Если повернуть направо, то буквально через несколько мгновений я оказалась бы перед домом Сары Грин. А если налево и потом добраться до Чейн-Бридж-роуд, то там возникнет необходимость нового выбора: направо больница, налево центр города. Мой мозг мучительно взвешивал все «за» и «против».

Сары Грин может дома и не оказаться. И даже если я подъеду к самому дому, то все равно не пойму, где она: свой автомобиль Сара с поистине редким педантизмом загоняет в гараж. Но если Сара дома, то никаких проблем у меня не возникнет. Если же нет, то я просто зря потрачу время, которого у меня практически не осталось.

Потому что я не знаю, где сейчас Малколм.

Возможно, я буду отсутствовать час, а может, и всего десять минут. Возможно, я поставлю машину чуть дальше по улице. Мне нужно кое-что сделать и получить кое-какие документы. Но я все время буду поблизости. На тот случай, если вдруг тебе понадоблюсь.

В общем, я решила свернуть налево, к Чейн-Бридж-роуд, и там заново начать процесс выбора. Направо — больница, а значит, необходимые антибиотики, болеутоляющее, постель, сон. Налево — деловой центр, газеты, скандал, дочь.

Я мучительно пыталась принять решение, но никак не могла понять, чего же я хочу больше.

Компьютер с легкостью подсчитал бы все плюсы и минусы, а также последствия того или иного решения и сделал бы это столь же хладнокровно, как целая армия компьютеров регулярно подсчитывает показатели Q-теста у всех детей, в том числе и у обеих моих дочерей, учитывая при этом как вес при рождении, так и общий доход их родителей. Компьютер выдал бы серию нулей и единиц, а потом выплюнул бы из своих недр некое новое число, некий коэффициент. И этот произведенный им продукт стал бы уже величиной постоянной.

Я тоже принялась подсчитывать. Я подсчитывала, сколько телефонных звонков в ближайшие больницы понадобится сделать Малколму, прежде чем он попадет в нужное место и какая-нибудь медсестра радостно ответит: «О да! Она здесь. Вы ее муж или ближайший родственник?» Я также подсчитывала возможные способы, к которым может прибегнуть Малколм, чтобы полностью исказить природу моего недомогания; подсчитывала, сколько лживых заверений он скормит врачам, убеждая их, что непременно сохранит в неприкосновенности все принадлежащее мне имущество. Я совершенно не сомневалась: он пойдет на все, чтобы полностью меня дискредитировать.

И в итоге я все же повернула налево. В сторону деловой части города. Навстречу Боните Гамильтон и Джей Джексон. Навстречу собственному концу.

Через тридцать минут я оказалась на пересечении Тринадцатой и Кольцевой улиц — как раз в тот момент, когда из дверей методистской церкви стала вытекать толпа прихожан. Я остановилась дома через два от церкви и стала смотреть на этих свободных людей, которым не нужно было спешить на работу, потому что сегодня воскресенье и весь Вашингтон отдыхал. Отличный день, чтобы помолиться, а потом идти есть пирожные.

Округ Колумбия не обладает ни такой большой территорией, ни таким громадным населением, как Нью-Йорк, так что я рассчитывала только на то, что меня никто не узнает, пока я тут сижу. А еще я рассчитывала, что Малколм в первую очередь примется искать меня по соседям и ближайшим больницам, а не по редакциям газет. Так и не заглушив двигатель «Акуры» и включив обогрев на полную мощность, я ждала, наблюдая за тем, не появятся ли хоть какие-то признаки жизни у входа в редакцию, находившуюся в самом начале Кей-стрит.

Увы, ни одного человека там так и не появилось ни в течение первого получаса, ни в течение второго. Ни в течение третьего.

Но я времени даром не теряла: все это время я рылась в компьютере Малколма.





Глава шестьдесят девятая




В одиннадцать я все же выключила двигатель «Акуры», и от леденящего воздуха, просачивавшегося в салон, меня спасал теперь только старый плед, извлеченный из багажника. Но холодно мне было не только от этого. Я только что начала читать электронную переписку Малколма от конца сентября.

Мэдди,

рад слышать, что наш проект запущен. Жду полного списка возможных нежелательных последствий, чтобы затем как-то их устранить. Все материалы пришлю тебе, как только они будут готовы. Как ты знаешь, у меня сразу пять команд заняты разработками тестов по истории, математике, физике, химии и естественным наукам. Хорошо бы закончить все это к концу октября, когда начнется сдача экзаменов.

Малк



Чудовище.

Система его файлов обладала большим количеством слоев и паролей, чем чертов Пентагон! И первая дюжина документов, которую мне удалось открыть, оказалась всего лишь чиновничьим пустословием, напоминалками и сухими отчетами. Наконец я добралась до папки под названием «Тесты», и там оказалась масса новой информации. Я открыла первые три файла и увидела знакомые заголовки и правила, ведь я и сама сдавала тесты ежемесячно, а также вот уже много лет в день очередного испытания зачитывала своим ученикам перечень необходимых правил.

На выполнение работы отводится один час.

Ни с кем из других учащихся переговариваться нельзя.

Нельзя также выходить из класса во время теста — ни по какой причине.

Как только отведенное вам время закончится, немедленно положите на стол ручки и карандаши. Если вы этого не сделаете, ваш показатель будет автоматически снижен на десять десятых.



Чем дальше я читала, постигая суть предлагаемых ежемесячных испытаний, тем сильней все это меня изумляло. Например, эссе по математике, написанное в форме ответов на вопросы, требовало знания по крайней мере пяти вариантов ложного доказательства теоремы Ферма; а тест по химии требовал глубокого знания работ, удостоенных Нобелевской премии в течение последнего столетия. Ну, а тест по анатомии и биологии я не смогла бы успешно пройти, даже если бы целый год перед этим прилежно готовилась, поскольку это был, безусловно, уровень докторской диссертации. И все эти вопросы они собирались предлагать школьникам, детям!

Такой тест никто и никогда сдать не сможет, — думала я. — Никто и никогда.

Я оставила текстовые документы открытыми и перешла к таблицам. Пальцы у меня совершенно окоченели, и тачпад не всегда реагировал на мои нажатия. В папке, находившейся внутри другой папки, обнаружилась таблица с названием «ОсобНас». Странное сокращение и очень непохожее на те, какими обычно пользуется Малколм. Но потом я вспомнила одну фразу Бониты Гамильтон, в которой упоминались некие особые группы населения, и все встало на свои места.

На экране возник список имен, адресов и показателей Q-теста. Все эти показатели находились за пределами нормы. Здесь коэффициенты, которым любой мог бы позавидовать.

И каждый показатель имел свой особый цветной код; в том числе и тот, что был у Фредди.

Эти таблицы давали предельно ясное представление о предпочтениях Малколма. Ему были ненавистны иммигранты и представители религиозных меньшинств — католики, мусульмане и евреи; он презирал средний класс и всех тех, кто зарабатывал еще меньше; он испытывал отвращение к представителям сообщества ЛГБТ, а также к людям с инвалидностью — всего там было перечислено около тридцати семи разных видов физической или умственной недееспособности.

Никаких негативных чувств у Малколма не возникало, однако, когда дело касалось Мадлен Синклер.

Я еще раз заглянула в его электронную почту. «Мадлен» превратилась в «Мэдди» где-то в прошлом году, а в минувшее лето «Мэдди» стала «дорогой».


Ублюдок чертов.

И легко понять почему. Блондинка Мадлен — рост на каблуках около шести футов — поистине великолепна. Если верить ее страничке в Википедии, которую я прочла пару месяцев назад, ей тридцать шесть лет. Конечно, не «юный цыпленочек», как я называю таких девиц, но все же на восемь лет моложе меня; и кожа у нее на восемь лет лучше; и яичники на восемь лет активней. Горячая волна озноба прокатилась по всему моему телу, словно напоминая, что со мной было вчера. Да уж, положение Мадлен Синклер куда лучше моего. Она все еще способна иметь детей. Она невозмутима, прекрасна, желанна. Я чувствовала, что жар усиливается, и поспешила вернуться к переписке Малколма в поисках неопровержимых доказательств того, что, я уверена, сделал именно он.

И буквально замерла, похолодев от макушки до пальцев ног, когда увидела письмо с обратным адресом [email protected].

Это, возможно, ничего и не значит, попыталась я себя успокоить. Может, это самая обыкновенная, не стоящая выеденного яйца чиновничья переписка между «Достойной семьей», Институтом геники и Министерством образования. Я провела по лбу тыльной стороной руки, стирая выступивший пот, и открыла письмо.

В нем оказалось крайне мало бюрократического.

Малк,

она в Канзасе. Вчера показалась. Я прикину, что смогу сделать, и тогда у тебя не должно возникнуть никаких проблем с разводом.

С приветом, А.



Ублюдок. Я и сама не знала, кого из этих двоих имела в виду. Впрочем, разницы никакой. Но я свое получила. Я сумею обхитрить этого человека, который не желает, чтобы я оставалась его женой. Нет, я, безусловно, способна понять, что меня Малколм старается закопать ради Мадлен Синклер. Но те числа! Те показатели, которые приведены в таблице файла ОсобНас и во многих других файлах! Такое мог придумать только человек с больным рассудком, настоящий монстр.

Тебе следовало бы раньше об этом догадаться, Елена.





Глава семидесятая




ТОГДА:

Через две недели после того, как была введена новая система ID-карт, я сидела в кафетерии все с той же старой компанией — Малколм, Рой, Кэндис и другие. В школе все мы по-прежнему считались париями, но такими париями, которых первыми обслуживают в школьном кафетерии, которые имеют скидку в книжном магазине и получают бесплатные билеты на футбольные матчи. Не то чтобы кто-то из нас всерьез интересовался футболом, но на стадион мы по пятницам все равно ходили. Мы непременно старались приехать туда на машине — разумеется, позаимствованной у кого-то из родителей, — и набивались в нее как сельди в бочку, а потом с гордостью предъявляли у ворот свои золотые карточки. Ей-богу, эти усилия стоили того, чтобы увидеть зависть на лицах тех ребят, которым приходилось стоять в очереди «белокарточников» и расплачиваться за билеты на матч собственными карманными деньгами.

Я перестала скупать последние из оставшихся на стойке салатов — все равно они Марджи Миллер уже не достались бы, а возможности выбирать первой она больше не имела, и этого мне было вполне достаточно.

— А вот и она, — сказал Малколм, — наша маленькая Мисс Безмозглая.

Он сказал это сценическим шепотом, чтобы его смогли услышать все, кто сидит за ближайшими столами. Марджи вспыхнула, тряхнула головой, резко отодвинула стул и с грозным видом направилась к нам.

И в эту минуту мне вдруг стало ее жаль; не знаю почему. Возможно, я всегда была в школе той самой «странной девочкой»; а может, мне просто показалось, что Малколму вовсе не обязательно так гнусно себя вести. Ведь сама Марджи Миллер никогда никаких гнусных поступков по отношению ко мне не совершала, разве что держалась в моем присутствии так, словно меня на свете не существует.

— Видела твою фамилию в газете, Елена, — сказала она мне, и я похолодела.

Статья в газете была затеей Малколма. Он что-то такое сказал насчет того, что свои заслуги нужно признавать, и я позволила репортеру взять у меня интервью, хоть и отвечала на ее вопросы односложно и незамысловато, не особенно стремясь поделиться деталями своей спонтанной идеи о карточках на основе успеваемости, разных очередях в столовую и бесплатных билетах на футбольные матчи.

В общем, мне стало немного стыдно, и я чуть было не начала извиняться перед Марджи прямо на глазах у всех. И тут она прямо-таки убила меня, сказав:

— А знаешь, что я думаю насчет твоей глупой идеи?

После этих слов мне и впрямь стало холодно, хотя лицо мое пылало от смущения. А Марджи, которая только что деликатными глоточками пила из бутылки сок, вдруг стала поливать этим соком меня. Большую его часть, правда, впитали мои волосы, но липкая жидкость продолжала стекать на белую блузку, «украшая» ее отвратительными полосами, и в итоге я с головы до ног оказалась перепачкана этим чертовым соком.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала Марджи, — теперь ты похожа на апельсиновое мороженое, хотя на самом деле ты просто вонючая Kraut![51] — И она с гордо поднятой головой вернулась за свой стол, а весь кафетерий буквально взорвался от смеха.



Меня и раньше обзывали в школе по-всякому. В начальной школе Четырехглазой. В средней — Мисс Всезнайка. А на уроках физкультуры — неизменно Фишер Четыре Балла. Но все эти прозвища, по крайней мере, имели под собой какое-то основание. Но Kraut? Такого мне пока еще слышать не доводилось, и это прозвище ужалило меня как-то особенно больно прежде всего потому, что это была неправда, ведь и мои родители, и я сама были американцами.

В туалете я сняла с себя покрытую желтыми потеками блузку и надела майку от физкультурной формы, а переодевшись, сразу подумала: до чего же я ненавижу эту Марджи Миллер и всех ее глупых заносчивых приятелей! И я решила, что ни за что не хочу быть такой, как они, и никогда такой не буду.

Итог: Марджи Миллер три дня было запрещено посещать занятия, и все эти дни она просидела в библиотеке, в кабинете для индивидуальных занятий, полируя ногти; а я получила новое прозвище, от которого так и не смогла избавиться, пока уже в выпускном классе родители не перевели меня в другую школу, частную, в целом часе езды от дома. А в старой школе дошло до того, что я перестала покупать в кафетерии что бы то ни было, лишь бы не стоять в очереди избранных обладателей золотых и зеленых карт. Я также придумывала всевозможные предлоги, чтобы избежать посещения футбольных матчей, танцев и всех прочих мероприятий, на которых обладатели золотых карт неизменно особо выделялись.

Ничего хорошего мне это не дало. Марджи, казалось, вечно присутствовала на моем пути, попадаясь мне то в коридоре, то возле наших личных шкафчиков. Если после урока физкультуры я принимала душ — естественно, зажмурившись, чтобы мыло не попало в глаза, — кто-то непременно выключал горячую воду и хихикал, глядя, как я на ощупь пытаюсь отыскать кран или выскакиваю из-под ледяного водопада вся в хлопьях мыльной пены. Лягушки, черви и раки из биологической лаборатории таинственным образом неизменно находили путь в мой мешочек с завтраком. А однажды утром в понедельник я открыла свой шкафчик и обнаружила на внутренней стороне дверцы свастику, нарисованную краской из баллончика.

— Да они все просто дураки безмозглые, — успокаивал меня Малколм после каждого подобного случая. — Не обращай на них внимания.

Я пыталась не обращать. Но у меня не получалось.

Следом за Малколмом я твердила себе: они все просто дураки. А Марджи каждый раз приветливо махала мне ручкой с накрашенными ногтями и по-прежнему держалась уверенно, сидя за столом с другими такими же хорошенькими и богатыми девчонками шотландско-ирландского происхождения, стройными и подтянутыми, как жокеи.

А потом я как-то раз, не подумав, ляпнула (и потом весь день об этом жалела):

— Вот было бы здорово, если б всем тем, кого мы ненавидим, пришлось всю жизнь пользоваться своими паршивенькими карточками!