– Но теперь-то маньяк мертв, – произносит он через некоторое время и заглядывает мне прямо в глаза. – За прошедшие две недели я девять раз беседовал с Ханной. Девять раз, герр Бек. – Он пожимает плечами. – Зато теперь мне известно, какая высота у Эйфелевой башни, которую они якобы посещали с мамой. Триста двадцать метров.

– Триста двадцать четыре, – поправляю я, начиная нервно ерзать. Совсем неудобно сидеть на жесткой скамейке. – При всем уважении, герр Гизнер, полагаю, ни мне, ни вам не понять, что происходит с психикой в подобных экстремальных обстоятельствах. Но вы разыскали хижину, у вас есть тело, ДНК-тесты, которыми вы так гордитесь… Так разберитесь в этом деле без помощи Ханны. Найдите тело моей дочери.

– Именно это мы и пытаемся сделать, герр Бек! И я уверен, что Ханна может здорово помочь нам в этом. Но похоже, ее что-то сдерживает. Что бы это могло быть, по-вашему?

– Почему бы вам не оставить мою внучку в покое и не допросить эту фрау Грасс? Вы хотите, чтобы я между делом допросил Ханну, так? Вам ведь необходимо извлечь пользу для расследования? Вы сказали, что не хотите оказывать на нее давления. Нет, это вы предоставляете мне! Я должен разобраться в этом деле за вас, так это называется.

– Боже правый, герр Бек, никто такого не говорил. Я лишь имел в виду, что если вы нашли подход к Ханне, то есть вероятность, что она откроется вам и расскажет некоторые подробности, которые помогут в расследовании.

– В расследовании, – повторяю я.

– Я лишь прошу вас о содействии. Вы хотите разыскать свою дочь, мы тоже.

– Раз уж вы просите о содействии – фрау Грасс лжет. Не благодарите.

– Вы можете сказать по этому поводу что-то конкретное? Что навело вас на эту мысль? Возможно, Ханна что-то говорила…

– Что навело? Простой здравый смысл, герр Гизнер! Вот похищенная женщина; вдруг она начинает играть в семью, строит из себя любящую жену и мать… – Гизнер раскрывает рот, чтобы прервать меня, но я вскидываю руку. – Да-да, по принуждению, я в курсе. И тем не менее она не пыталась выяснить, что там происходит? Выяснить, какая участь постигла женщину, которая была там до нее? Не попыталась заговорить с предполагаемым похитителем? И вы всерьез в это верите, герр Гизнер?

– Герр Бек, фрау Грасс – такая же жертва, как и ваша дочь.

– Но, в отличие от моей дочери, она выбралась оттуда живой.

– Я понимаю, вы озлоблены. Но не стоит вымещать злобы на фрау Грасс. Это нечестно, вам так не кажется?

Я вздыхаю.

– Кроме того, вы сами говорили, герр Бек, что ни мне, ни вам не понять, что происходит с психикой в подобных экстремальных обстоятельствах.

Последние несколько минут у меня учащенно бьется сердце, и к этому добавляется знакомое ощущение тяжести в груди. Да еще приходится сидеть на жесткой скамье… Я поворачиваю голову и смотрю через плечо на здание, где меня дожидается Ханна. Пытаюсь думать о ней, о том, как мы вместе выйдем оттуда и поедем прочь, домой. Но мысли вновь спотыкаются о Ясмин Грасс. Эта женщина… Хотелось бы мне поговорить с ней лично, послушать, что она скажет. А при необходимости – схватить за шкирку и вытрясти из нее ответы. «Отвечай, где моя дочь? Что тебе известно? Почему тебе удалось выбраться живой, а моей дочери – нет?» Но шансы нулевые. После той ночи, когда выяснилось, что это не моя дочь, мне так и не дали поговорить с ней. «Для твоего же блага», – как выразился Герд. Возле ее палаты выставили охрану.

– Это просто мое ощущение, герр Гизнер, – произношу я как можно спокойнее, чтобы снизить пульс до здорового ритма. – С этой женщиной что-то не так, она явно чего-то недоговаривает.

Гизнер издает неопределенное:

– Хм…

И достает из внутреннего кармана лист бумаги. Расправляет его и протягивает мне.

– Вам знаком этот человек?

Я достаю очки для чтения.

– Нет, – отвечаю затем. – А кто это?

– По результатам восстановительных процедур, это человек, найденный в хижине.

– Человек, который похитил мою дочь?

– Предположительно.

«Нормальный», – такова моя первая мысль. Он выглядит совершенно нормально. И это больше всего пугает. Я пытаюсь понять, какое впечатление производит на меня это лицо, ощутить некое отторжение, которое могло бы хоть как-то утешить. Лена стала жертвой чудовища, какой-нибудь твари, чья жестокость видна за километр. Против такого у нее не было бы шансов. Однако на бумаге в моих руках изображен нормальный человек. Такой, который вполне мог бы жить с нами по соседству. Быть одним из моих клиентов. Адвокатом или автослесарем. Он мог бы зайти за Леной, забрать ее на свидание, и я пожелал бы им хорошего вечера. Возможно, он понравился бы мне с первой встречи. В отличие от Марка Суттхоффа, в чьей улыбке я сразу заподозрил некую гнильцу. Мгновение я не могу понять, испытываю ли разочарование оттого, что на изображении не увидел именно его лицо. Или облегчение, поскольку накануне вечером, когда мы сошлись с ним во мнении по поводу Ханны, я впервые подумал, что мог ошибаться на его счет. Возможно, я был несправедлив к Марку.

– Вы уверены, герр Бек? – вклинивается в мои раздумья голос Гизнера. – Посмотрите внимательно, не спешите.

Я киваю. Человек, который похитил и, вероятно, убил мою дочь. Этот совершенно нормальный, неприметный человек.

Не отрывая взгляда от изображения, я качаю головой:

– Нет, я его не узнаю́.

Гизнер вздыхает. Я перевожу на него взгляд.

– Вы показывали это Ханне?

– Да, сегодня утром, до вашего приезда. Она посмотрела и похвалила мои навыки в рисовании. – Он снова вздыхает.

– Вы должны это опубликовать! Во всех газетах, в каждом выпуске новостей! – У меня трясутся руки от возбуждения. – Кто-то должен узнать скотину.

Гизнер снова вздыхает, после чего добавляет:

– Мы подумаем над этим, герр Бек. Но, как правило, после публикации человека узнает буквально каждый второй. Люди звонят и сообщают: это мой сосед, учитель моих детей, мой дантист. Нескончаемый поток показаний. Потребуется немало времени, чтобы проработать все это, причем без каких-либо гарантий на результат.


– То есть для вас это слишком обременительно? Это ваша работа, герр Гизнер!

Тот не отвечает.

У меня снова отчаянно колотится сердце.

– Значит, вы ничего не предпримете? Оставите все как есть?

– Нет-нет, герр Бек, ни в коем случае. – Он забирает у меня листок, складывает пополам и убирает обратно во внутренний карман. – Для начала мы опросим ближайшее окружение.

– Но я и есть ближайшее окружение Лены! И говорю вам, что не узнаю этого человека.

– Герр Бек, я понимаю, что вы были очень близки с дочерью, но…

Гизнер запинается. Я догадываюсь, что он сейчас скажет, прежде чем подберет слова, чтобы не оскорбить старого, несчастного, больного человека. Само собой, он читал документацию тех лет. Конечно, Герд рассказывал ему о расследовании после исчезновения Лены. Естественно, он ознакомился с заметками в газетах. С той ложью, в которую он, возможно, поверил, потому что слова выглядят столь весомо под жирными заголовками. Родители, которые толком не знали своего ребенка. Я помню каждую заметку, каждое слово…

Подруга пропавшей в Мюнхене студентки: у Лены были проблемы



Мюнхен – Яна В. (имя изменено редакцией) сидит на подоконнике своей гостиной на пятом этаже и обводит взглядом город. «Где ты, Лена?» – этим вопросом то и дело задается подруга пропавшей неделю назад студентки Лены Бек (читайте наш материал). Яна В. была последней, с кем связалась Лена перед исчезновением. «Она звонила мне по пути с вечеринки, – вспоминает Яна В., стараясь сохранять самообладание. – Мне следовало заметить, что с ней что-то не так, но я рассердилась, потому что Лена подняла меня из постели в такой час». В. рассказывает о содержании того телефонного разговора: «Лена сказала, что так не может продолжаться и что она хочет изменить свою жизнь». Однако В. не расслышала в этом крик о помощи. «Судя по голосу, Лена много выпила. Кроме того, она частенько порывалась что-нибудь изменить. Еще она подумывала о том, чтобы бросить учебу, что вполне имело смысл. Учеба ее не особо интересовала, и ее чаще можно было застать на вечеринке, чем на лекции. Наверное, поэтому она и провалила все экзамены в этом семестре». В. учится вместе с Леной на четвертом семестре педагогического факультета в университете Людвига-Максимилиана в Мюнхене. «Но мне кажется, она боялась разочаровать родителей. Ведь родители знали Лену совсем другой».

Возможно ли, что Лена пребывала в таком отчаянии, что задумывалась о самоубийстве и в ночь своего исчезновения прыгнула в Изар? Яна В. этого не исключает. «Хотя возможно, что Лена просто смоталась с каким-нибудь типом. Она постоянно рассказывала мне о новых знакомствах. Может, на этот раз она просто связалась не с тем человеком». Однако В. не теряет надежды когда-нибудь вновь увидеть подругу и обращается к ней со слезами на глазах: «Лена, если ты читаешь это, возвращайся домой. Мы все скучаем».

Этим утром водолазы предприняли очередную попытку найти тело. «Но пока поиски не принесли сколь-нибудь существенных результатов», – сообщает комиссар полиции Герд Брюлинг. При этом он не пожелал комментировать психическое состояние Лены Бек. Также полиции нечего сказать о показаниях женщины, которая якобы видела студентку в сопровождении мужчины на стоянке вблизи австрийской границы. Но: «Разумеется, мы проверяем любые сведения и ведем следствие во всех направлениях».



– Герр Бек? – Снова Гизнер.

– Да, хорошо, – отзываюсь я глухо. – Опросите, – и забираю воздух в кавычки, – ближайшее окружение. Друзей, которые якобы знали Лену гораздо лучше, чем я. Опросите их, не было ли этого типа среди многочисленных знакомых моей дочери. Допросите их как следует. – Я опираюсь о спинку скамейки и тяжело поднимаюсь. – Может быть, вы, в отличие от герра Брюлинга, поймете, сколько людей откровенно лгали, просто чтобы почувствовать собственную значимость. Хотя бы ради этого стоит попробовать. Да, и не забудьте, пожалуйста, насчет фрау Грасс.

Гизнер тоже поднимается и пристально смотрит на меня.

– Вы не должны сомневаться в себе, герр Бек. Родители хотят оградить своих детей, и это совершенно нормально. Только при этом они, к сожалению, забывают, что их дети – самостоятельные люди…

– Да-да, я понял, – отмахиваюсь я ворчливо и киваю куда-то в область его внутреннего кармана, где лежит листок с восстановленным лицом. – Можно я заберу распечатку в Мюнхен, чтоб показать жене? Все-таки она тоже входит в ближайшее окружение.

– Предоставьте это комиссару Брюлингу.

– Герр Гизнер, мне не хотелось бы лишний раз волновать жену. – Я прикладываю руку к груди. – Все эти процедуры слишком уж утомительны для нас.

– Мне запрещено отдавать что бы то ни было, серьезно. Сожалею.

Ладонь, лежащая у меня на груди, судорожно сжимается в кулак. Мое лицо перекашивается.

– Я мог бы сделать фото на телефон, если бы вы, скажем, отвлеклись на секунду, – произношу я хриплым, одышливым голосом. – Тогда я смогу показать снимок жене, и мы немедленно свяжемся с вами, если она узнает этого человека. Мы вроде как решили оказывать всяческое содействие друг другу?

Гизнер едва заметно качает головой.

– Даже если вы мне не верите, герр Бек. Я вас понимаю. И все же не готов сделать такое одолжение. Позвольте мне заниматься своей работой, а сами сосредоточьтесь на внучке. Так будет лучше для всех, поверьте.





Ханна


Дедушка вышел вместе с полицейским, но пообещал, что это не займет много времени. А это значит, что скоро я наконец-то буду дома.

Фрау Хамштедт предложила, пока мы ждем, еще немного порисовать. При этом она сказала, что мы могли бы что-нибудь нарисовать, а это совсем не так, потому что рисовала бы только я. Конечно, я обратила на это ее внимание. Впрочем, у меня все равно не было желания рисовать. Я решила, что за это время лучше попрощаться с Йонатаном. Всегда нужно прощаться перед уходом. Уходить, не попрощавшись, невежливо. В итоге фрау Хамштедт согласилась.

Мы выходим из ее кабинета и шагаем по коридору к стеклянной двери. Слева располагается лифт, справа – лестница. Я спрашиваю, нельзя ли нам воспользоваться лифтом. Фрау Хамштедт смотрит на меня так, как смотрит иногда мама во время занятий, если ее не устраивает мой ответ. Так, словно я не до конца что-то продумала.

Я пытаюсь объяснить:

– Это же просто система тросов. – Нельзя показывать раздражения и называть фрау Хамштедт дурочкой, иначе она точно не отпустит меня домой. – И двери должны быть закрыты, иначе можно запросто выпасть.

– Йонатан это знает и все-таки боится ездить на лифте, – отвечает фрау Хамштедт. – Но знаешь что, Ханна? Это тоже вполне нормально. Зачем разыгрывать из себя героя, если на самом деле это не так? Нормально, когда человек боится незнакомых вещей.

– Лифт, называемый также подъемником, представляет собой кабинку, которая движется по вертикальной шахте и используется для транспортировки с одного уровня на другой, точка, – вспоминаю я соответствующий раздел из толстой книги и давлю на кнопку с направленной кверху стрелкой, которая загорается желтым. Так, собственно, и вызывают лифт. – И мне совсем не страшно. Я ведь уже поднималась с мамой на Эйфелеву башню. Там, чтобы попасть на верхнюю площадку, нужно ехать в лифте почти триста метров.

Фрау Хамштедт хранит молчание. Лифт прибывает, издав мелодичный сигнал, и мы заходим внутрь. За нами закрываются серебристые дверцы, и фрау Хамштедт жмет на круглую кнопку с цифрой «два». Всего таких круглых кнопок три штуки, расположенных друг над другом, как светофор. Чтобы попасть на нужный этаж, необходимо нажать на соответствующую кнопку.