык, лицо и глаза налились красным. – Она ушла от советника из-за ожерелья, которое ему подарила другая женщина.

– Обычного ожерелья?

Он пригубил вино, вытер губы рукавом и сухо рассмеялся.

– Моя жена до сих пор носит изумрудное кольцо, которое ей бывший ухажер подарил. И чего я ревную? – Под множеством слоев его нелепости я разглядела незажившую рану. Мужчина перешел на хриплый шепот: – Мертвые давно ушли, а мы до сих пор живем в их тени.

«Ожерелье», – подумала я.

Юная госпожа О умерла, сжимая в руках ожерелье.





* * *


В центре западного двора стоял ханок с расклешенными свесами, которые закрывали от солнечного света деревянную террасу, тянувшуюся вокруг здания. Я еще никогда не запрашивала встречи с инспектором Ханом, но все случается в первый раз. Я прошла внутрь и села на колени перед мужчиной. Он был без шляпы, меч его стоял возле стены, волосы были собраны в высокий пучок, а на лбу повязана шелковая лента. Инспектор сидел за низким столиком, сложив руки на коленях, и разглядывал меня. Задавался вопросом, скорее всего, что ему может сказать какая-то девчонка.

Подмышки у меня взмокли от пота, и я с ужасом осознала, что подол моей юбки весь в грязи. И лицо, возможно, тоже. Я была так занята своими мыслями, что совсем забыла привести себя в порядок.

На пути из гостиницы в полицию я забежала к южной крепостной стене, где ютились соломенные хижины и высокие деревья. Крепкой веткой я разгребла грязь вокруг места преступления, но так ничего и не нашла. Подвеску с ожерелья вполне могло смыть дождем в канаву. Она могла оказаться сейчас где угодно.

Но я хотя бы убедилась, что Кён возвел напраслину на невинного человека. Я нашла недостающий осколок истории инспектора Хана. В порыве выложить инспектору все тайны, что я от него скрывала, я прошептала:

– Инспектор, дозволите говорить?

– Говори.

Я крепко сцепила руки и посмотрела на меч возле мужчины.

– Мужчиной, которого видела служанка Сои, были… были…

«Не бойся, – подбодрила я себя, – инспектор Хан – порядочный полицейский».

– В ночь исчезновения хозяйки служанка Сои видела вас.

На лице инспектора Хана не отразилось ни одной эмоции, словно оно было листом бумаги.

– Я выпил со старшим полицейским Симом и возвращался домой, – медленно ответил он. – Полагаю, я действительно встретил на своем пути женщину, но я не знал, что это служанка Сои. Я слишком много выпил, чтобы запомнить ее лицо.

– Я понимаю… Простите, господин.

– За что? – В его голосе явно послышалось удивление.

– Что не пришла к вам сразу, как только полицейский Кён мне все рассказал.

– И почему ты этого не сделала?

– Я испугалась, господин.

– Ты испугалась меня и жалеешь, что сомневалась во мне, – он убрал из моих слов расплывчатость и выложил все начистоту. – Соль, знаешь ли ты, что значит быть настоящим детективом?

– Нет, господин.

– Настоящий детектив не примешивает личные чувства к расследованию. Правда куда важнее, а ты преследовала исключительно ее. Правду. Поэтому не извиняйся.

Я склонила голову, пряча румянец на щеках. Я до сих пор не могла поверить, что Кёну удалось засадить в меня занозу сомнения. Коварный и мелочный Кён был последним, кого мне следовало бы слушать.

– Ты хочешь еще что-то спросить? Или рассказать?

– Нет, господин, – ответила я, но меня тут же окатило холодной волной воспоминаний. – Хотя нет, есть кое-что, господин. Сои по секрету сообщила мне, что юная госпожа О была католичкой.

Его лицо окаменело.

– Что?

Может, зря я это сказала? Я спешно залепетала: