– Сама хотела заглянуть к тебе, – говорит Кирстен, заперев за собой дверь.
Я лишь киваю. Меня завораживает ее облик. Как хорошо она выглядит, загорелая… Задумываюсь: возможно, уезжала в отпуск. Уезжала в отпуск, пока я была в заточении.
– Просто нет слов.
Кирстен проводит рукой по моим светлым волосам, которые в момент нашей последней встречи были каштановыми. Сейчас темнеет каштановым лишь небольшой участок у самого их основания. Иногда в заточении я представляла, как мы снова увидимся. Только в моем воображении Кирстен говорила: «Как хорошо, что ты вернулась».
Мы устраиваемся на диване в гостиной.
– Вначале, когда ты пропала, я думала… – начинает Кирстен.
– Да, я знаю, – не даю я ей договорить.
Не хочу слышать, что мое исчезновение могло показать инсценированной драмой, чтобы привлечь ее внимание.
Пропасть на несколько дней, выключить телефон, поволнуйся, поищи меня, найди, привези обратно домой.
– Так это все правда? Все, что пишут в газетах?
Кирстен достает пачку сигарет и протягивает мне.
– Спасибо, но я отвыкла.
– Да уж, могла бы догадаться… Таких вещей там, конечно, не было.
– Нет, ничего такого там не было.
Начинаю грызть ноготь на большом пальце. Дурная привычка, с которой я вообще-то тоже распрощалась.
– Ну а остальное? Все вот это, о чем пишут?
Кирстен щелкает зажигалкой. Наклоняется к журнальному столику за пепельницей и пододвигает ее к себе.
– Ты о том, что мы ели из собачьих мисок и сидели на привязи? Нет, у нас была посуда.
Проходит несколько секунд, прежде чем Кирстен решается хмыкнуть. В газетах много чего писали эти дни; что-то соответствует действительности, но и притянутого за уши немало. Порой мне даже хочется пересилить себя и дать интервью, чтобы расставить всё по местам. Но меня пугают излишние вопросы; страшно, что какой-нибудь изворотливый, чересчур амбициозный репортер попытается копнуть глубже, разузнать больше. Я к этому не готова, пусть это и будет означать, что несчастная женщина из хижины ела из собачьей миски.
Показываю Кирстен письмо.
– Нашла сегодня среди почты.
Кирстен разглядывает листок, гораздо дольше, чем это необходимо, чтобы прочесть два слова. Когда же она снова поднимает на меня взгляд, я вижу в ее глазах тень сомнения.
– Наверняка какой-нибудь придурок следил за сводками в газетах и теперь хочет нагнать на тебя страху. Такое бывает сплошь и рядом. – Она склоняет голову набок и испытующе смотрит на меня. – Или кто, по-твоему, мог это написать?
Я продолжаю грызть ноготь.
– Тот, кто похитил тебя? Ясси, он мертв. Ты его убила.
– Знаю, но…
Кирстен недоуменно качает головой.
– Тогда что? Просто скажи.
Я делаю глубокий вдох.
– Дети.
– Что?
– У детей есть причины, чтобы злиться на меня.
У Кирстен расширяются глаза, буквально вылезают из орбит. Так выглядит человек, когда наблюдает нечто безумное.
– Дети?.. Ясси, что ты такое говоришь?
Мне следует рассмеяться и как-то обыграть это свое дурацкое откровение. Вместо этого я берусь за подлокотник и пытаюсь подняться. Тщетно. Боль.
– Есть кое-что еще, – говорю я сипло. – В спальне, в комоде, второй ящик, завернуто в носок.
Кирстен кивает.
– Хорошо, Ясси. Посмотрю сама, а ты сиди тут.
Она встает, берет меня за ноги и осторожно поднимает их на диван. Добавляет: «Отдыхай», – и я с благодарностью закрываю глаза.
Через мгновение слышу знакомый и столь приятный слуху цокот ее каблуков по ламинату, и затем – пронзительный скрип. Дверная ручка в спальне. Мы сотню раз ее смазывали, но скрип так никуда и не делся. Не знаю, сколько раз я просыпалась посреди ночи, когда Кирстен пыталась пробраться в спальню после смены в клубе. В какой-то момент мы просто перестали закрывать дверь… Я в ужасе раскрываю глаза, но уже слышу испуганный голос Кирстен:
– Ясси! Какого…
Маттиас
Студентка 23 лет пропала в Мюнхене
Мюнхен – Полиция запрашивает любые сведения о возможном местопребывании Лены Бек (23 года) из округа Хайдхаузен. В последний раз девушку видели на вечеринке, в ночь со среды на четверг, с которой она ушла приблизительно в пять часов утра. По пути домой она связывалась по телефону с подругой, и с того момента ее телефон выключен. Организованные в пятницу поисковые мероприятия не дали результатов. Лена Бек ростом 1,65 м, стройного телосложения, со светлыми волосами до плеч. Была одета в серебристую блузку, черные джинсы, черные ботинки и темно-синее пальто.
Первая статья из – как я наивно полагал – множества других, которые последуют одна за другой, пока мы не разыщем Лену.
Это была первая из четырех – четыре статьи за все эти годы. Точнее сказать, четыре нормальные статьи. Во второй еще сообщалось о безуспешной попытке водолазов найти тело в Изаре, если вдруг Лена утонула. Согласно показаниям свидетелей, которые были на той вечеринке, Лена «не отказывала себе в алкоголе, а возможно, и в других веществах». С третьей статьи дело пошло в ином, категорически неверном русле. В «Баварском вестнике» взяли интервью у предполагаемой подруги, с которой Лена разговаривала по телефону непосредственно перед исчезновением. По словам этой подруги, Яны В. («имя изменено редакцией»), «у Лены хватало проблем». Она забросила учебу, принимала наркотики, и не только на той вечеринке в Максфорштадте, но и на любой другой. «Такой уж она была», такой, которая с любым ушла бы, достаточно было купить ей пива. Начиная с пятой статьи Лена превратилась из «студентки из Мюнхена» в «тусовщицу из Мюнхена». Тогда я соглашался на любое интервью, хоть вскоре и начал догадываться, что пресса не заинтересована в том, чтобы найти Лену или хотя бы стоящих свидетелей.
Однажды – никогда не забуду этот день – я принял журналиста у себя в конторе.
– Лена воплощает собой образцовую студентку, – сказал я и в доказательство показал ее табель успеваемости. – Она с детства хотела стать учительницей. Поэтому учеба для нее на первом месте. После семьи, конечно. Мы очень близки.
Фотограф, которого привел журналист, запечатлел табель, а затем и меня, сидящего за рабочим столом, стойкого во всех отношениях. Маттиас Бек, на тот момент 48 лет, налоговый консультант с собственной успешной практикой, в накрахмаленной рубашке и деловом костюме, аккуратно подстриженный, рациональный и решительный.
– Моя дочь, очевидно, и так стала жертвой, пока неизвестно чего, и я не допущу, чтобы она стала еще и добычей для СМИ. – Я даже заготовил пометки, фразы, которые непременно хотел произнести, заранее все сформулировал, чтобы ничего не забыть. – Она так представлена в газетах, что, во-первых, это не соответствует действительности, а, во-вторых, подобная форма подачи, на мой взгляд, только мешает работе полиции.
– Как вы со всем этим справляетесь? – спросил репортер.
Ларс Рогнер, смазливый тип с зализанными темными волосами и жестким воротом. Ответа на этот вопрос я, само собой, не заготовил.
– Это разрывает мне сердце, – ответил я тихо, с трудом сглотнув.
Рогнер понимающе кивнул.
– Прекрасно вас понимаю, герр Бек. Ужасно. – Затем, откашлявшись, задал вопрос: – В каком же возрасте Лена начала принимать наркотики?
Вопрос подобно удару, хорошему хуку справа, припечатал меня к стулу.
Разумеется, на следующий день в газете Рогнера не показали ни табель Лены, ни ее стойкого, решительного отца. Нет, читатели увидели распластанное за рабочим столом жалкое существо. И заглавная строка: Отец пропавшей тусовщицы из Мюнхена: «Я не подозревал о двойной жизни Лены».
Карин, когда прочла это, задала мне взбучку. Понадобилась почти неделя и полпачки опипрамола [14], чтобы она наконец поверила, что я такого не говорил. После этого я завел привычку просыпаться пораньше и забирать газету из ящика прежде, чем это сделает Карин. Я читал ее тайком в гараже, сидя на своем складном стуле – на тот случай, если у меня подогнутся ноги от всей чуши, какую я прочту о своей дочери. По завершении я выжидал еще немного, пока не нормализуется пульс. Затем убирал стул, выходил из гаража и запихивал газету в соседский мусорный бак. Натягивал улыбку на лицо, возвращался в дом и готовил завтрак. Мы с Карин сошлись на том, что я усвоил урок.
– По крайней мере, о ней всё еще пишут, – утешали мы друг друга.
Как бы это ни ранило, для нас не должно было играть роли, разыскивают полиция и неравнодушные люди примерную студентку или отвязную тусовщицу. Главное, что ее по-прежнему искали, главное, что о ней не забывали. Тем не менее Карин взяла с меня обещание, что впредь я буду держаться подальше от журналистов.
И вот Карин выяснила, что я снова с ними связался. Что это я предоставил прессе фотографию Ханны. Мне разрешили сделать этот снимок на прошлой неделе, когда я навещал Ханну и показывал ей свой фотоаппарат.
– На кой черт ты это сделал?
Карин стоит, раскинув руки, у обеденного стола. Я беру сложенную стопкой посуду и молча несу на кухню. Карин следует за мной.
– Забыл, что было в прошлый раз, когда ты связался с этими гиенами? Когда они растерзали сначала Лену, а затем и нас?
– Я хочу лишь, чтобы они отстали от Ханны. – Жалкая попытка оправдаться.
Пускаю воду в раковину, чтобы смыть остатки еды. Карин что-то неразборчиво ворчит сквозь шум воды.
– И для этого нужно было отправить фото именно Ларсу Рогнеру?
Да, именно Ларсу Рогнеру. Конечно, ему – все-таки, когда через некоторое время мир вернулся к прежней жизни, уже без Лены, он единственный еще что-то печатал об этом деле.
– Как-никак он тоже пережил трагедию. Если кто-то и способен понять нас, так это он.
Карин слабо усмехается.