Днем он пристально следил за радиосигналом. Тот становился все сильнее и демонстрировал эффект Доплера, быстро перемещаясь на фоне звезд в зоне притяжения Марса. Затем сигнал изменился, превратившись во всплески другого двоичного шума, такого же бессмысленного. Он наверняка что-то значил – Ренфру знал это и усилил бдительность.

На следующий день метеор пронесся по сумеречному небу, оставив за собой огненный след, и упал за ближней грядой холмов, под темным зонтом парашютов.

– Пойду погляжу, где они приземлились, – сказал Ренфру.

– Далеко?

– Не знаю, насколько далеко. Вряд ли дальше западного маркера.

– До него целых двадцать километров.

– Я возьму машину. Она еще на ходу.

– Ты никогда не ездил на ней один. Если что-то пойдет не так, обратная дорога будет долгой.

– Все будет хорошо. Я поеду не один.

Пианист начал что-то говорить, но Ренфру не слушал.

Он выполнил десатурацию, надел скафандр, забрался в скелетообразный багги и отправился встречать гостей. Пока машина с сетчатыми колесами подскакивала и виляла на пути к горизонту, Ренфру испытывал волнение и восторг, будто собирался на свидание с прекрасной и таинственной незнакомкой, которая могла стать его любовницей к концу вечера.

Но когда он перевалил гряду и увидел упавший корабль, то понял: внутри нет человека, который привел его на Марс. Аппарат был слишком мал для этого и не мог оказаться даже возвратным модулем большого корабля, кружащего по орбите. Всего лишь грузовой контейнер, тупоносый цилиндр размером с микроавтобус. Он запутался в своих парашютах и сдутых газовых подушках, которые развернул перед ударом о землю.

Ренфру припарковал багги и десять минут убирал ткань с двери грузового контейнера. При повторном вхождении в атмосферу наклейки, флаги и информационные таблички сгорели почти дотла, но Ренфру знал, что́ нужно делать. Когда база еще была обитаема, он иногда вытягивал короткую соломинку и ездил за грузовым контейнером, который падал в стороне от обычного посадочного маяка.

Он сожалел, что это не корабль с экипажем, но грузовой контейнер – тоже неплохо. Возможно, они все-таки смогли наладить инфраструктуру. Посылать пилотируемый корабль было бы слишком накладно, понятное дело. Но им все равно хватило духу не забыть о Марсе, даже если они смогли отправить всего лишь одноразовый грузовой контейнер. Он должен быть благодарен и за это. В контейнере запросто могут оказаться ценные лекарства и детали механизмов, что избавит его от ряда насущных проблем. Они могли даже прислать, в качестве знака доброй воли, кое-какие предметы роскоши: из тех, что у синтезаторов получались не слишком хорошо.

Ренфру коснулся бронированной панели рядом с дверью, за которой находился пиротехнический механизм отделения. Но прежде чем он открыл ее, его внимание привлекла одна из обугленных надписей. Это была информационная табличка с буквами, нанесенными по трафарету.



HTCV-554

ГРУЗОВОЙ ТРАНСПОРТНЫЙ КОРАБЛЬ

ДЛЯ ПЕРЕЛЕТА ПО ЭЛЛИПСУ ГОМАНА

ЗАПУСК ЗАПЛАНИРОВАН: КАГОСИМА 05/38

ПУНКТ НАЗНАЧЕНИЯ: БАЗА «ФАРСИДА», МАРС

ГРУЗ: ЗАПАСНАЯ ЛАЗЕРНАЯ ОПТИКА

ВЛАДЕЛЕЦ: «КОРПОРАЦИЯ РАЗВИТИЯ МАРСА»



Согласно информационной табличке, грузовой контейнер должны были запустить с космодрома Кагосимы за месяц до того, как разразилась эпидемия. Возможно, табличка содержала неправильную информацию; возможно, контейнер подготовили, снабдили надписью и держали на стартовой площадке, пока эпидемия не пошла на убыль и не началось возрождение…

Но зачем посылать ему стекло?

Ренфру с невыносимой ясностью понял, что корабль не держали на стартовой площадке. Он был запущен именно тогда, когда планировали его владельцы, вовремя, с грузом прецизионной оптики, которая могла бы очень пригодиться раньше, когда база была полностью обитаема и они нуждались в стабильных поставках лазерной оптики для изыскательских работ.

Но где-то между Землей и Марсом грузовой контейнер сбился с пути. Когда разразилась эпидемия, контейнер потерял связь с наземной системой отслеживания, которая должна была указывать путь. И все же он не затерялся в межпланетном пространстве. Тупая навигационная система заставила его сделать лишнюю петлю вокруг Солнца для экономии топлива, прежде чем наконец поймала сигнал марсианского маяка.

Ренфру, вероятно, засек контейнер вскоре после этого.

Он побрел обратно к багги, забрался в открытый кузов, сел на место водителя и даже не стал пристегиваться. Он следил за своим дыханием. Разочарование еще не оглушило его, но он чувствовал, что оно приближается, скользит, как хорошо смазанный поршень. Ему придется несладко, когда оно нахлынет. Навалится на грудь всей тяжестью Вселенной. Выдавит из него жизнь; вынудит открыть лицевой щиток шлема, если он не успеет добраться до дома.

Пианист был прав. Он позволил надежде вернуться в его мир, и теперь надежда заставит его заплатить.

Он включил максимальную скорость. Багги забуксовал, взметая пыль, и рванул с места. Ренфру покатил прочь от грузового контейнера, не желая на него смотреть, не желая даже ловить его отражение в зеркалах заднего вида.

До базы оставалось пять километров, когда он налетел на булыжник и машина перевернулась. Ренфру полетел кувырком с водительского места, и последним, что он увидел – последним, что он запомнил, – был острый край скалы, который должен был разбить его лицевой щиток.





Часть третья





И все же Ренфру очнулся.

Сознание стремительно вернулось к нему и оказалось кристально ясным. Он помнил все, помнил аварию вплоть до последней секунды. Похоже, это случилось всего несколько минут назад: он почти чувствовал вкус крови во рту. И в то же время воспоминание казалось нечеловечески давним, окаменевшим до твердости и хрупкости коралла. Он находился на базе, а не рядом с разбитым багги. Сквозь слипшиеся от сна щелки глаз виднелся знакомый интерьер. Он пришел в себя на той самой лазаретной койке, где умерла Соловьева. Он поднял руку, коснулся лба, вздрогнул, вспомнив, как камень разбил щиток, еще раз вздрогнул, вспомнив, как камень на мгновение коснулся кожи, как кожа надавила на кость, как кость поддалась этому давлению, когда край камня проломил его череп, подобно тому как атомный ледокол разбивает твердый арктический паковый лед.

Кожа под пальцами была гладкой, невредимой. Он коснулся подбородка и почувствовал щетину – той же длины, с которой он отправился к контейнеру. Мышцы затекли, но это было вполне естественным после тяжелого рабочего дня. Он сел на койке, коснулся босыми ногами холодного керамического пола. На нем был нижний комбинезон, который он надел под скафандр, прежде чем выйти наружу. Но этот комбинезон казался более чистым и накрахмаленным, чем ему помнилось, и, когда он посмотрел на рукав, там не было привычных дыр и потертостей.

Двигаясь все увереннее с каждым шагом, Ренфру подошел к окну медицинской лаборатории. Он помнил отражение лица Соловьевой в стекле, когда та узнала о рояле. Тогда были сумерки, теперь же – середина дня. По мере того как он стряхивал остатки сна, глаза начинали различать детали и текстуры с неведомой доселе ясностью.

Снаружи были странные предметы.

Они располагались между базой и предгорьем, словно шахматные фигуры, случайным образом расставленные в пыли. Определить их высоту было сложно – то ли несколько метров, то ли несколько десятков метров, – поскольку пространство между фигурами и базой было каким-то смутным и ускользающим, что мешало Ренфру прикинуть расстояние. Не мог он с уверенностью описать и форму объектов. То ему виделись вполне материальные глыбы кристаллов, наподобие турмалина с красно-зелеными переливами, то витражные окна, пробитые в самом сердце реальности, то призматические структуры, существовавшие только в том смысле, что у них были края и углы, без поверхностей и внутреннего объема. И при этом между разными формами не наблюдалось никаких переходов.

Он немедленно понял, что формы живые и знают о нем, но страха не испытал.

Ренфру отправился в раздевалку, пересчитал исправные скафандры и убедился, что их количество не изменилось после аварии. Никаких следов повреждений у шлемов на полке.

Он оделся и вышел в марсианский день. Фигуры были на месте, окружая базу, подобно выветрившимся камням огромного неолитического кромлеха. И все же они, казалось, стали ближе и больше, преображаясь сильнее и быстрее. Они заметили его появление и были рады ему; этого они и ждали.

Он по-прежнему не испытывал страха.

Одна из фигур, на вид больше других, поманила Ренфру к себе, и земля поплыла и вздыбилась под ним, побуждая сократить дистанцию. Превращения стали еще более лихорадочными. Монитор скафандра сообщал, что воздух снаружи такой же холодный и разреженный, как всегда, но сквозь шлем доносился звук, какого Ренфру не слышал за все свое пребывание на Марсе. То была череда высоких дрожащих нот, подобных звукам стеклянной гармоники, и их издавали пришельцы. В них слышались восторг и ожидание. Ренфру должен был бы прийти в ужас, впасть в ступор – но только стал сильнее.

Он осмелился поднять взгляд.

Если пришельцы, которые собрались вокруг базы, были экипажем, то нечто, нависшее над базой, – нечто, занявшее три пятых неба и больше похожее на метеосистему, чем на механизм, – видимо, было их кораблем. Огромный застывший взрыв цветов и форм, при виде которого Ренфру захотелось съежиться в глубине своего черепа. Само существование пришельцев и их корабля означало, что все его знания, вся мудрость, которую он собирал по крупицам, – не более чем царапина на каменном лике реальности.

Ему предстоял очень долгий путь.

Он опустил глаза и подошел к подножию самого большого пришельца. Хор достиг пронзительного ликующего крещендо. Теперь, вблизи, мелькание размеров и форм прекратилось. Над ним нависала полупрозрачная кристаллическая глыба, сквозь которую можно было разглядеть слегка искаженный пейзаж.

Когда пришелец заговорил, Ренфру показалось, будто сама Вселенная нашептывает секреты ему на ухо:

– Тебе лучше?

Ренфру чуть не засмеялся такому банальному вопросу.

– Да… мне лучше.

– Это хорошо. Мы волновались. Очень-очень волновались. Мы довольны, что ты поправился.

Хор стих. Ренфру понимал, что другие пришельцы наблюдают за беседой между ним и самой крупной фигурой и что в их молчании есть что-то безгранично уважительное и даже раболепное.

– Когда ты сказал, что я поправился… ты имел в виду… – Ренфру сделал паузу, тщательно подбирая слова. – Это вы помогли мне?

– Да, мы тебя вылечили. Мы тебя вылечили и выучили твой язык на основе связей в твоем разуме.

– Я должен был умереть. Когда перевернул багги… Я думал, что я умер. Я знал, что я умер.

– У нас было достаточно образцов, чтобы восстановить твое тело. Это наш подарок. Но только ты можешь сказать, хорошо ли у нас получилось.

– Я чувствую себя как всегда. Только лучше, будто меня вывернули наизнанку и как следует помыли.

– На это мы и рассчитывали.

– Можно я кое-что спрошу?

Пришелец мигнул располагающим оттенком розового.

– Ты можешь спрашивать о чем угодно.

– Кто вы? Что вы здесь делаете? Почему прилетели сейчас?

– Мы – Сущность. Мы прилетели, желая сохранить и возродить, что возможно. Мы прилетели сейчас, потому что не могли прилететь раньше.

– Но совпадение… прилетели сейчас, после того как мы столько ждали… прилетели сейчас, как раз после того, как мы самоуничтожились. Почему вы не могли прилететь раньше и помешать нам все испортить?

– Мы прилетели так быстро, как смогли. Как только мы поймали электромагнитное излучение вашей культуры… мы отправились в путь.

– Какое расстояние вы преодолели?

– Больше двухсот ваших световых лет. Наш корабль движется очень быстро, но не быстрее света. Прошло больше четырехсот лет с тех пор, как мы поймали радиосигналы и узнали о вас.

– Нет, – возразил Ренфру, качая головой. Как пришельцы могли сделать столь глупую ошибку? – Это невозможно. Радио изобрели позже. Телевидение появилось лет сто назад, радио на двадцать или тридцать лет раньше… но не четыреста лет. Вы не могли поймать наши сигналы.