— Вот, дорогая, пейте. Аккуратно, не торопитесь, маленькими глоточками. — Он положил свою прохладную руку мне на лоб, и это, как ни странно, меня успокоило. Как только я сказала, что напилась, он забрал стаканчик и попросил меня немного сдвинуться вниз, и сразу же ноги мои как бы сами собой оказались закреплены в стременах.

— Это займет меньше минуты, — сказал мне Алекс и ловко вставил расширитель, искусственно меня перед собой раскрывая.

Я лежала неподвижно, сознавая, что впервые в жизни позволила, чтобы над моим телом совершили насилие. Что ж, в определенном смысле я это заслужила.





Глава шестьдесят вторая




ТОГДА:

Я начала ненавидеть Мэри Рипли, когда училась уже в двенадцатом классе, через несколько месяцев после того, как Мэри перевелась в нашу новую частную школу, где я наконец-то почувствовала себя одной из «избранных» — то есть самых хорошеньких девочек в школе, у которых губы всегда были накрашены, а волосы тщательно уложены с помощью лака; частью этого мини-общества, как мне казалось, я всегда и стремилась стать. И вот теперь я каждый день, сидя позади Мэри на занятиях по английскому у миссис Хилл, была вынуждена смотреть на ее тощую спину и усыпанный хлопьями перхоти черный пуловер, который она носила изо дня в день.

Мэри Рипли была тоненькой рыжеволосой девочкой, далеко не глупой, но жила она в другом конце города и вообще была не такой, как мы. Она принадлежала к той полудюжине учеников, которых на благотворительных началах каждый год принимали в элитные школы; за их обучение платила Академия Роквилла. Свой завтрак Мэри приносила в мятом бумажном пакете, который уже стал мягким от длительного пользования. Туфли на ней были весьма поношенные, да и, пожалуй, маловаты ей на целый размер, а потому она во время урока частенько наполовину вытаскивала из них пятки, демонстрируя истертые до прозрачности носки. Но я ненавидела ее вовсе не за то, что она бедная, и не за то, что у нее десять братьев и сестер.

Я ненавидела Мэри Рипли, потому что она одним своим присутствием могла снова утянуть меня на дно бочки, откуда я с таким трудом только что выкарабкалась.

Те девочки, обществом которых я в то время так дорожила, называли ее не иначе как Страхолюдина Мэри. Во время перемен они шарахались от нее в тесных коридорах, делая вид, что от нее можно «что-нибудь подцепить»; в школьном кафетерии они собирались тесными группками за «своими» столиками, открывали пакеты с чипсами и сэндвичами, купленными в буфете на собственные карманные деньги, и перешептывались, комментируя невероятную плодовитость ирландских предков Мэри, когда считали, что она не может их услышать.

Однажды в начале ноября — помнится, это был вторник — я, не выдержав их злобного шипения, сказала за ланчем:

— Она вовсе не такая плохая. — И тут же три пары подведенных тушью глаз, яростно сверкнув, уставились на меня, а Сьюзен даже пошутила:

— Так, может, ты пригласишь ее на нашу следующую вечеринку, Эл? Придешь с ней, а не с Малколмом, раз уж она тебе так сильно нравится. — И она, изображая искренний ужас, чуть сползла на стуле и прошептала: — О господи! Вот и она! И, кажется, прямо к нам идет!

Мэри действительно направлялась к нам.

— Привет, Эл, — сказала она, не обращая внимания на вытаращенные от изумления глаза остальных девчонок. — Ты не хочешь немного прогуляться со мной в субботу, если ты, конечно, ничем не занята? — Голос у Мэри был тихий, мягкий; у меня лично он всегда вызывал ассоциации с собакой, которую слишком часто пинают ногами.

— Извини, — сказала я. — Но в субботу у нас «хоумкаминг»[49].

Сьюзен захихикала, подталкивая локтем то Беки, то Николь. А когда Мэри ушла, она заявила мне:

— Тебе просто необходимо от нее избавиться, Эл. А то на нас уже люди смотрят.

А в среду Мэри налетела на меня после урока физкультуры.

Я тут же вскочила, с трудом вытащив расческу из густых, еще влажных волос, и сердито закричала, сама не знаю на кого — на Беки, на Сьюзен или на Николь, которые возбужденно что-то обсуждали в другом конце раздевалки. Вечеринка должна была состояться уже в субботу, и мы без конца строили планы, спрашивали друг друга: «А что ты наденешь?», беспокоились, какие туфли лучше надеть (сремешками и открытым носом или закрытые), какую помаду выбрать (матовую или с блеском), каким лаком покрыть ногти («френч» или классическим ярко-красным).

— А я собираюсь использовать помаду «Полночь», такую розовато-лиловую, — провозгласила Сьюзен откуда-то из-под полотенца.

Николь цапнула Сьюзен за пояс от шортиков.

— Тоже мне сюрприз! Они бы еще назвали эту помаду «Миссионерская полночь» или «Полночный член Билли Бакстера» — потому что именно на нем она и окажется.



Сьюзен ответила не менее злой шуткой, и Николь взвыла от смеха, а я бросилась к ним через всю раздевалку, чтобы показать мое последнее приобретение в области макияжа. Вот тут-то Страхолюдина Мэри, вечно ходившая с опущенной головой и смотревшая себе под ноги — то ли из опасения, что может с кем-то столкнуться, то ли из чувства униженности и отвращения к себе, — на меня и налетела.

Прекрати, Елена! Ты же прекрасно знаешь, что это ты сама на нее налетела. Ты ее попросту не заметила, эту вечную невидимку, вот и столкнулась с ней.

И мы обе грохнулись на пол, роняя чужие полотенца и гимнастические шортики.

Николь снова взвыла от смеха.

— Ты осторожней, Лен. Смотри, наберешься этих католических вошек.

Я, конечно, могла бы что-то ей ответить. Ну, во всяком случае, могла бы сказать нечто отличное от того, что сказала. Или прибавить к тому, что сказала, что-то еще. Или сказать Страхолюдине Мэри что-то совсем другое, а не те слова, которые я даже сейчас припоминать не осмеливаюсь.

Но я все-таки сказала именно те слова, потому что сама Мэри была для меня отнюдь не так важна, как то, вернусь ли я на дно бочонка с рыбой.

Мне кажется, у всех нас есть некий встроенный защитный механизм, этакий щит безопасности, и механизм этот включается каждый раз, как мы совершаем глупые ошибки. Мой «щит» включился в то же утро, и я ощущала его как некое, черт бы его побрал, энергетическое поле из плохого научно-фантастического фильма, как некое поле гравитации, втянувшее меня в себя и не отпускавшее. Я встала, так и оставив Мэри, растерянную и, возможно, навсегда разбитую вдребезги, лежать на плиточном полу. Хотя она всегда казалась мне чем-то вроде хрупкой хрустальной вазы, качающейся на самом краешке каминной полки и готовой упасть и разлететься в пыль, как только испорченные расшалившиеся дети, играющие рядом, случайно ее столкнут, даже не подумав о том, какой ущерб способны нанести слишком резкий взмах руки или слишком быстрый поворот головы. Я немного постояла над ней и пошла прочь, твердо сказав себе: я лучше умру, чем стану такой, как Мэри.

Все так и было. Вот только вслух я сказала нечто куда более отвратительное. Да, именно вслух, а не про себя.

После этого случая Мэри словно превратилась в призрак, так что никто из нас не удивился, когда она вдруг совсем исчезла.

Нет, исчезла не так, как исчезают настоящие призраки — я в подобное дерьмо не верила. Просто в один прекрасный день в декабре Мэри перестала ходить в школу. И лишь через неделю на общем утреннем построении нам объявили, что она заболела.


Кто-то говорил, что у нее пневмония. Кто-то утверждал, что рак. А грубые мальчишки из футбольной команды распустили мерзкую сплетню о том, что Мэри однажды утром посмотрелась в зеркало и, увидев свое отражение, умерла от испуга. Поскольку в нашей школе учились только старшеклассники, на похороны Мэри пошли все, в том числе и сплетники — директор сам вручил всем приглашения.

Вот что запомнилось мне об этом дне.

Я села в церкви на самую дальнюю скамью в левом углу, и мне как-то не слишком хотелось видеть, как войдут в церковь родители Мэри; а уж приближаться к гробу я определенно не собиралась. Гроб был простой, деревянный, покрытый лаком, чтобы выглядел хоть чуточку подороже. Я сидела, сгорбившись, и рассматривала собственные руки, сборник церковных гимнов, лежавший на подставке, скамеечку для коленопреклонений, которая поскрипывала, когда я непроизвольно начинала покачивать ее ногой. А потом я изо всех сил старалась не думать о том, что тело Мэри лежит в этом некрасивом ящике, когда пятеро ее братьев подняли гроб и понесли его к выходу; все они плакали как дети.

По нашему городу поползли всевозможные слухи о самоубийстве, и все гадали, как именно Мэри это сделала. Быстро это у нее получилось или же она долго мучилась? Кто и где нашел ее тело? В ванне с остывшей водой? В гараже? В подвале?

К весеннему триместру, когда будущих выпускников нашего класса уже начали принимать в колледжи, а первые нарциссы заставили постепенно забыть и о раскисшей земле, и о хлопьях мокрого снега, почти никто уже не вспоминал об этой девочке, носившей один и тот же изъеденный молью свитер, одни и те же поношенные, купленные в секонд-хенде туфли с подошвами тонкими, как ранний зимний ледок.

Да, к этому времени о ней позабыли уже почти все.





Глава шестьдесят третья




Закончив процедуру, Алекс удалил расширитель одним коротким рывком, сознательно сделав мне больно, а потом бросил меня, распятую в гинекологических стременах, липкую от лубриканта, с нутром, открытым всему свету, и отошел от стола, стягивая перчатки. Нет слов, чтобы описать, как мерзко я в тот момент себя чувствовала.

— Вытрите ее, приведите в порядок и уберите отсюда, — брезгливо приказал он медбрату и тут же ушел, даже не оглянувшись на только что искалеченную им женщину. На меня. Он совал в меня какие-то инструменты, вынимал их и снова совал что-то, и самое ужасное — все эти чисто механические, абсолютно равнодушные действия были его работой.

А мной занялся медбрат Мендер.

— Ну что ж, дорогая, дело сделано, — сказал он, заботливо и бережно меня вытирая. Сейчас он явно играл роль «доброго полицейского», устраняя беспорядок, устроенный его «плохим» коллегой.

А введенные в мой организм химические вещества уже начали действовать, деформируя и уродуя мои внутренности. Мендер любезно объяснил мне, чего мне стоит ожидать в ближайшие несколько часов, дней и недель. Моя правая рука дважды щелкнула авторучкой Мелиссы.

— У вас могут возникать довольно болезненные спазмы. Будем надеяться, что это будет ненамного хуже обычных менструальных болей. Если же трудно будет терпеть, примите одну таблетку обезболивающего. — Он вынул из кармана два заранее написанных рецепта и положил один из них на столик рядом со мной, а потом продолжил перечислять возможные побочные эффекты: — Также вполне возможна утрата аппетита.

— Ничего, — сказала я, — как-нибудь переживу.

— Хотя это весьма важный показатель. — Он спокойно и серьезно посмотрел на меня. — Даже если это и покажется вам нормальным. А также, если у вас поднимется температура или начнется сердцебиение — даже если и это покажется вам нормальным, — вы должны немедленно обратиться к врачу. Понимаете? Риск невелик, но чем раньше вам будет оказана медицинская помощь, тем лучше.

Одно слово все крутилось у меня на языке, и я невольно произнесла его вслух:

— Значит, возможен сепсис?

Мендер вздохнул.

— Как я уже сказал, риск невелик, он, по сути дела, бесконечно мал. Но нулевым не является. — Мне очень хотелось повторить ему то, о чем предупреждал меня Алекс. Наверное, тогда он по-иному рассчитал бы и все риски, и возможность развития сепсиса. — И на этот случай вот вам еще рецепт. — И он постучал пальцем по второму листку с размашистой подписью под напечатанным текстом. — Рецепты вы сможете заполнить, когда приедете домой, а принимать лекарство стоит начать с сегодняшнего вечера.

— А второй рецепт на что?

— Всего лишь на антибиотик. Он сильный, и доза большая. Прием этого средства должен устранить любое воспаление.

Все-таки врачи и медработники в политики явно не годятся. У них попросту нет времени следить за своими словами. Пока Мендер аккуратно сворачивал тему с моим лечением и убирал со столика расширитель и шприц для внутриматочной инъекции, я заметила, что все это он кладет в контейнер с надписью «Биологически опасные отходы». И все это время он, не умолкая, что-то говорил. По-моему, он считал, что так меня утешает.

— Таких, как вы, будет еще немало, моя дорогая, — сказал он, ласково похлопывая меня по руке. — Вскоре многие женщины прибегнут к тому же.

— И как они это сделают?

Он пожал плечами.

— Да просто отправятся в «Здоровье женщины». Если эти испытания пройдут успешно и риск осложнений действительно окажется настолько низким, как мы предполагаем, то и моя жена, черт возьми, наверняка на это согласится. Ей в декабре тридцать пять стукнет. Вообще-то она — самый настоящий рождественский ребенок. И она уже решила, что в любом случае сразу после дня рождения обратится в местную клинику «Здоровье женщины» и обо всем позаботится. Все к лучшему, если вам интересно мое мнение. Как известно, лучше предотвратить, чем лечить, верно?

— Так что, это на добровольной основе делается?

Мендер стал объяснять, а меня больше всего беспокоило то, достаточно ли большой памятью обладает та штуковина, которой снабдила меня Мелисса.

— О да, по-моему, в основном именно так. Всем ведь хочется иметь потомство от молодых и здоровых. Тридцать пять — это слишком много, говорят врачи. Что-нибудь, пожалуй, может пойти неправильно…

В основном.

— А как насчет недобровольной основы? Бывают какие-то другие случаи?

Мендер уже убрал все с хирургического столика из нержавеющей стали и принялся его мыть.

— А насчет этого вы не волнуйтесь, моя дорогая. Причин будет сколько угодно.

Господи, хоть бы «ручка» Мелиссы сумела все это записать и сфотографировать!