— Да, мам. Это Ома?.. Что с ней?
Мама тут же сменила тон, и теперь казалось, что она не просто устала, а находится на пределе умственных и физических возможностей.
— Ох, я даже не знаю! Она вроде бы и в порядке, и чувствует себя неплохо, но в целом это просто кошмар. Твой отец вызвал доктора Мендеса, и тот никакого особого ухудшения не обнаружил. — Сухой смешок. — Никакого! Однако он был вынужден вколоть ей успокоительное, чтобы она наконец перестала проповедовать, но даже и тогда она не перестала. Все время кричит, что я непременно должна тебе позвонить. Я объяснила, что это невозможно, но она еще сильней раскричалась. Ох, Елена, ты только представь себе: эта кошмарная женщина лежит у себя в комнате и целый день колотит тростью по кроватной раме. Врачи отказываются давать ей более сильное успокоительное из-за того, что сердце у нее уже очень изношенное и слабое, но мне кажется, что она скорее убьет себя, если будет продолжать буйствовать. — Мама помолчала, потом что-то сказала отцу, явно стоявшему рядом, и снова возникла в трубке. — В общем, я просто с ума схожу и со стопроцентной гарантией вскоре окончательно попаду в чертову психушку! Ох, Герхард, пожалуйста, заставь ее прекратить!
Фредди, застывшая рядом со мной, все это, разумеется, слышала, и я одними губами сказала ей: «Ничего страшного», а потом попросила маму:
— Ты все-таки постарайся успокоиться. Возьми себя в руки, пожалуйста. Жаль, что меня там нет, я бы тебе помогла.
— А мне не жаль! Зачем еще и тебе-то мучиться? Да ты и сама не смогла бы здесь долго находиться — ведь она все время только и делает, что говорит, говорит, говорит… О сестре этой Мириам рассказывает. И так, не переставая, со вчерашнего вечера. Эл, твоего отца это просто убивает, и он… Черт! Он, кажется, сюда идет. Ты не вешай трубку, хорошо? — И она, вдруг словно спохватившись, спросила: — А ты-то как? И Фредди?
Мне очень хотелось все ей рассказать, но я прикусила язык.
— У нас все нормально, мам.
— Ну вот, папа пришел и говорит, что она рвется с тобой поговорить. Ты уж постарайся ее развеселить, пошути с ней, хорошо?
По телефону было слышно, как мама идет по коридору в дальнюю комнату, где теперь обитала Ома, и навстречу ей явственно доносится голос моей бабушки, довольно слабый, но тем не менее весьма пронзительный. Потом он зазвучал гораздо громче, и Фредди сразу потянулась к телефонной трубке. Она даже попыталась вырвать ее у меня из рук, но я сказала: «Подожди минутку», поскольку была совсем не уверена, что Фредди стоит слушать раздраженные вопли Омы.
— Ома, дорогая, как ты там? — сказала я.
— Не нравится мне быть такой старой! Старух никто никогда не слушает.
— Я всегда тебя слушаю.
— Твоей матери пришлось звонить Малколму и врать, что у меня совсем плохо с сердцем, только тогда он все-таки продиктовал ей этот телефонный номер и сказал, что по нему можно до тебя дозвониться, но только в самом крайнем случае. И все получилось, как видишь. Я же говорила им, что это вполне возможно! Но меня, как всегда, никто не слушал.
— Ну что ты, они всегда тебя слушают. И я тоже. Вот и сейчас я с тобой разговариваю, а Фредди стоит рядом и рвется с тобой поздороваться и поболтать.
— Не сейчас, Лени. Потом. Сейчас ты меня послушай. Помнишь, я рассказывала тебе о моей подруге Мириам? — Перед словом «подруга» бабушка как бы споткнулась на мгновение. Это была почти неощутимая заминка, но я все же ее заметила. А Ома уже продолжала, не дожидаясь моего ответа: — И потом я все думала, вспоминала… Это касается моего двоюродного деда… — она снова словно споткнулась, — и того, что случилось с сестрой Мириам.
Честно говоря, слушала я вполуха, пытаясь одновременно внушить Фредди, что она должна немного подождать, а заодно внимательно осматривая кабинет Марты Андервуд. На этот раз он был освещен гораздо лучше, да и выглядел намного уютней благодаря сногсшибательной настольной лампе «от Тиффани», отбрасывавшей на стену настоящий калейдоскоп цветных зайчиков.
— Ты пока этой красотой полюбуйся, — шепнула я Фредди, — посмотри, какие дивные краски, а я еще минутку поговорю с Омой и передам трубку тебе, хорошо?
Мне было слышно, как бабушка что-то сказала по-немецки моему отцу, затем в трубке снова зазвучал ее голос:
— У сестры Мириам была эпилепсия. Ну, знаешь, это такие припадки.
— Я знаю, что такое эпилепсия, Ома.
— Да. Конечно, знаешь. Так вот, через год после того, как я вступила в Союз немецких девушек, Мириам неожиданно пришла ко мне домой. Это было, по-моему, в сентябре. Возможно, в начале октября. Было еще не очень холодно, и, по-моему, шел дождь.
Отец на заднем плане выразительно кашлянул и сказал:
— Ты просто изложи ей суть, Mutti. Описания погоды Лени совершенно ни к чему.
— Мне все-таки кажется, что в тот день шел дождь, — сказала Ома, словно не слыша моего отца. — Мы с Мириам тогда уже совсем перестали общаться, даже не разговаривали, но она все-таки пришла, причем одна, и спросила у моего отца, можно ли ей со мной увидеться. Да, Герхард, тогда действительно шел дождь. Я хорошо помню, что на Мириам был ее блестящий плащ и совершенно грязные туфли, она даже в дом заходить из-за этого не хотела.
Я чувствовала, что сейчас бабушка начнет повторяться, а потому и сама уставилась на цветные зайчики на стене, которые отбрасывали кусочки стекла, вделанные в корпус поддельной лампы «от Тиффани». Я рассматривала бронзовую подставку лампы и полированную поверхность письменного стола, на котором она стояла. На столе у Марты Андервуд царил идеальный порядок; просто так там не валялось ни одной бумажки; карандаши стояли в подставке, как деревянные солдатики; блокноты и папки вставлены в держалки. Именно поэтому мой взгляд и зацепился за конверт, лежавший рядом с телефоном как-то уж слишком вольно. Это была, пожалуй, единственная вещь, нарушавшая общий порядок.
Это был тот самый конверт, который Андервуд положила на стол, когда пошла за дополнительными подушками для Фредди.
Конверт был толком не запечатан, а застегнут металлической скрепкой-бабочкой, клей под клапаном совершенно высох, и Алекс в спешке, видимо, не обратил на это внимания. Я сразу поняла, что открыть конверт ничего не стоит, и пока Ома рассказывала об этой эпилептичке, сестре Мириам, и о том, как подвал у них в доме затопило из-за сильных дождей и как ей самой пришлось убирать грязь в прихожей, когда Мириам ушла, я взяла его, перевернула, взвесила на ладони и прочла адрес, а также штамп, поставленный с обеих сторон: «Конфиденциально. Не копировать».
И даже не успев отдать себе отчет в том, что творю, я уже зажала телефон между ухом и плечом, отогнула металлические крылышки скрепки и вытащила из конверта его содержимое. С первой же страницы слова полетели мне в лицо, как камни:
Петра,
вот план в продолжение нашей дискуссии. Ты поймешь, почему я не захотел посылать его по электронной почте. Слишком много лишних глаз.
С любовью,
Алекс.
Ома между тем продолжала что-то говорить — о каком-то враче, о сестре Мириам, о том, что из-за сырости в подвале сгнили морковь и картошка. Не знаю, о чем она говорила еще, но я была уже на второй странице письма, и там оставалось еще несколько.
ПОКОЛЕНИЕ: нулевое (от тринадцати до пятидесяти пяти лет); учащиеся и преподаватели женского пола из выбранных наугад государственных школ.
ЦЕЛЕВЫЕ ГРУППЫ НАСЕЛЕНИЯ: лица с показателями Q-теста ниже среднего уровня; различные этнические группы (TBD[45]); люди с врожденными, генетическими или социальными аномалиями, у которых имеется подтвержденное свидетельствами аномальное потомство.
МЕТОД: по всей вероятности, хинакрин (?) (см. предыдущие доклады по гормональной терапии и ее осложнениям).
РИСК ДЛЯ ИСПЫТУЕМЫХ: от небольшого до весьма значительного; потенциально возможен смертельный исход.
ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ: сочтен положительным; проверке не подлежит.
СООТНОШЕНИЕ СТОИМОСТЬ/ВЫГОДА: от хорошего до отличного.
— …и Мириам стояла там и во всем обвиняла меня, словно я сама это сделала! — донесся до меня усталый голос бабушки. Она немного помолчала и спросила: — Ты слышала, что я сказала, Liebchen?
— Да, Ома. Конечно, я все слышала, — машинально ответила я и перешла на третью страницу.
ПОКОЛЕНИЕ: номер один (до двенадцати лет); учащиеся обоих полов или неопределенной половой принадлежности.
ЦЕЛЕВОЕ НАСЕЛЕНИЕ: СМ. ВЫШЕ (за исключением потомства).
МЕТОД (TBD): наследуемая мутация через прицельное изменение генетического кода.
РИСК ДЛЯ ИСПЫТУЕМЫХ: незначительный.
ВОЗМОЖНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ: 80–90 % в поколении № 1 с усилением в геометрической пропорции в последующих поколениях.
СООТНОШЕНИЕ СТОИМОСТЬ/ВЫГОДА: в зависимости от используемого метода; предварительная оценка положительная.
Настенные часы отбили еще четверть часа, и Андервуд, просунув голову в дверь, спросила:
— Все в порядке? Вам нужно еще немного времени?
— Всего минут пять, пожалуйста. Это очень серьезно. — Я с удивлением услышала, как мои губы сами выговаривают эти слова.
И тут же в трубке по-немецки закричала Ома, требуя, чтобы я слушала ее как можно внимательней:
— Я сказала, что они стерилизовали ее, Лени! Они увезли ее и что-то там у нее вырезали, а потом привезли обратно. Ты меня слышишь? Они сделали это с сестрой Мириам! Выпотрошили и обратно привезли!
Ома на двух языках выкрикивала какие-то числа и годы, говорила о гигантских квотах, выделенных на проведение подобных опытов, и о врачах, соревнующихся друг с другом за получение этих квот. Но я запомнила только два числа: пятьдесят тысяч и один.
Пятьдесят тысяч операций всего лишь за один год.
Каким-то образом — не думаю, что я когда-нибудь пойму, как мне это удалось, — мои руки сами собой стали поспешно засовывать листки бумаги обратно в конверт, и я швырнула его на стол в лужицу разноцветного света, словно он мог меня обжечь, если б я хоть на секунду дольше подержала его в руках. Впрочем, лицо мое и так уже горело от стыда — мне было невероятно стыдно из-за того, что я позволила себе усомниться в правдивости бабушкиных слов.
— Я слышу тебя, Ома. Я очень хорошо тебя слышу.
— Вам нужно немедленно вернуться домой, Liebchen. Тебе и Фредди. Вам обеим нужно поскорей бежать оттуда, пока не случилось нечто ужасное.
— Конечно, Ома. Я все понимаю. — Вот только щелкну застежкой своих волшебных сапог-скороходов и сразу окажусь дома. При мысли об этом я почувствовала вдруг, что комната начала как-то странно раскачиваться и вращаться вокруг меня, и сунула телефон Фредди. — Ну, теперь твоя очередь, — с трудом вымолвила я, горло у меня пересохло. — Поздоровайся с прабабушкой и поговори с ней.
Пока Ома и Фредди разговаривали, я была способна лишь сидеть, прямая как штырь, в светлом и неуютном директорском кабинете и смотреть на конверт с несколькими листками бумаги, который лежал на столе, ожидая отправки.
Мама тут же сменила тон, и теперь казалось, что она не просто устала, а находится на пределе умственных и физических возможностей.
— Ох, я даже не знаю! Она вроде бы и в порядке, и чувствует себя неплохо, но в целом это просто кошмар. Твой отец вызвал доктора Мендеса, и тот никакого особого ухудшения не обнаружил. — Сухой смешок. — Никакого! Однако он был вынужден вколоть ей успокоительное, чтобы она наконец перестала проповедовать, но даже и тогда она не перестала. Все время кричит, что я непременно должна тебе позвонить. Я объяснила, что это невозможно, но она еще сильней раскричалась. Ох, Елена, ты только представь себе: эта кошмарная женщина лежит у себя в комнате и целый день колотит тростью по кроватной раме. Врачи отказываются давать ей более сильное успокоительное из-за того, что сердце у нее уже очень изношенное и слабое, но мне кажется, что она скорее убьет себя, если будет продолжать буйствовать. — Мама помолчала, потом что-то сказала отцу, явно стоявшему рядом, и снова возникла в трубке. — В общем, я просто с ума схожу и со стопроцентной гарантией вскоре окончательно попаду в чертову психушку! Ох, Герхард, пожалуйста, заставь ее прекратить!
Фредди, застывшая рядом со мной, все это, разумеется, слышала, и я одними губами сказала ей: «Ничего страшного», а потом попросила маму:
— Ты все-таки постарайся успокоиться. Возьми себя в руки, пожалуйста. Жаль, что меня там нет, я бы тебе помогла.
— А мне не жаль! Зачем еще и тебе-то мучиться? Да ты и сама не смогла бы здесь долго находиться — ведь она все время только и делает, что говорит, говорит, говорит… О сестре этой Мириам рассказывает. И так, не переставая, со вчерашнего вечера. Эл, твоего отца это просто убивает, и он… Черт! Он, кажется, сюда идет. Ты не вешай трубку, хорошо? — И она, вдруг словно спохватившись, спросила: — А ты-то как? И Фредди?
Мне очень хотелось все ей рассказать, но я прикусила язык.
— У нас все нормально, мам.
— Ну вот, папа пришел и говорит, что она рвется с тобой поговорить. Ты уж постарайся ее развеселить, пошути с ней, хорошо?
По телефону было слышно, как мама идет по коридору в дальнюю комнату, где теперь обитала Ома, и навстречу ей явственно доносится голос моей бабушки, довольно слабый, но тем не менее весьма пронзительный. Потом он зазвучал гораздо громче, и Фредди сразу потянулась к телефонной трубке. Она даже попыталась вырвать ее у меня из рук, но я сказала: «Подожди минутку», поскольку была совсем не уверена, что Фредди стоит слушать раздраженные вопли Омы.
— Ома, дорогая, как ты там? — сказала я.
— Не нравится мне быть такой старой! Старух никто никогда не слушает.
— Я всегда тебя слушаю.
— Твоей матери пришлось звонить Малколму и врать, что у меня совсем плохо с сердцем, только тогда он все-таки продиктовал ей этот телефонный номер и сказал, что по нему можно до тебя дозвониться, но только в самом крайнем случае. И все получилось, как видишь. Я же говорила им, что это вполне возможно! Но меня, как всегда, никто не слушал.
— Ну что ты, они всегда тебя слушают. И я тоже. Вот и сейчас я с тобой разговариваю, а Фредди стоит рядом и рвется с тобой поздороваться и поболтать.
— Не сейчас, Лени. Потом. Сейчас ты меня послушай. Помнишь, я рассказывала тебе о моей подруге Мириам? — Перед словом «подруга» бабушка как бы споткнулась на мгновение. Это была почти неощутимая заминка, но я все же ее заметила. А Ома уже продолжала, не дожидаясь моего ответа: — И потом я все думала, вспоминала… Это касается моего двоюродного деда… — она снова словно споткнулась, — и того, что случилось с сестрой Мириам.
Честно говоря, слушала я вполуха, пытаясь одновременно внушить Фредди, что она должна немного подождать, а заодно внимательно осматривая кабинет Марты Андервуд. На этот раз он был освещен гораздо лучше, да и выглядел намного уютней благодаря сногсшибательной настольной лампе «от Тиффани», отбрасывавшей на стену настоящий калейдоскоп цветных зайчиков.
— Ты пока этой красотой полюбуйся, — шепнула я Фредди, — посмотри, какие дивные краски, а я еще минутку поговорю с Омой и передам трубку тебе, хорошо?
Мне было слышно, как бабушка что-то сказала по-немецки моему отцу, затем в трубке снова зазвучал ее голос:
— У сестры Мириам была эпилепсия. Ну, знаешь, это такие припадки.
— Я знаю, что такое эпилепсия, Ома.
— Да. Конечно, знаешь. Так вот, через год после того, как я вступила в Союз немецких девушек, Мириам неожиданно пришла ко мне домой. Это было, по-моему, в сентябре. Возможно, в начале октября. Было еще не очень холодно, и, по-моему, шел дождь.
Отец на заднем плане выразительно кашлянул и сказал:
— Ты просто изложи ей суть, Mutti. Описания погоды Лени совершенно ни к чему.
— Мне все-таки кажется, что в тот день шел дождь, — сказала Ома, словно не слыша моего отца. — Мы с Мириам тогда уже совсем перестали общаться, даже не разговаривали, но она все-таки пришла, причем одна, и спросила у моего отца, можно ли ей со мной увидеться. Да, Герхард, тогда действительно шел дождь. Я хорошо помню, что на Мириам был ее блестящий плащ и совершенно грязные туфли, она даже в дом заходить из-за этого не хотела.
Я чувствовала, что сейчас бабушка начнет повторяться, а потому и сама уставилась на цветные зайчики на стене, которые отбрасывали кусочки стекла, вделанные в корпус поддельной лампы «от Тиффани». Я рассматривала бронзовую подставку лампы и полированную поверхность письменного стола, на котором она стояла. На столе у Марты Андервуд царил идеальный порядок; просто так там не валялось ни одной бумажки; карандаши стояли в подставке, как деревянные солдатики; блокноты и папки вставлены в держалки. Именно поэтому мой взгляд и зацепился за конверт, лежавший рядом с телефоном как-то уж слишком вольно. Это была, пожалуй, единственная вещь, нарушавшая общий порядок.
Это был тот самый конверт, который Андервуд положила на стол, когда пошла за дополнительными подушками для Фредди.
Конверт был толком не запечатан, а застегнут металлической скрепкой-бабочкой, клей под клапаном совершенно высох, и Алекс в спешке, видимо, не обратил на это внимания. Я сразу поняла, что открыть конверт ничего не стоит, и пока Ома рассказывала об этой эпилептичке, сестре Мириам, и о том, как подвал у них в доме затопило из-за сильных дождей и как ей самой пришлось убирать грязь в прихожей, когда Мириам ушла, я взяла его, перевернула, взвесила на ладони и прочла адрес, а также штамп, поставленный с обеих сторон: «Конфиденциально. Не копировать».
И даже не успев отдать себе отчет в том, что творю, я уже зажала телефон между ухом и плечом, отогнула металлические крылышки скрепки и вытащила из конверта его содержимое. С первой же страницы слова полетели мне в лицо, как камни:
Петра,
вот план в продолжение нашей дискуссии. Ты поймешь, почему я не захотел посылать его по электронной почте. Слишком много лишних глаз.
С любовью,
Алекс.
Ома между тем продолжала что-то говорить — о каком-то враче, о сестре Мириам, о том, что из-за сырости в подвале сгнили морковь и картошка. Не знаю, о чем она говорила еще, но я была уже на второй странице письма, и там оставалось еще несколько.
ПОКОЛЕНИЕ: нулевое (от тринадцати до пятидесяти пяти лет); учащиеся и преподаватели женского пола из выбранных наугад государственных школ.
ЦЕЛЕВЫЕ ГРУППЫ НАСЕЛЕНИЯ: лица с показателями Q-теста ниже среднего уровня; различные этнические группы (TBD[45]); люди с врожденными, генетическими или социальными аномалиями, у которых имеется подтвержденное свидетельствами аномальное потомство.
МЕТОД: по всей вероятности, хинакрин (?) (см. предыдущие доклады по гормональной терапии и ее осложнениям).
РИСК ДЛЯ ИСПЫТУЕМЫХ: от небольшого до весьма значительного; потенциально возможен смертельный исход.
ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ: сочтен положительным; проверке не подлежит.
СООТНОШЕНИЕ СТОИМОСТЬ/ВЫГОДА: от хорошего до отличного.
— …и Мириам стояла там и во всем обвиняла меня, словно я сама это сделала! — донесся до меня усталый голос бабушки. Она немного помолчала и спросила: — Ты слышала, что я сказала, Liebchen?
— Да, Ома. Конечно, я все слышала, — машинально ответила я и перешла на третью страницу.
ПОКОЛЕНИЕ: номер один (до двенадцати лет); учащиеся обоих полов или неопределенной половой принадлежности.
ЦЕЛЕВОЕ НАСЕЛЕНИЕ: СМ. ВЫШЕ (за исключением потомства).
МЕТОД (TBD): наследуемая мутация через прицельное изменение генетического кода.
РИСК ДЛЯ ИСПЫТУЕМЫХ: незначительный.
ВОЗМОЖНЫЙ РЕЗУЛЬТАТ: 80–90 % в поколении № 1 с усилением в геометрической пропорции в последующих поколениях.
СООТНОШЕНИЕ СТОИМОСТЬ/ВЫГОДА: в зависимости от используемого метода; предварительная оценка положительная.
Настенные часы отбили еще четверть часа, и Андервуд, просунув голову в дверь, спросила:
— Все в порядке? Вам нужно еще немного времени?
— Всего минут пять, пожалуйста. Это очень серьезно. — Я с удивлением услышала, как мои губы сами выговаривают эти слова.
И тут же в трубке по-немецки закричала Ома, требуя, чтобы я слушала ее как можно внимательней:
— Я сказала, что они стерилизовали ее, Лени! Они увезли ее и что-то там у нее вырезали, а потом привезли обратно. Ты меня слышишь? Они сделали это с сестрой Мириам! Выпотрошили и обратно привезли!
Ома на двух языках выкрикивала какие-то числа и годы, говорила о гигантских квотах, выделенных на проведение подобных опытов, и о врачах, соревнующихся друг с другом за получение этих квот. Но я запомнила только два числа: пятьдесят тысяч и один.
Пятьдесят тысяч операций всего лишь за один год.
Каким-то образом — не думаю, что я когда-нибудь пойму, как мне это удалось, — мои руки сами собой стали поспешно засовывать листки бумаги обратно в конверт, и я швырнула его на стол в лужицу разноцветного света, словно он мог меня обжечь, если б я хоть на секунду дольше подержала его в руках. Впрочем, лицо мое и так уже горело от стыда — мне было невероятно стыдно из-за того, что я позволила себе усомниться в правдивости бабушкиных слов.
— Я слышу тебя, Ома. Я очень хорошо тебя слышу.
— Вам нужно немедленно вернуться домой, Liebchen. Тебе и Фредди. Вам обеим нужно поскорей бежать оттуда, пока не случилось нечто ужасное.
— Конечно, Ома. Я все понимаю. — Вот только щелкну застежкой своих волшебных сапог-скороходов и сразу окажусь дома. При мысли об этом я почувствовала вдруг, что комната начала как-то странно раскачиваться и вращаться вокруг меня, и сунула телефон Фредди. — Ну, теперь твоя очередь, — с трудом вымолвила я, горло у меня пересохло. — Поздоровайся с прабабушкой и поговори с ней.
Пока Ома и Фредди разговаривали, я была способна лишь сидеть, прямая как штырь, в светлом и неуютном директорском кабинете и смотреть на конверт с несколькими листками бумаги, который лежал на столе, ожидая отправки.