Как мило! Жена положила ему с собой куклы, изображающие детей…
Я нахмурился.
Что-то меня царапнуло в этих куклах.
Какое-то знание, вроде бы ненужное, но всё-таки вложенное в меня Фортом.
«Форт? Что значат эти куклы?»
Сейчас я ощущал связь с Фортом. Всю дорогу от тайного укрытия к дому Джагерда. Значит, машина или летательный аппарат с ретранслятором следовали за мной на максимально безопасном удалении.
Форт не ответил. Точнее, отозвался какой-то глухой волной досады, печали и… и стыда?
«Форт?»
Я получил не ответ, но что-то вроде намёка, куда двигаться.
Держа в одной руке саквояж, а в другой кукол, я вернулся в прихожую. Подошёл к фотографии. Она висела над низким комодом, на котором лежали четыре семиугольные красные салфетки.
Плохо. Плохо! Семь у них — плохое число, красный — цвет печали.
Четыре салфетки.
Что на них было?
По числу жителей дома?
Четыре куклы?
Я заглянул за комод — и совершенно не удивился, обнаружив там ещё две. Эти были явно старыми. Скорее всего, они изображали Джагерда в детстве (уже тогда полноватый) и его жену.
«Кукла памяти», — всплыло у меня в голове.
Ну да. Когда ребёнок вступает в возраст взросления (что-то около семи лет), он вместе с родителями делает символизирующую себя куклу. Это талисман, он несёт много функций. Его место в доме.
С собой его берут лишь тогда, когда изображённый человек умирает или когда не надеются вернуться. В него вплетена прядь волос, на одной из нитей капля крови отца, на другой слеза матери…
Дети Джагерда мертвы?
Но ведь Мар сказала, что его семья в отъезде!
Я метнулся в одну комнату, в другую, в третью. Вбежал на второй этаж, тут были три спальни — Джагерда, его жены и детей.
Зачем жена Джагерда, собирая его вещи, положила куклы памяти?
Потому, что его дети были мертвы, он про это не знал, а она уже знала?
Потому, что хотела предупредить?
Мар сказала, что они в отъезде!
Свяжи и запри в чулане…
Чулан здесь тоже был. Небольшой и захламлённый, как положено чулану.
Там я и нашёл жену Джагерда, чьё имя мне даже не удосужились сообщить. И их детей.
Руки и ноги у них были связаны, а на горле у каждого — крошечная царапина. Женщина лежала поверх детских тел, выгнувшись то ли в судороге, то ли в попытке обнять их. Видимо, её убили последней.
Заставили собрать саквояж с вещами. И она собрала, понимая, что дети уже мертвы. И положила куклы памяти в надежде, что враг не знает их смысла.
Свяжи и запри в чулане…
Мар знала, что они мертвы. Но чтобы у меня и мысли такой не возникло, дала совет на случай их возвращения… при этом неосторожно проговорившись, где искать.
Меня стало подташнивать. Я постоял, глубоко вдыхая. Потом всё же присел и тщательно проверил пульс.
Мертвы. Нейротоксин убивает почти мгновенно.
У жниц ядовитых желёз нет. Стража, нанося удар, оставила бы сильный разрез. А вот у хранителя маленькие, но ядовитые когти, скрытые в почти человеческих пальцах.
Прощай. Этот разговор — не лучшая сделка с моей стороны. Но даже плохая сделка лучше никакой…
Он понимал, что его убьют. И что семья мертва, скорее всего, догадывался.
Мне хотелось закрыть дверь и быстрее уйти.
Но я перевернул жену Джагерда на спину, а детей положил рядом, чтобы она обнимала их мёртвыми руками. Детям было лет по десять, то ли погодки, то ли вообще близнецы. Может, у них часто рождаются двойняшки и тройни, потому и эволюция сохранила женщинам четыре молочные железы? Я порылся в памяти, чтобы хоть как-то отвлечься, и понял, что прав.
Впрочем, мне не хотелось больше думать об этом, разбираться в структуре общества у тэни и даже причины женских вольностей в одежде стали неинтересны. Выйдя из тайного укрытия, я ведь ощущал лёгкий восторг от своей роли разведчика и любопытство к огромному чужому миру вокруг… сейчас всё это исчезло бесследно. Почему они поголовно носят плащи и не носят шляпы, на каком двигателе работают автобусы и машины, верят ли в Бога, как летают исполинские дирижабли, какова мораль в культуре, построенной на честности сделок…
Всё стало вдруг совершенно глупым и ненужным рядом с мёртвой семьёй гуманоида, ухитрившегося найти «сущность» в мире, ограбленном вначале Прежними, а теперь Инсеками.
На планете Шогар обитали лавли, сумасшедшие и кровожадные твари, которые когда-то мечтали изучать Вселенную и строили чудесные города.
На планете Трисгард сумасшедшими и кровожадными тварями были мы, люди. Пускай даже Изменённые.
Я сел на ступеньках лестницы со второго этажа, спиной к чулану. И заплакал. Слёзы у тэни были совсем как у людей, солёные и горькие. Я не знал, о ком или о чём плачу. О женщине и детях, которых никогда не видел живыми? О Джагерде, которому хватило ума создать сущность и мужества говорить со мной… нет, не просто говорить.
— Сделка принята, Джагерд, — сказал я в пустоту.
Я плакал не об этой планете и не об этих… да к чёрту обтекаемые формулировки, об этих людях. Я плакал о Земле, которая обречена на ту же судьбу. И даже если Прежние вернут себе контроль, мы всё равно продолжим платить дань. Не смыслами, так пушечным мясом.
Я плакал о себе. Мне не вернуться на мою растерзанную Землю, не обнять Дарину, не увидеть родителей, не сесть с друзьями за столик в «Рэдке». Ещё вчера я утешал себя тем, что у меня появилась новая семья — Изменённые, что, как бы там ни было, судьба наёмника честнее рабства, что я играю на той стороне, которая немножко лучше…
Теперь я знал, что это не так.
Как говорил поэтический бомж? Про договор зверей разной окраски?
Он был прав.
Хорошо ему, в вечно-пьяном добродушном веселье кочующему от памятника к памятнику, чокающемуся пластиковым стаканчиком с гранитными постаментами и декламирующему стихи… А я и стихов-то толком не помню, только те, что в школе учил, а в них уже нет никакого смысла.
Единственное, что всплывает в памяти — строки той девчонки с тусы… Я закрыл глаза и прочитал:
— Пойманные капканом созвездий,
В поисках предназначения,
Мы ожидаем от неба известий,
Выхода из заточения.
Ждём, повторяя слова и числа,
В лицах читая знаки, —
Поколение, не знавшее смысла,
Запертое в саркофаге…
Тишина расступилась на миг и снова наполнила дом. Я поднялся и вышел из коттеджа, в который никогда не вернусь.
Передо мной лежал мир, где всё было чужим. Даже свои.
Но где-то в нём спрятан прозрачный кристалл, хранящий очень важную сущность — такую, за которую уничтожают планеты и готовы рискнуть отношениями с Высшими.
И значит, я должен его найти.
На остановке ждали две молодые женщины-тэни. Одна приветливо посмотрела на меня — возможно, они с Джагердом знакомы? Я слегка приподнял левую руку в вежливом приветствии, уместном практически в любой ситуации. Женщина махнула рукой в ответ.
Автобус подошёл минут через пять. Узкий, высокий, с горбиком кабины водителя впереди. Для взрослых предназначалась передняя дверь, детский сектор автобуса отличался меньшими сиденьями и, кажется, повышенной безопасностью при авариях. Тэни любили своих детей… Войдя, я оплатил проезд чекером (механизм слегка зажужжал в моей руке, списывая деньги), сел на одиночное место.
Плавно и почти беззвучно автобус двинулся. Только позади, за перегородкой, галдели дети. Я сидел, держа на коленях саквояж и тупо глядя сквозь стекло.
Что же мне делать? Что?
Остановка с названием «Клинг», что на русский можно было перевести как «тенистая роща у водопада», оказалась в центре жилого района, застроенного домами в семь-восемь этажей в высоту. Кажется, даже, панельными… где-нибудь на окраине Москвы район вписался бы как свой.
Никаких рощ и водопадов тут не наблюдалось.
И на остановке никого не было.
Я вышел, остановился, озираясь. Сесть на скамеечку и ждать? Наверное…
Из задней двери автобуса вдруг выскользнул подросток лет четырнадцати. Шагнул ко мне, схватил за руку.
— Джагерд?
Я нахмурился.
Что-то меня царапнуло в этих куклах.
Какое-то знание, вроде бы ненужное, но всё-таки вложенное в меня Фортом.
«Форт? Что значат эти куклы?»
Сейчас я ощущал связь с Фортом. Всю дорогу от тайного укрытия к дому Джагерда. Значит, машина или летательный аппарат с ретранслятором следовали за мной на максимально безопасном удалении.
Форт не ответил. Точнее, отозвался какой-то глухой волной досады, печали и… и стыда?
«Форт?»
Я получил не ответ, но что-то вроде намёка, куда двигаться.
Держа в одной руке саквояж, а в другой кукол, я вернулся в прихожую. Подошёл к фотографии. Она висела над низким комодом, на котором лежали четыре семиугольные красные салфетки.
Плохо. Плохо! Семь у них — плохое число, красный — цвет печали.
Четыре салфетки.
Что на них было?
По числу жителей дома?
Четыре куклы?
Я заглянул за комод — и совершенно не удивился, обнаружив там ещё две. Эти были явно старыми. Скорее всего, они изображали Джагерда в детстве (уже тогда полноватый) и его жену.
«Кукла памяти», — всплыло у меня в голове.
Ну да. Когда ребёнок вступает в возраст взросления (что-то около семи лет), он вместе с родителями делает символизирующую себя куклу. Это талисман, он несёт много функций. Его место в доме.
С собой его берут лишь тогда, когда изображённый человек умирает или когда не надеются вернуться. В него вплетена прядь волос, на одной из нитей капля крови отца, на другой слеза матери…
Дети Джагерда мертвы?
Но ведь Мар сказала, что его семья в отъезде!
Я метнулся в одну комнату, в другую, в третью. Вбежал на второй этаж, тут были три спальни — Джагерда, его жены и детей.
Зачем жена Джагерда, собирая его вещи, положила куклы памяти?
Потому, что его дети были мертвы, он про это не знал, а она уже знала?
Потому, что хотела предупредить?
Мар сказала, что они в отъезде!
Свяжи и запри в чулане…
Чулан здесь тоже был. Небольшой и захламлённый, как положено чулану.
Там я и нашёл жену Джагерда, чьё имя мне даже не удосужились сообщить. И их детей.
Руки и ноги у них были связаны, а на горле у каждого — крошечная царапина. Женщина лежала поверх детских тел, выгнувшись то ли в судороге, то ли в попытке обнять их. Видимо, её убили последней.
Заставили собрать саквояж с вещами. И она собрала, понимая, что дети уже мертвы. И положила куклы памяти в надежде, что враг не знает их смысла.
Свяжи и запри в чулане…
Мар знала, что они мертвы. Но чтобы у меня и мысли такой не возникло, дала совет на случай их возвращения… при этом неосторожно проговорившись, где искать.
Меня стало подташнивать. Я постоял, глубоко вдыхая. Потом всё же присел и тщательно проверил пульс.
Мертвы. Нейротоксин убивает почти мгновенно.
У жниц ядовитых желёз нет. Стража, нанося удар, оставила бы сильный разрез. А вот у хранителя маленькие, но ядовитые когти, скрытые в почти человеческих пальцах.
Прощай. Этот разговор — не лучшая сделка с моей стороны. Но даже плохая сделка лучше никакой…
Он понимал, что его убьют. И что семья мертва, скорее всего, догадывался.
Мне хотелось закрыть дверь и быстрее уйти.
Но я перевернул жену Джагерда на спину, а детей положил рядом, чтобы она обнимала их мёртвыми руками. Детям было лет по десять, то ли погодки, то ли вообще близнецы. Может, у них часто рождаются двойняшки и тройни, потому и эволюция сохранила женщинам четыре молочные железы? Я порылся в памяти, чтобы хоть как-то отвлечься, и понял, что прав.
Впрочем, мне не хотелось больше думать об этом, разбираться в структуре общества у тэни и даже причины женских вольностей в одежде стали неинтересны. Выйдя из тайного укрытия, я ведь ощущал лёгкий восторг от своей роли разведчика и любопытство к огромному чужому миру вокруг… сейчас всё это исчезло бесследно. Почему они поголовно носят плащи и не носят шляпы, на каком двигателе работают автобусы и машины, верят ли в Бога, как летают исполинские дирижабли, какова мораль в культуре, построенной на честности сделок…
Всё стало вдруг совершенно глупым и ненужным рядом с мёртвой семьёй гуманоида, ухитрившегося найти «сущность» в мире, ограбленном вначале Прежними, а теперь Инсеками.
На планете Шогар обитали лавли, сумасшедшие и кровожадные твари, которые когда-то мечтали изучать Вселенную и строили чудесные города.
На планете Трисгард сумасшедшими и кровожадными тварями были мы, люди. Пускай даже Изменённые.
Я сел на ступеньках лестницы со второго этажа, спиной к чулану. И заплакал. Слёзы у тэни были совсем как у людей, солёные и горькие. Я не знал, о ком или о чём плачу. О женщине и детях, которых никогда не видел живыми? О Джагерде, которому хватило ума создать сущность и мужества говорить со мной… нет, не просто говорить.
— Сделка принята, Джагерд, — сказал я в пустоту.
Я плакал не об этой планете и не об этих… да к чёрту обтекаемые формулировки, об этих людях. Я плакал о Земле, которая обречена на ту же судьбу. И даже если Прежние вернут себе контроль, мы всё равно продолжим платить дань. Не смыслами, так пушечным мясом.
Я плакал о себе. Мне не вернуться на мою растерзанную Землю, не обнять Дарину, не увидеть родителей, не сесть с друзьями за столик в «Рэдке». Ещё вчера я утешал себя тем, что у меня появилась новая семья — Изменённые, что, как бы там ни было, судьба наёмника честнее рабства, что я играю на той стороне, которая немножко лучше…
Теперь я знал, что это не так.
Как говорил поэтический бомж? Про договор зверей разной окраски?
Он был прав.
Хорошо ему, в вечно-пьяном добродушном веселье кочующему от памятника к памятнику, чокающемуся пластиковым стаканчиком с гранитными постаментами и декламирующему стихи… А я и стихов-то толком не помню, только те, что в школе учил, а в них уже нет никакого смысла.
Единственное, что всплывает в памяти — строки той девчонки с тусы… Я закрыл глаза и прочитал:
— Пойманные капканом созвездий,
В поисках предназначения,
Мы ожидаем от неба известий,
Выхода из заточения.
Ждём, повторяя слова и числа,
В лицах читая знаки, —
Поколение, не знавшее смысла,
Запертое в саркофаге…
Тишина расступилась на миг и снова наполнила дом. Я поднялся и вышел из коттеджа, в который никогда не вернусь.
Передо мной лежал мир, где всё было чужим. Даже свои.
Но где-то в нём спрятан прозрачный кристалл, хранящий очень важную сущность — такую, за которую уничтожают планеты и готовы рискнуть отношениями с Высшими.
И значит, я должен его найти.
На остановке ждали две молодые женщины-тэни. Одна приветливо посмотрела на меня — возможно, они с Джагердом знакомы? Я слегка приподнял левую руку в вежливом приветствии, уместном практически в любой ситуации. Женщина махнула рукой в ответ.
Автобус подошёл минут через пять. Узкий, высокий, с горбиком кабины водителя впереди. Для взрослых предназначалась передняя дверь, детский сектор автобуса отличался меньшими сиденьями и, кажется, повышенной безопасностью при авариях. Тэни любили своих детей… Войдя, я оплатил проезд чекером (механизм слегка зажужжал в моей руке, списывая деньги), сел на одиночное место.
Плавно и почти беззвучно автобус двинулся. Только позади, за перегородкой, галдели дети. Я сидел, держа на коленях саквояж и тупо глядя сквозь стекло.
Что же мне делать? Что?
Остановка с названием «Клинг», что на русский можно было перевести как «тенистая роща у водопада», оказалась в центре жилого района, застроенного домами в семь-восемь этажей в высоту. Кажется, даже, панельными… где-нибудь на окраине Москвы район вписался бы как свой.
Никаких рощ и водопадов тут не наблюдалось.
И на остановке никого не было.
Я вышел, остановился, озираясь. Сесть на скамеечку и ждать? Наверное…
Из задней двери автобуса вдруг выскользнул подросток лет четырнадцати. Шагнул ко мне, схватил за руку.
— Джагерд?