И я поняла, что он и не собирается его возвращать.
Глава шестьдесят шестая
Я, должно быть, проспала все утро и еще полдня. Проснувшись, я увидела, что мой нетронутый завтрак заменен ломтем киша и салатом, а также бутылкой питьевой воды и бутылочкой с клюквенным соком, которую я тут же с жадностью выпила, после чего отправилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок.
Ничего не поменялось, хотя я высосала не меньше литра воды, прежде чем свалилась без чувств. Из ванной я вернулась совершенно без сил, вся липкая от пота и тут же снова легла. Меня бил озноб. На подносе с едой я обнаружила также записку от Малколма с напоминанием, что он не дома, но где-то поблизости. Эти слова, замаскированные под поддержку, на самом деле звучали как угроза. Я приподнялась, подложила под спину подушку и в таком полусидячем положении стала изучать поднос.
Ни одной таблетки на нем не было. Ни противовоспалительного, ни антибиотиков.
Я могла понять, что Малколм стремится поскорее со мной развестись — ведь, с его точки зрения, я так и не сумела вскочить в поезд здравомыслия, а если и вскочила, то давно уже спрыгнула на ходу прямо с подножки, возможно, еще за несколько лет до рождения Фредди. Но вот чего я никак понять не могла, это зачем моему мужу понадобилось, чтобы я умерла в собственной спальне.
И тут я вдруг почувствовала себя самой плохой матерью на свете. Ведь мне следовало бы не о себе беспокоиться, а спрашивать о том, что будет с Фредди, выяснять, действительно ли Энн находится у какой-то подруги или Малколм спрятал ее где-то еще. Мне бы следовало плакать из-за разлуки с обеими девочками, однако я пока что могла плакать только из-за того, что происходило со мной. О сепсисе я знала достаточно много, пожалуй, больше, чем мне хотелось бы сейчас знать. Недиагностированный, а тем более оставленный без лечения, сепсис способен убить человека за какую-то неделю, отравив его кровь, останавливая работу внутренних органов, подвергая свою жертву таким мучениям, что под конец она обычно ничего не хочет, только умереть и обрести покой. Я понимала: единственное, что может меня сейчас спасти, — это внушительные, прямо-таки раблезианские, дозы антибиотиков. И начинать лечение требовалось немедленно, черт побери. Так что я решила простить себе жалость к собственному истерзанному телу, ибо если всего одних суток хватило, чтобы я пришла в столь плачевное состояние, то нет никакой уверенности в том, что завтрашний день для меня вообще наступит и, самое главное, я сама захочу, чтобы он наступил.
Хорошо. Скоро я встану и попробую отсюда выбраться. Отопру этот чертов замок. Сейчас-сейчас, я только еще чуточку отдохну…
Да вставай же ты, чтоб тебя черти съели!
Да-да, сейчас. Еще несколько минуточек, и я непременно встану. Только сперва придется немного полежать с закрытыми глазами и приказать этой тошноте убраться прочь.
Вставай. Ну! Сейчас же!
Две стороны моего «я» яростно сражались друг с другом, я-женщина и я-мать, то есть сама я и та часть меня, от которой я добровольно отказалась, родив своих дочерей. Мне казалось, что женщина во мне побеждала, хотя и мать тоже не сдавалась. И вряд ли она была готова проиграть.
Ну ладно. Я попробую.
Молодец, хорошая девочка.
Малколм, конечно, вычистил мою ванную комнату, унес оттуда абсолютно все. Но кое о чем он, как и большинство мужчин, даже не подозревал, хотя подобные вещи известны каждой женщине. Я, например, точно знала, что в уголке шкафчика всегда можно найти заколку или шпильку для волос; они забиваются в какую-нибудь трещинку и в темноте совершенно незаметны. Я любила их пересчитывать, когда находила. Одна, две…
Красная заколка, синяя заколка.
У меня они не красные и не синие, а светлые, полностью соответствующие светлому интерьеру моей ванной комнаты. Стоя на коленях, я старательно ощупывала гладкие днища ящичков в поисках любой затерявшейся шпильки. Мне не нужно было их пересчитывать. Мне была нужна всего одна.
Продолжай искать!
И я продолжила, но не сразу. Сперва меня вырвало, вывернуло наизнанку смесью воды и клюквенного сока, которую я как-то ухитрялась до сих пор в себе удерживать. А потом я снова принялась искать, пока не нашла. Одинокая заколка для волос обнаружилась во втором ящике снизу; она застряла в щели между стенкой и днищем. Я извлекла ее и подняла вверх, точно гребаный олимпийский факел.
Десять минут спустя я представляла собой нечто потное и бесформенное, жалкой лепешкой растекшееся по деревянному полу возле двери. Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина, слышался лишь бешеный стук моего сердца. И я совершенно не могла дышать.
Дыши, дыши! Подумай о Фредди, подумай об Энн! И дыши! Ты должна дышать!
Должна, но ничего не получалось. Воздух поступал в мои легкие крошечными порциями, каких было бы мало даже птичке. И тут до меня донеслось знакомое мурлыканье автомобильного двигателя — сперва в отдалении, затем все ближе и ближе. Все ясно: Малколм вернулся. И я до некоторой степени даже благодарна была за этот извинительный предлог, позволивший мне уползти обратно в постель и спрятаться под простынями.
Глава шестьдесят седьмая
Сегодня ночью мне снились сны.
Я находилась в какой-то маленькой комнатке, где пахло подгоревшим кофе и лекарствами, а мужчины в белых халатах тянули меня за ноги в разные стороны, вывихивая мне суставы и заставляя буквально вопить от боли. Справа и слева от меня танцевали, взявшись за руки, какие-то девушки в синих плиссированных юбках. В одной из них я узнала Ому. А остальные — это мои дочери, Джуди Грин, Розария Дельгадо и Мэри Рипли. У всех девушек лица были человеческие, а тела лисьи. Или, может, наоборот.
В дальнем конце комнаты виднелась какая-то дверь, то ли полуоткрытая, то ли полузакрытая. Стакан наполовину пуст или наполовину полон? — таков старинный философский вопрос. И одна часть моего «я» отвечала: «полон», а другая — «пуст». Так и с этой дверью: моя женская часть считала ее закрытой, а вторая, материнская, твердила, что она открыта. Фредди вдруг заплакала, а Джуди Грин быстро поднесла к моему горлу что-то острое и сверкающее.
Затем в комнату вошли Лисса и Руби Джо и разошлись в разные стороны, чтобы по очереди наклоняться ко мне и шептать:
Это было не совсем принуждение.
Там ведь и без согласия не обошлось.
Большинство людей ничего об этом не знают.
А тем, кто знает, это безразлично.
Потом вперед вышла Джуди, в ее глазах я читала обвинение: Вы ведь знали, что результаты тестов были подменены, ведь знали, правда?
Нет. Нет, я не знала. Мои губы и язык старались вытолкнуть нужные слова, но изо рта не вылетало ни звука. Кто-то отнял у меня ту часть, что дает нам способность говорить.
Там они часто делают нам больно. Мне они много раз делали больно, а скоро будут делать больно и вашей дочери тоже.
И передо мной стали возникать безобразные картины. Я видела того толстяка-охранника из школы № 46. Видела, как поворачивается ключ в замке, как вываливаются из гнезд крепежные болты. Видела, как шагают по деревянным половицам тяжелые черные ботинки. Видела, как толстые грязные руки судорожно расстегивают молнии и пуговицы…
И слышала ужасные звуки: хриплое звериное рычание и тоненький жалобный голосок, слабое «нет!», смолкшее, когда потная ладонь накрыла девичий рот; слышала шуршание простыней и резкий звук пощечины, после которого все словно замерло.
Я слышала эти «нет», «НЕТ!» и «НЕТ!!!». А потом не стало слышно ничего. До меня доносились лишь заглушенные подушкой стоны и то единственное слово, которое каждый произносит, когда ему становится совсем уж невмоготу. Мама! Мамочка! Нет, не «боже мой», не «дух святой», а мама.
Только мама может спасти. И тогда я вдруг услышала свой собственный голос, не только оживший, но и ставший гораздо сильнее: Не смейте! Не смейте прикасаться к моей девочке!
Проснувшись, я сразу почувствовала, что у меня болит все тело. Прямо в глаза мне било яркое ноябрьское солнце, и я прищурилась. На прикроватном столике по-прежнему стоял поднос с той же книгой и кроссвордом, но на нем появилась очередная бутылка воды, а вместо киша — холодный сэндвич с жареным сыром. Откуда-то снаружи доносился звон церковных колоколов, и я догадалась, что наступило воскресное утро.
Значит, я проспала — или пробыла без сознания — шестнадцать часов подряд.
Наверное, можно было бы даже попытаться решить этот кроссворд — все-таки возможность отвлечься. Но нет. Слишком много умственных усилий. Я взяла в руки книгу Стайрона и решила немного почитать. Начало там, по крайней мере, не депрессивное, и, возможно, я перестану думать о том, что я заперта в этой комнате, тогда как весь остальной мир одевается, готовясь идти к воскресной службе, и предвкушает вечеринки с шампанским.
Стайрон так и остался лежать у меня на коленях, потому что мне снова потребовалось время, чтобы прийти в себя. Кто же мог знать, что столь простое действие отнимет у меня столько сил? Протянуть руку, взять книгу, положить ее себе на живот — каждое из этих движений буквально высасывало из меня энергию, а ее у меня и так почти не осталось.
Наверное, я умираю, подумала я. Нет. Процесс умирания длителен и пассивен. А меня явно кто-то активно убивал.
Пересохшая резинка, которой была скреплена книга, лопнула со щелчком, как только я попыталась ее снять. Ничего удивительного — столько лет она выполняла свою нелегкую работу, удерживая выпадающие страницы. Мне давно следовало купить новый экземпляр и подарить его Энн, как только она сказала, что хочет почитать Стайрона. Да и ладно, мне все равно лучше сейчас еще немного поспать.
Нет уж, ничего не лучше! Это снова зазвучал голос моего материнского «я», который я уже начинала ненавидеть.
Я принялась рассматривать свою старую книгу, которая уже и книгой-то быть перестала. У нее даже корешок развалился от старости, разделив ее на два отдельных томика, и, похоже, кое-каких страниц в середине не хватало — они выпали, и в образовавшуюся впадину, где когда-то было самое сердце истории Стайрона, кто-то вставил новое сердечко: маленькую записку.
У меня перехватило дыхание. Но мое материнское «я» не позволяло мне расслабляться.
Соберись, Эл, не спи, читай!
Я прочла записку Энн пять раз, и каждый раз это вызывало новый поток слез.
Мам, папа заставил меня написать ту чушь. Прости. Я кое-что подсмотрела в его компьютере. Надеюсь, ты тоже сумеешь это найти и вернешь Фредди назад. Я люблю тебя.
Энн
Вот ведь ублюдок! Нет, слово «ублюдок» для моего мужа теперь явно слабовато.
К записке Энн был прикреплен клочок бумаги с цепочкой каких-то букв и цифр. Шифр. Тот самый ключ к содержащейся в его компьютере информации. Но проблема в том, что сейчас мне в первую очередь был нужен совсем другой ключ, металлический, способный отпереть эту проклятую дверь и выпустить меня отсюда. А еще мне срочно требовалось новое тело, которое не испытывало бы ни боли, ни тошноты, ни озноба и не покрывалось бы каждую минуту потом. А пока что я напрочь застряла в спальне, имея на руках пароль к лэптопу Малколма и даже раздобыв распроклятую заколку, которой так и не смогла воспользоваться. И я принялась за работу, очень надеясь, что как можно дольше не услышу знакомого урчания автомобиля на нашей подъездной дорожке.
На этот раз я ухитрилась продержаться значительно дольше пяти минут. Ковыряясь заколкой в замке, я настороженно прислушивалась, ловя каждый подозрительный звук, но пока что слышала только лай собак или звон утренних воскресных колоколов. Когда я поняла, что снова лишилась сил, мое материнское «я», так и не дав мне отдохнуть, велело немедленно предпринять новую попытку. Это мое «я» командовало мной, как ротный не в меру развеселившимися новобранцами. Попробуй еще раз, давай, вставь эту гребаную заколку в замок! Но все мои попытки, увы, ничем не увенчивались. Это было безнадежно. Если и на этот раз чертова дверь не откроется, я лягу и немного отдохну. И будь он проклят, этот материнский голос.
Но замок, щелкнув, открылся. Всего одно последнее, победоносное движение — и ура-ура-аллилуйя! Ожидая сопротивления, я вылетела в резко распахнувшуюся дверь и ударилась плечом о противоположную стену коридора.
Я была свободна! Я выбралась из темницы!
Но меня в моем доме больше не было. Совсем. Ни свадебных фотографий, ни тех фотографий, где я с девочками, ни стопок адресованных мне писем, ни телеграмм, ни старых списков покупок — ничего, свидетельствовавшего о том, что здесь когда-то жила Елена Фишер Фэрчайлд. Оказалось, что это очень странное ощущение — понять вдруг, что тебя как бы и нет. Что ты больше не существуешь. Когда я с невероятным трудом поднялась по лестнице и добралась до кабинета, то сразу увидела, что и там все мое куда-то исчезло. Ну это ладно. Мне ничего моего и не было нужно; мне было нужно кое-что, принадлежавшее Малколму.
Я выдернула шнур из розетки, схватила его лэптоп и бросилась вниз, даже не заглянув в комнаты Энн и Фредди. Впрочем, слово «бросилась» не слишком годилось для той черепашьей скорости, какую позволяли мне развить мои ослабевшие ноги. Я все же добралась до спальни, чтобы прихватить с собой ту растрепанную книгу и ручку Мелиссы, которую спрятала в подушку еще в пятницу вечером. Мне страшно хотелось здесь и остаться, лечь отдохнуть в этой мягкой постели, подушка меня так и манила, но я, заглушив в себе это желание, снова поспешила вниз, на кухню, к тому ящику, в который мы обычно сваливали всякий «мусор»; там же всегда хранились и запасные ключи.
Пожалуйста, господи, — молилась я, — пусть ключи от моей «Акуры» окажутся на месте! Я душу готова продать за то, чтобы сейчас их заполучить. Я старалась не думать о том, что, наверное, давно уже продала свою душу и теперь у меня ничего не осталось для заключения каких-либо сделок.
Ключи были в ящике.
Через тридцать секунд я выбралась из дома через заднюю дверь, и ноябрьский холод, словно карающая десница, сразу ударил меня в лицо; голые руки и босые ноги мгновенно заледенели. Я бросила вещи на переднее сиденье «Акуры», плюхнулась туда сама и попыталась все же заключить очередную сделку с судьбой, не особенно рассчитывая, что «Акура» сразу заведется. Когда же она негромко заурчала, возвращаясь к жизни, я включила задний ход и осторожно выбралась на подъездную дорожку, но в последнюю секунду успела услышать, как в доме отчаянно завопила сигнализация.
Глава шестьдесят восьмая
Глава шестьдесят шестая
Я, должно быть, проспала все утро и еще полдня. Проснувшись, я увидела, что мой нетронутый завтрак заменен ломтем киша и салатом, а также бутылкой питьевой воды и бутылочкой с клюквенным соком, которую я тут же с жадностью выпила, после чего отправилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок.
Ничего не поменялось, хотя я высосала не меньше литра воды, прежде чем свалилась без чувств. Из ванной я вернулась совершенно без сил, вся липкая от пота и тут же снова легла. Меня бил озноб. На подносе с едой я обнаружила также записку от Малколма с напоминанием, что он не дома, но где-то поблизости. Эти слова, замаскированные под поддержку, на самом деле звучали как угроза. Я приподнялась, подложила под спину подушку и в таком полусидячем положении стала изучать поднос.
Ни одной таблетки на нем не было. Ни противовоспалительного, ни антибиотиков.
Я могла понять, что Малколм стремится поскорее со мной развестись — ведь, с его точки зрения, я так и не сумела вскочить в поезд здравомыслия, а если и вскочила, то давно уже спрыгнула на ходу прямо с подножки, возможно, еще за несколько лет до рождения Фредди. Но вот чего я никак понять не могла, это зачем моему мужу понадобилось, чтобы я умерла в собственной спальне.
И тут я вдруг почувствовала себя самой плохой матерью на свете. Ведь мне следовало бы не о себе беспокоиться, а спрашивать о том, что будет с Фредди, выяснять, действительно ли Энн находится у какой-то подруги или Малколм спрятал ее где-то еще. Мне бы следовало плакать из-за разлуки с обеими девочками, однако я пока что могла плакать только из-за того, что происходило со мной. О сепсисе я знала достаточно много, пожалуй, больше, чем мне хотелось бы сейчас знать. Недиагностированный, а тем более оставленный без лечения, сепсис способен убить человека за какую-то неделю, отравив его кровь, останавливая работу внутренних органов, подвергая свою жертву таким мучениям, что под конец она обычно ничего не хочет, только умереть и обрести покой. Я понимала: единственное, что может меня сейчас спасти, — это внушительные, прямо-таки раблезианские, дозы антибиотиков. И начинать лечение требовалось немедленно, черт побери. Так что я решила простить себе жалость к собственному истерзанному телу, ибо если всего одних суток хватило, чтобы я пришла в столь плачевное состояние, то нет никакой уверенности в том, что завтрашний день для меня вообще наступит и, самое главное, я сама захочу, чтобы он наступил.
Хорошо. Скоро я встану и попробую отсюда выбраться. Отопру этот чертов замок. Сейчас-сейчас, я только еще чуточку отдохну…
Да вставай же ты, чтоб тебя черти съели!
Да-да, сейчас. Еще несколько минуточек, и я непременно встану. Только сперва придется немного полежать с закрытыми глазами и приказать этой тошноте убраться прочь.
Вставай. Ну! Сейчас же!
Две стороны моего «я» яростно сражались друг с другом, я-женщина и я-мать, то есть сама я и та часть меня, от которой я добровольно отказалась, родив своих дочерей. Мне казалось, что женщина во мне побеждала, хотя и мать тоже не сдавалась. И вряд ли она была готова проиграть.
Ну ладно. Я попробую.
Молодец, хорошая девочка.
Малколм, конечно, вычистил мою ванную комнату, унес оттуда абсолютно все. Но кое о чем он, как и большинство мужчин, даже не подозревал, хотя подобные вещи известны каждой женщине. Я, например, точно знала, что в уголке шкафчика всегда можно найти заколку или шпильку для волос; они забиваются в какую-нибудь трещинку и в темноте совершенно незаметны. Я любила их пересчитывать, когда находила. Одна, две…
Красная заколка, синяя заколка.
У меня они не красные и не синие, а светлые, полностью соответствующие светлому интерьеру моей ванной комнаты. Стоя на коленях, я старательно ощупывала гладкие днища ящичков в поисках любой затерявшейся шпильки. Мне не нужно было их пересчитывать. Мне была нужна всего одна.
Продолжай искать!
И я продолжила, но не сразу. Сперва меня вырвало, вывернуло наизнанку смесью воды и клюквенного сока, которую я как-то ухитрялась до сих пор в себе удерживать. А потом я снова принялась искать, пока не нашла. Одинокая заколка для волос обнаружилась во втором ящике снизу; она застряла в щели между стенкой и днищем. Я извлекла ее и подняла вверх, точно гребаный олимпийский факел.
Десять минут спустя я представляла собой нечто потное и бесформенное, жалкой лепешкой растекшееся по деревянному полу возле двери. Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина, слышался лишь бешеный стук моего сердца. И я совершенно не могла дышать.
Дыши, дыши! Подумай о Фредди, подумай об Энн! И дыши! Ты должна дышать!
Должна, но ничего не получалось. Воздух поступал в мои легкие крошечными порциями, каких было бы мало даже птичке. И тут до меня донеслось знакомое мурлыканье автомобильного двигателя — сперва в отдалении, затем все ближе и ближе. Все ясно: Малколм вернулся. И я до некоторой степени даже благодарна была за этот извинительный предлог, позволивший мне уползти обратно в постель и спрятаться под простынями.
Глава шестьдесят седьмая
Сегодня ночью мне снились сны.
Я находилась в какой-то маленькой комнатке, где пахло подгоревшим кофе и лекарствами, а мужчины в белых халатах тянули меня за ноги в разные стороны, вывихивая мне суставы и заставляя буквально вопить от боли. Справа и слева от меня танцевали, взявшись за руки, какие-то девушки в синих плиссированных юбках. В одной из них я узнала Ому. А остальные — это мои дочери, Джуди Грин, Розария Дельгадо и Мэри Рипли. У всех девушек лица были человеческие, а тела лисьи. Или, может, наоборот.
В дальнем конце комнаты виднелась какая-то дверь, то ли полуоткрытая, то ли полузакрытая. Стакан наполовину пуст или наполовину полон? — таков старинный философский вопрос. И одна часть моего «я» отвечала: «полон», а другая — «пуст». Так и с этой дверью: моя женская часть считала ее закрытой, а вторая, материнская, твердила, что она открыта. Фредди вдруг заплакала, а Джуди Грин быстро поднесла к моему горлу что-то острое и сверкающее.
Затем в комнату вошли Лисса и Руби Джо и разошлись в разные стороны, чтобы по очереди наклоняться ко мне и шептать:
Это было не совсем принуждение.
Там ведь и без согласия не обошлось.
Большинство людей ничего об этом не знают.
А тем, кто знает, это безразлично.
Потом вперед вышла Джуди, в ее глазах я читала обвинение: Вы ведь знали, что результаты тестов были подменены, ведь знали, правда?
Нет. Нет, я не знала. Мои губы и язык старались вытолкнуть нужные слова, но изо рта не вылетало ни звука. Кто-то отнял у меня ту часть, что дает нам способность говорить.
Там они часто делают нам больно. Мне они много раз делали больно, а скоро будут делать больно и вашей дочери тоже.
И передо мной стали возникать безобразные картины. Я видела того толстяка-охранника из школы № 46. Видела, как поворачивается ключ в замке, как вываливаются из гнезд крепежные болты. Видела, как шагают по деревянным половицам тяжелые черные ботинки. Видела, как толстые грязные руки судорожно расстегивают молнии и пуговицы…
И слышала ужасные звуки: хриплое звериное рычание и тоненький жалобный голосок, слабое «нет!», смолкшее, когда потная ладонь накрыла девичий рот; слышала шуршание простыней и резкий звук пощечины, после которого все словно замерло.
Я слышала эти «нет», «НЕТ!» и «НЕТ!!!». А потом не стало слышно ничего. До меня доносились лишь заглушенные подушкой стоны и то единственное слово, которое каждый произносит, когда ему становится совсем уж невмоготу. Мама! Мамочка! Нет, не «боже мой», не «дух святой», а мама.
Только мама может спасти. И тогда я вдруг услышала свой собственный голос, не только оживший, но и ставший гораздо сильнее: Не смейте! Не смейте прикасаться к моей девочке!
Проснувшись, я сразу почувствовала, что у меня болит все тело. Прямо в глаза мне било яркое ноябрьское солнце, и я прищурилась. На прикроватном столике по-прежнему стоял поднос с той же книгой и кроссвордом, но на нем появилась очередная бутылка воды, а вместо киша — холодный сэндвич с жареным сыром. Откуда-то снаружи доносился звон церковных колоколов, и я догадалась, что наступило воскресное утро.
Значит, я проспала — или пробыла без сознания — шестнадцать часов подряд.
Наверное, можно было бы даже попытаться решить этот кроссворд — все-таки возможность отвлечься. Но нет. Слишком много умственных усилий. Я взяла в руки книгу Стайрона и решила немного почитать. Начало там, по крайней мере, не депрессивное, и, возможно, я перестану думать о том, что я заперта в этой комнате, тогда как весь остальной мир одевается, готовясь идти к воскресной службе, и предвкушает вечеринки с шампанским.
Стайрон так и остался лежать у меня на коленях, потому что мне снова потребовалось время, чтобы прийти в себя. Кто же мог знать, что столь простое действие отнимет у меня столько сил? Протянуть руку, взять книгу, положить ее себе на живот — каждое из этих движений буквально высасывало из меня энергию, а ее у меня и так почти не осталось.
Наверное, я умираю, подумала я. Нет. Процесс умирания длителен и пассивен. А меня явно кто-то активно убивал.
Пересохшая резинка, которой была скреплена книга, лопнула со щелчком, как только я попыталась ее снять. Ничего удивительного — столько лет она выполняла свою нелегкую работу, удерживая выпадающие страницы. Мне давно следовало купить новый экземпляр и подарить его Энн, как только она сказала, что хочет почитать Стайрона. Да и ладно, мне все равно лучше сейчас еще немного поспать.
Нет уж, ничего не лучше! Это снова зазвучал голос моего материнского «я», который я уже начинала ненавидеть.
Я принялась рассматривать свою старую книгу, которая уже и книгой-то быть перестала. У нее даже корешок развалился от старости, разделив ее на два отдельных томика, и, похоже, кое-каких страниц в середине не хватало — они выпали, и в образовавшуюся впадину, где когда-то было самое сердце истории Стайрона, кто-то вставил новое сердечко: маленькую записку.
У меня перехватило дыхание. Но мое материнское «я» не позволяло мне расслабляться.
Соберись, Эл, не спи, читай!
Я прочла записку Энн пять раз, и каждый раз это вызывало новый поток слез.
Мам, папа заставил меня написать ту чушь. Прости. Я кое-что подсмотрела в его компьютере. Надеюсь, ты тоже сумеешь это найти и вернешь Фредди назад. Я люблю тебя.
Энн
Вот ведь ублюдок! Нет, слово «ублюдок» для моего мужа теперь явно слабовато.
К записке Энн был прикреплен клочок бумаги с цепочкой каких-то букв и цифр. Шифр. Тот самый ключ к содержащейся в его компьютере информации. Но проблема в том, что сейчас мне в первую очередь был нужен совсем другой ключ, металлический, способный отпереть эту проклятую дверь и выпустить меня отсюда. А еще мне срочно требовалось новое тело, которое не испытывало бы ни боли, ни тошноты, ни озноба и не покрывалось бы каждую минуту потом. А пока что я напрочь застряла в спальне, имея на руках пароль к лэптопу Малколма и даже раздобыв распроклятую заколку, которой так и не смогла воспользоваться. И я принялась за работу, очень надеясь, что как можно дольше не услышу знакомого урчания автомобиля на нашей подъездной дорожке.
На этот раз я ухитрилась продержаться значительно дольше пяти минут. Ковыряясь заколкой в замке, я настороженно прислушивалась, ловя каждый подозрительный звук, но пока что слышала только лай собак или звон утренних воскресных колоколов. Когда я поняла, что снова лишилась сил, мое материнское «я», так и не дав мне отдохнуть, велело немедленно предпринять новую попытку. Это мое «я» командовало мной, как ротный не в меру развеселившимися новобранцами. Попробуй еще раз, давай, вставь эту гребаную заколку в замок! Но все мои попытки, увы, ничем не увенчивались. Это было безнадежно. Если и на этот раз чертова дверь не откроется, я лягу и немного отдохну. И будь он проклят, этот материнский голос.
Но замок, щелкнув, открылся. Всего одно последнее, победоносное движение — и ура-ура-аллилуйя! Ожидая сопротивления, я вылетела в резко распахнувшуюся дверь и ударилась плечом о противоположную стену коридора.
Я была свободна! Я выбралась из темницы!
Но меня в моем доме больше не было. Совсем. Ни свадебных фотографий, ни тех фотографий, где я с девочками, ни стопок адресованных мне писем, ни телеграмм, ни старых списков покупок — ничего, свидетельствовавшего о том, что здесь когда-то жила Елена Фишер Фэрчайлд. Оказалось, что это очень странное ощущение — понять вдруг, что тебя как бы и нет. Что ты больше не существуешь. Когда я с невероятным трудом поднялась по лестнице и добралась до кабинета, то сразу увидела, что и там все мое куда-то исчезло. Ну это ладно. Мне ничего моего и не было нужно; мне было нужно кое-что, принадлежавшее Малколму.
Я выдернула шнур из розетки, схватила его лэптоп и бросилась вниз, даже не заглянув в комнаты Энн и Фредди. Впрочем, слово «бросилась» не слишком годилось для той черепашьей скорости, какую позволяли мне развить мои ослабевшие ноги. Я все же добралась до спальни, чтобы прихватить с собой ту растрепанную книгу и ручку Мелиссы, которую спрятала в подушку еще в пятницу вечером. Мне страшно хотелось здесь и остаться, лечь отдохнуть в этой мягкой постели, подушка меня так и манила, но я, заглушив в себе это желание, снова поспешила вниз, на кухню, к тому ящику, в который мы обычно сваливали всякий «мусор»; там же всегда хранились и запасные ключи.
Пожалуйста, господи, — молилась я, — пусть ключи от моей «Акуры» окажутся на месте! Я душу готова продать за то, чтобы сейчас их заполучить. Я старалась не думать о том, что, наверное, давно уже продала свою душу и теперь у меня ничего не осталось для заключения каких-либо сделок.
Ключи были в ящике.
Через тридцать секунд я выбралась из дома через заднюю дверь, и ноябрьский холод, словно карающая десница, сразу ударил меня в лицо; голые руки и босые ноги мгновенно заледенели. Я бросила вещи на переднее сиденье «Акуры», плюхнулась туда сама и попыталась все же заключить очередную сделку с судьбой, не особенно рассчитывая, что «Акура» сразу заведется. Когда же она негромко заурчала, возвращаясь к жизни, я включила задний ход и осторожно выбралась на подъездную дорожку, но в последнюю секунду успела услышать, как в доме отчаянно завопила сигнализация.
Глава шестьдесят восьмая