— А ты, похоже, весьма популярная личность, — сказала она, глядя, как молоденькая и хорошенькая домохозяйка, сияя, добавляет в воду волшебный порошок для удаления пятен, сперва продемонстрировав всем перепачканные джинсы и покрытый отвратительными пятнами воротник рубашки.

— Так бывает, когда выходишь замуж за чудовище.

— Ох, с каким удовольствием я бы этого ублюдка закопала!

— Это не так-то просто сделать, — возразила я и рассказала ей об Энн и об угрозах Малколма.

— Сегодня у нас королева Мадлен, — сообщила Мелисса, упав на диван со мной рядом. — Внемлите, подданные, нашему славному министру образования, ибо крепка ее любовная связь с компанией «Достойная семья»!

Руби Джо застонала, словно у нее вдруг заболели все зубы, когда ярко-синий, оттенка «электрик», костюм Мадлен Синклер заполнил плоский телевизионный экран. А я, устроившись поудобней и откинувшись на очень странные диванные подушки, твердые и мягкие одновременно, стала размышлять о том, действительно ли Мадлен во все это верит, или же компания «Достойная семья» платит ей такие деньги, что любой бы начисто позабыл, во что он должен верить и почему. Я просто не могла представить себе хоть одного человека — кроме Малколма, пожалуй, — который принял бы за чистую монету то, что несет эта женщина. Точнее, то, что она пытается нам всучить. Мне страшно захотелось ее выключить и включить что-нибудь другое, все равно что. Что-нибудь отупляющее, вроде «Колеса фортуны» или сериала «Остаться в живых» — это было бы в самый раз.

Моя мать сказала бы, что это самое лучшее, что можно смотреть по телевизору. И Ома сказала бы то же самое. И любой из моих европейских предков, десятилетиями живших в аду.

— И для того, чтобы мы могли двигаться вперед, — вещала Мадлен, так и оставшаяся на экране, — нам пришлось совершить несколько смелых, даже рискованных, шагов. Но смелость и готовность к риску — это как раз то, что нам необходимо. Всем нам. И именно сейчас. — Она особо выделила голосом слова «вперед», «необходимо», «сейчас» и «всем нам». Риторикой, надо признать, Мадлен Синклер владела безупречно. Был в ней этот вдохновляющий проповеднический пыл.

Радостное оживление аудитории явно не было искусственным. Еще бы! Тысячи людей собрались сегодня вечером в концертном зале Центра Кеннеди, чтобы вживую послушать выступление министра. Телекамеры, скользя по рядам зрителей, старательно отслеживали расцветающие на лицах улыбки. Например, моложавая пара с идеальными зубами хлопала особенно громко и долго. Какая-то семья из пяти человек так и застыла, держась за руки. Несколько мальчишек — судя по возрасту, ученики старших классов, — устроившихся в последнем ряду, пронзительно засвистели, сунув два пальца в рот.

— Вот в чем вопрос: когда же, наконец, мы скажем «довольно»? — Мадлен сегодня явно была в ударе и с удовольствием угощала толпу всем тем, чего эта толпа жаждала. — Когда мы поднимемся на борьбу за лучшую Америку? За лучшую семью? За лучшего человека? — И снова слова «Америка», «семья», «человек» прозвучали почти физически ощутимо.

И снова раздались приветственные крики и пронзительный восторженный свист.

А ведь эта женщина еще ничего толком и не сказала.

— Как же они ее любят, — удивилась Лисса. — Прямо-таки поклоняются ей, точно туземцы своим богам.

— С чего ты так решила?

— А ты посмотри. — Она говорила со мной, не отрывая глаз от экрана.

И я посмотрела.

— Ну и что? — сказала я. — Самые обыкновенные люди… — Слова еще не успели сорваться у меня с языка, а я уже поняла истинный смысл этого слова — обыкновенные.

Мадлен все продолжала петь сладкую песнь о достойной семье и замечательных людях, и телекамеры вновь принялись сканировать аудиторию. Мне показалось, что есть что-то неправильное в одинаковости лиц этих людей, радостно что-то выкрикивающих, а потом я поняла: просто все они друг на друга похожи — аккуратно подстрижены и одеты в свежевыглаженную хорошую одежду в стиле кэжуал, да и цвета были светлые и приятные, в основном белый. Короче, ничего общего с теми, что всего час назад сидели за столиками столовой школы № 46. На экране была воплощенная в жизнь идея нового высшего класса, рожденная Мадлен Синклер.

Но ведь это была также и идея Малколма. А когда-то — и моя собственная.

Мне казалось, что Мадлен смотрит прямо на меня, и в ее глазах я читала обвинение. Ты же ничем от меня не отличаешься, Елена, не так ли? — вполне могла бы сказать она.

— …и потому я с радостью и гордостью могу сообщить вам о ключевых направлениях работы FBP, — донеслось до меня из телевизора. — Совместная работа с экспертами Института геники и представителями компании «Здоровье женщины» позволила нам…

Я искоса глянула на Лиссу.

— FBP? Это еще что такое?

— Family Betterment Program[36], — шепотом ответила она. — Разве вы не следили?

— Да, конечно. Просто, должно быть, отвлеклась на секунду.

А Мадлен, еще более воодушевленная, тоном харизматичного проповедника перечисляла:

— Итак, первое — это английский язык.

Собравшаяся в Центре Кеннеди толпа радостно взревела.

— Простой, экономичный и своевременный, — продолжила она, кивая своим слушателям в знак одобрения. — Теперь второе. Наши друзья из Института геники проделали огромную работу, и я могу с радостью сообщить, что первая партия пренатальных тестов на IQ нового поколения готова к широкому использованию. Это один из основных шагов по определению врожденных дефектов еще до того, как они кому-то сильно испортят жизнь.

Снова раздались бурные аплодисменты, а Мадлен, заглянув в свои шпаргалки, сказала:

— Поскольку мы уже затронули тему Q-тестирования, давайте перейдем к вопросу номер три. Мы намерены гораздо чаще проводить генетические тесты, начав с нескольких особых групп населения. И опять же с целью улучшения народонаселения Америки в целом, а значит, и улучшения семей и их потомства.

В первых рядах, где сидела пресса, сразу же взметнулось несколько рук. Когда их поймала камера, то в третьей слева женщине я узнала журналистку Бониту Гамильтон, худую как щепка, которую Малколм всегда именовал не иначе, как «эта», и говорил, что ей «пора оставить свои дерьмовые попытки вмешиваться в дела правительства и поскорее сесть на поезд здравомыслия».

Улыбка Мадлен сразу померкла, и она ровным голосом сказала:

— Я отвечу на вопросы после того, как закончу. Спасибо.

Но мне показалось, что ее безупречная внешняя «облицовка» все же дала трещину.

— Тема номер четыре… — продолжила Мадлен. Эффектная пауза. — Вам, дамы, это должно быть особенно приятно. — Улыбка. — Нами одобрен федеральный грант для компании «Здоровье женщины». — Еще одна эффектная пауза. — Отныне все варианты обслуживания беременных, обеспечиваемые нашим новым партнером, будет покрывать ваша программа страхования, причем вне зависимости от наличия у вас направления из Института геники. Уже с завтрашнего дня все будет покрыто на сто процентов за счет этого гранта. Никаких вычетов, никаких дополнительных расходов. Ни цента из вашего кармана. А теперь я отвечу на некоторые из ваших вопросов.

Рука Бониты взлетела первой, но Мадлен ее проигнорировала. Один раз, два, три. Другие вопросы она отбивала с ловкостью циркового акробата, кружа вокруг сути, но никогда не давая ясного ответа. Почти каждая фраза, слетавшая с ее уст, включала слова «лучше», «достойней», «величие», «движение вперед».


Однако определяющей характеристикой Бониты Гамильтон являлось то, что она никогда не играла по чужим правилам. Так что когда ее рука взмыла в воздух в седьмой раз, а Мадлен, в очередной раз проигнорировав журналистку, обратилась к аккуратной женщине с жеманной улыбкой, сидевшей на два кресла дальше в том же ряду, Бонита попросту встала и выпрямилась, продемонстрировав все шесть футов своего роста.

— По-моему, я просто влюбилась в эту женщину, — с восхищением сказала Руби Джо.

— Доктор Синклер, — не дожидаясь разрешения, заговорила Бонита, — не могли бы вы подробнее рассказать о том, какие особые группы населения вы имели в виду?

— По-моему, я уже достаточно сказала на эту тему, мисс Гамильтон.

Но мисс Гамильтон, похоже, сдаваться не собиралась.

— Хотя бы несколько примеров.

Мадлен старательно растянула губы в искусственной улыбке.

— Но я же сказала…

— И все-таки что имеется в виду? Тюрьмы? Сиротские приюты? Места, где живут беженцы? — Бонита, сделав крошечную паузу, с фальшивой сердечностью улыбнулась прямо в камеру и закончила: — Или, может, государственные школы?

— Мы находимся в процессе определения этих групп населения. Все. Спасибо. — Отчасти скрытая кафедрой, Мадлен Синклер несколько оплошала, не успев сразу гордо выпрямить спину. Да и в голосе ее тоже как бы возникла крошечная трещинка.

— Спасибо, госпожа министр, — сказала Бонита и села на свое место. Но тут же снова вскочила: — Ах да, еще кое-что! Но это вопрос, скорее, к госпоже Пеллер. — И она повернулась в ту сторону, где сидела Петра Пеллер. — Как вы, то есть Институт геники, пришли к такому названию для вашей компании? Мне это всегда было очень интересно.

А мне вот нет — особенно после того, что Ома рассказала о своем дядюшке Эугене. И после того как я разыскала в интернете настоящее название этого института. Он назывался «Институт антропологии, человеческой наследственности и евгеники имени кайзера Вильгельма».

Евгеника. Наука, занимавшаяся родовитостью, выявлением «хороших родо́в».

Вся болтовня Мадлен Синклер насчет лучшей Америки, достойных семей и улучшенного человека сплеталась в одну ужасную, тошнотворную концепцию.

— Моя бабуля еще в пятидесятые годы училась в одной из тех самых государственных школ, — сказала Руби Джо, ткнув пальцем в экран телевизора как раз в ту минуту, когда Мелисса щелчком выключила его. — Похоже, мы тоже в это дерьмо угодили.





Глава сорок пятая




Я вспоминала, как когда-то в далеком прошлом целых четыре года пыталась постигнуть американскую историю, и первое, что приходило мне в голову, это бесконечные даты и имена американских президентов. Потом, конечно, всплывали еще какие-то даты, убийство какого-то эрцгерцога, ставшее причиной мировой войны, множество неясных фактов и последовательностей, перечисление аннексированных территорий и снова даты, даты.

То, о чем рассказывала нам сейчас Руби Джо, определенно не входило в программу курса лекций по истории, но вполне соответствовало всему тому, о чем я успела прочесть в книгах Малколма и в интернете, когда была у родителей. Разница была лишь в том, что рассказ Руби Джо давал этому кошмару вполне реальное название.

— Бабуля говорит, фургоны для тестирования приезжали несколько раз в год. Тестирование заключалось в основном в том, что всякие противные тетки заставляли детей отвечать на целую кучу абсолютно дерьмовых вопросов. — Руби Джо опасливо глянула на Лиссу. — Ох, простите, моя мама всегда говорила, что у меня грязный язык!

Лисса засмеялась.

— Ничего, говори. Меня твой язык ничуточки не смущает.

— И согласно решению Верховного суда, было объявлено, что трех поколений «имбецилов» вполне достаточно, — продолжила Руби Джо. — Это сам мистер Оливер Венделл Холмс[37] сказал. Холмс, не Гитлер! Можете вы в такое поверить? — Она умолкла и довольно долго пила воду. Потом возобновила свой рассказ: — В общем, бабуля моя прыгнула в автобус и поехала куда глаза глядят. Вы бы и «ой!» сказать не успели. Понимаете, у них был целый список нежелательных, основанный на результатах тестирования и на чем-то там еще. А бабушка была далеко не дура. И отнюдь не «имбецилка», как они выражались. Просто у нее бывали иногда приступы дурного настроения, понимаете? Ну, примерно такие, которые сейчас запросто таблетками лечат. Попринимайте седативные, говорит вам доктор, и все. А тогда никаких таких таблеток не было. Зато учреждений всяких было полно. Сотни.



И я вдруг вспомнила, как моя мать рассказывала о школе в Массачусетсе, а Малколм пренебрежительно остановил ее раздраженным «пока никто не жаловался».

— И представителей этих учреждений много в наш город приезжало, — продолжала Руби Джо. — Со своими тестами, блокнотами и высокомерно-презрительными манерами. Ну, сперва-то они, как говорила моя бабушка, были не слишком высокомерными. Это в основном были женщины, и они без конца улыбались, сияли прямо как солнышко и даже леденцы детям раздавали после прохождения теста. Правда, в той государственной школе, куда они ее отправили, никаких леденцов уже не было. И никаких улыбок тоже.

Вскоре мы выяснили, что бабушка Руби Джо по матери, точнее ее прабабушка, провела в той государственной школе два года и все потому, что несколько неучей, приходивших в восторг от проводимых ими тестов, решили, что без нее мир стал бы лучше. Вообще все, о чем целых полчаса рассказывала нам Руби Джо, звучало как убогая научная фантастика, но, увы, фантастикой это не было.

— Но ей же удалось выбраться оттуда? Для нее все кончилось благополучно? — спросила я.

— Ну, я же перед вами, разве это не доказательство? Руби Джо Прюитт, дочь Лестера Прюитта, первенца Бетти Энн Прюитт. Только меня вполне могло бы и не быть. Так что да, бабуля вовремя оттуда смылась.

Мелисса и я вопросительно на нее посмотрели, и Руби Джо, презрительно прищурившись, словно мы сами должны были обо всем догадаться, сказала:

— Да, все получилось супер-пупер, только вот что меня поражает: как это вы ухитрились совсем ничего не знать, какова жизнь там, откуда я родом? А теперь извините, но мне просто необходимо чуточку выпить. Я щас. — И она выскользнула из гостиной, оставив нас наедине с мертвым телевизором. В тишине слышалось только, как какой-то жук скребется в дальнем углу в поисках более темного и надежного убежища.

Этот жук заставил меня вспомнить о Дарвине, который писал обо всех этих мелких живых существах, что выползали из ила и грязи и постепенно менялись, приспосабливаясь к окружающему миру. В основном, правда, я думала о том, действительно ли нетерпимость к чужому, иному, у нас врожденная, или же ненависти к чужакам нужно учить. Я думала о Малколме, о его поистине беспредельном высокомерии. Я думала о том, какой я сама была в детстве и юности.

И я спросила у Лиссы:

— Неужели мы действительно такие? Мы, люди? Потому что если это так, то я бы, наверное, хотела быть кем-то иным. — Кем угодно, думала я, только не блестяще образованным и отвечающим всем нынешним стандартам человеческим существом. Да, кем угодно.

Мелисса на мой вопрос ответила далеко не сразу. Для начала она, раскрыв свой блокнот, самый обыкновенный старомодный блокнот с железной пружиной в корешке, принялась что-то писать. И лишь после этого, слегка наклонившись ко мне и упершись локтями в колени, сказала: