В Олимпик-Вэлли были четырехзвездочные отели «Скво-Вэлли-лодж» и «Ресорт» на курорте в Скво-Крик. Но из-за антисобачьей предубежденности Киппу и Бену пришлось довольствоваться двухзвездочным мотелем. Новое мышление до этих мест еще не добралось.

У хозяев мотеля – супружеской пары – тоже была собака, валлийский корги Льюэллин.

Он выбежал через дверцу регистрационной стойки, чтобы поздороваться с Киппом. У корги были короткие лапы и красивая шерсть.

От Льюэллина пахло овсяным шампунем. Дыхание подсказывало, что недавно он ел морковь, зеленые бобы и вареную курицу. Таким был его обед.

Если в стычке с крупной собакой рост и вес Льюэллина были его недостатком, сейчас это легко позволило ему понюхать у Киппа под хвостом.

Льюэллина удивило, что Кипп не ответил схожим образом на традиционное приветствие. Но хозяйский пес отличался дружелюбием и ничуть не обиделся, продолжая весело вилять хвостом.

Номер в мотеле оказался простым и чистым. Рядом с небольшой кофеваркой лежали пакеты кофе, сухие сливки и сахар.

Бен положил сэндвичи и две банки пива во встроенный холодильник.

Нос Киппа будоражили, как призраки, запахи людей, останавливавшихся в этом номере. Самой отвратительной находкой оказалась маленькая дохлая мокрица в углу комнаты. Кипп смирился с ее присутствием.

Он никак не ожидал, что Бен займется его внешним видом. Бен достал коробку влажных собачьих салфеток, упакованных в фольгу, и два собачьих гребня с зубьями разной толщины.

Ни то ни другое Бен не покупал в супермаркете. По непонятной Киппу причине эти вещи уже находились в «рейнджровере».

– Пока так, а потом найдем место и вымоем тебя по-настоящему.

Живя у Дороти, Кипп мылся каждый четверг и проходил регулярный тримминг. Все говорили, что он похож на пса с выставки.

За долгий день странствий, приведших его в кемпинг, он успел запачкаться.

Бен не стал снимать с Киппа ошейник. Это не помешало ему тщательно протереть пса влажными салфетками.

Киппу пришлось выдержать недолгую пытку феном. Он понимал, что в каждой жизни есть свои подъемы и спады.

Высушив ему шерсть, Бен достал из сумки миски для воды и пищи.

Обе были белыми, керамическими, предназначенными для собак. На каждой зелеными буквами было написано: КЛОВЕР.

Эти миски Бен тоже не покупал в Тахо-сити. Они ехали с ним в «рейнджровере».

Одну миску Бен наполнил водой. В другую выложил целую банку изысканных собачьих консервов.

Кипп не был совсем уж голоден. Как-никак в кемпинге его угостили гамбургером и франкфуртером. Но все, что было в миске, он съел с аппетитом, хотя и без собачьей торопливости.

Первой особенностью, удивившей Дороти, когда он только попал к ней в дом, было его отношение к еде. Обычно щенки жадно набрасывались на еду, спеша умять все. Кипп никуда не спешил. Он смаковал каждый кусочек.

Бен достал сэндвичи, открыл пиво и устроился за столиком у окна.

Дочиста вылизав миску с едой, Кипп задумался о происхождении этой миски. За весь день он ни разу не вздремнул, но любопытство не давало ему улечься сейчас.

Кипп перевернул пустую миску набок и, придерживая носом, подкатил к ногам Бена Хокинса.

Тот оторвался от книги и молча смотрел на собачьи проделки.

Кипп остановил миску рядом со стулом Бена и несколько раз поставил плашмя, так, чтобы надпись «КЛОВЕР» была ясно видна. Потом сел, вскинул голову и посмотрел на своего спасителя.

– Тебе мало? Хочешь еще консервов?

Кипп один раз ударил хвостом по полу, что означало «нет». Такой код общения был у них с Дороти. Но Бен этого не знал.

Тогда Кипп совсем по-человечески помотал головой.

Бен пометил страницу закладкой и отложил книгу. Лицо его было непроницаемым. Бывший спецназовец, «морской котик», он был человеком рассудительным и не спешил делать предположения.

– Твое мотание головой означало «нет»? – помолчав, спросил Бен.

Кипп тут же сделал другой жест, подняв и опустив голову.

Человек и пес смотрели друг на друга. Кипп знал, что пристальный взгляд способен передать много сведений. Все зависело от интенсивности и продолжительности взгляда.

Кипп опустил глаза к надписи «КЛОВЕР» на миске, затем снова посмотрел на Бена Хокинса.

Тот взял банку с пивом и тут же поставил обратно на стол, не сделав и глотка.

– А ты меня немного пугаешь.


Кипп терпеливо смотрел на него и ждал.

– Кловер прожила у меня восемь лет. Я ее спас. Она у меня появилась через несколько недель после моего увольнения из спецназа. Опоздай я на день, ее бы усыпили. Она была такой же золотистой, как ты.

Кипп сочувственно заскулил.

– Кловер была чудесной девочкой. Бесстрашной, но с добрейшим сердцем. А потом у нее обнаружили рак. Рак съедал ее заживо. Пять месяцев назад ее не стало. Вот так, через восемь лет ее все-таки пришлось усыпить. Я держал ее на руках, пока ветеринар делал ей укол. Это было самым тяжелым событием в моей жизни. Казалось бы, такой большой, крепкий спецназовец. И вдруг… самым тяжелым.

Кипп подумал о Дороти. Он очень устал. Никогда еще он так не уставал.

Он ушел в дальний конец комнаты, встал за кровать и оттуда посмотрел на писателя.

– Хочешь спать на кровати? Я не возражаю.

Собрав остатки сил, Кипп прыгнул на кровать, свернулся клубочком и закрыл глаза.

Он слышал, как писатель встал со стула и куда-то пошел.

Потом негромко щелкнул замок открываемой дверцы холодильника.

Следом раздался другой щелчок. Это писатель потянул за кольцо на банке. Вскоре в номере запахло холодным свежим пивом.

Под Беном скрипнул стул.

– Пугаешь, – повторил писатель.

Киппу снилась Дороти. Она погладила его по голове и сказала: «Мой уникальный мальчик».





29


Меган обнаружила Вуди лежащим на кровати поверх покрывала. Он лежал одетый, приняв позу эмбриона. Открытые глаза сына свидетельствовали о том, что он чем-то встревожен или опечален. Никаких звуков. Таким Вуди был на ее картинах, включая и ту, на мольберте, с оленями в призрачном лунном свете.

Когда Меган заговаривала с сыном, а тот даже не смотрел на нее, ей оставалось одно: лечь с ним рядом, прижаться к его спине и обвить руками. Вуди не возражал, когда его обнимали, но еще ни разу никого не обнял сам.

Она не допытывалась о причине случившегося, поскольку и напористые, и осторожные расспросы не давали результатов. Когда Вуди впадал в такое состояние, он уходил в себя и не возвращался, пока причина – будь то страх, печаль или смущение – не исчезала сама.

В такие моменты Меган не знала, помогают ли сыну ее объятия, меняют ли что-то в его эмоциональном состоянии. Никаких подтверждений у нее не было. Но объятия помогали ей, создавали ощущение, что она помогает Вуди.

Когда ты любишь другого человека так, как она любила Вуди, когда ему отчаянно требуется утешение, а тебе нечем его утешить, невольно начинаешь сознавать собственную никчемность. Это чувство было ей знакомо.

Меган мысленно напомнила себе: рано или поздно Вуди обязательно выйдет из депрессии, как выходил раньше. Подобные состояния никогда не растягивались у него на несколько дней. Час-два, не больше. Чем бы ни было вызвано его нынешнее бегство из внешнего мира, у него хватит сил справиться с депрессией. А когда он вернется из эмоциональной изоляции в свое обычное состояние отрешенности, он разыщет Меган и застенчиво коснется ее руки или улыбнется, показывая, что буря позади и в его внутреннем мире снова солнечно.

Обнимая сына одной рукой, а другой приглаживая его густые черные волосы, Меган совсем тихо стала напевать одну из его любимых песен. Иногда Вуди слушал эту песню часами на своем айподе, что-то читая или работая за компьютером. «When you’re weary, feelin’ small…»

Меган слышала, как машина Верны Брикит выворачивает из проезда на шоссе. У приходящей уборщицы был свой ключ, и она не забывала запереть заднюю дверь. Верна была надежным человеком.

«…wnen tear are in your eyes, I will dry them all…»[8]





30


Ли Шекет стоит у окна в конце бокового коридора, наблюдая, как «тойота» пожилой женщины выезжает на двухполосное шоссе, поворачивает в сторону Пайнхейвена и быстро скрывается из виду.

В небе снова появляются вóроны, как незадолго до его расправы с владельцем «шелби-суперснейка». Они кружат в воздухе, больше напоминая чаек. Серьезные птицы. Похоже, у них какое-то торжество.

Тогда воронов было три. Сейчас в этом воздушном балете участвуют семеро. Во всей истории человечества в разных культурах числа три и семь всегда имели сверхъестественное значение. Вороны прилетели к нему, чтобы ободрить, поддержать его в становлении.

Шекет засовывает пистолет за пояс и достает из кармана джинсов перо, которое он поймал в воздухе, когда догонял Джастин. Перо слегка колеблется. Оно блестящее, чернильно-черного цвета с легким оттенком темно-синего. Кажется, будто птица, обронившая это перо, была посланницей некоего древнего бога тьмы и во имя своего повелителя лишила небо красок дня, дабы утвердить вечную ночь.

Вернув перо в карман, он снова вытаскивает пистолет.

Шекет подходит к двери справа, бесшумно открывает ее и попадает в другую комнату. Единственный свет в этой комнате дают высокие окна на северной стене. Облачность за окнами густеет, мнимые сумерки сменяются настоящими. Чувствуется, что скоро пойдет дождь. Все это создает ощущение подводного мира, словно он находится не в доме, а на затонувшем корабле.

Но ему не надо зажигать свет. Он перешел сюда из более освещенной комнаты, но глаза мгновенно приспособились. Раньше с ним такого не бывало. Зрение Шекета обострилось и приобрело новое свойство. Глаза его вбирают комнатный свет и каким-то образом усиливают его. Шекет сразу понимает, что попал в мастерскую Меган.

Большой холст на мольберте почти закончен. Он подходит к мольберту. Очередная картина, написанная в стиле фотореализма. И все равно живопись Меган непонятна Ли Шекету. Каков смысл ее картины? Какие чувства должно пробуждать это полотно?