— Здесь ваш телефон будет отключен, — сообщила мне мисс Грей и забрала его у меня.

Итак, моя связь с внешним миром была полностью прервана, и мой телефон отныне будет храниться за очередной дубовой дверью вместе с телефоном Руби Джо. Я не имела понятия, смыслит ли что-нибудь миссис Мунсон в электронных гаджетах и есть ли телефон у нее. Судя по ее виду, вряд ли.

— Она и мой тоже забрала, — шепнула мне миссис Мунсон, словно прочитав мои мысли, когда мисс Грей повела нас по коридору к самой дальней двери. — Мой айфон! Самой последней модели! Целый терабайт памяти! Вся моя коллекция песен Джонни Кеша[35], включая его концертные записи! И все мои фильмы. Меня Мелисса зовут. Можно Лисса. — Она протянула мне руку, и, надо сказать, рукопожатие у нее оказалось довольно крепким. Заметив, какое удивленное у меня стало лицо, Лисса не без ехидства добавила: — А вы, наверно, ожидали, что меня зовут Агнес или Милдред?

Оказалось, что Алекс ждал нас снаружи. Он тут же схватил тяжеленный чемодан Лиссы и протянул руку за моим.

— Спасибо, я сама справлюсь, — быстро сказала я, и мы в сопровождении мисс Грей направились туда, где, как она выразилась, «находятся квартиры персонала».

Хоть мы и пробыли в административном здании всего полчаса, но уже успел наступить вечер, и за задней стеной дома стояла непроницаемая тьма. Я, глядя прямо перед собой, не в состоянии была даже силуэты деревьев различить; лишь подняв голову, я увидела на фоне темного неба обрисованные лунным светом верхушки неких растений, занимавших свободное место между зданиями государственной школы № 46. Впереди, если я правильно определила контуры этой структуры, высилось здание чудовищных пропорций, этакий Голиаф из камня и бетона, если его прочие части были пропорциональны гигантским гранитным глыбам в его основании. В свете стоявшего неподалеку фонарного столба я разглядела надпись на угловом камне: 1895.

— Это наш главный учебный корпус, — сообщила мисс Грей раздраженно-унылым тоном, и это напомнило мне, как моя старшая сестра впервые устроила мне экскурсию по факультетам своего университета. Я тогда была просто потрясена и самим видом тех старинных величественных зданий, каждое из которых принадлежало отдельному факультету, и тем, что целый город был посвящен исключительно учебе и научным занятиям; окна в этих зданиях, как мы увидели, пройдясь вечером по кампусу, светились допоздна, и за ними виднелись головы студентов, занятых серьезной работой.

Помнится, я тогда еще подумала: До чего же университеты, оказывается, похожи на ульи!

Следуя за мисс Грей, мы миновали еще два здания поменьше — это были два кирпичных здания-близнеца, и окна их ярко светились в темноте, но внутри стены в основном были просто белыми. Никаких постеров, никаких плакатов, никаких надписей типа: «Привет! Это твоя комната. Располагайся и чувствуй себя как дома».

И в ярком свете, бьющем из окон, хорошо были заметны вертикальные решетки, прикрепленные снаружи к каждому окну.

— Господи! — прошептала Руби Джо. — И в этом тоже бабушка оказалась права!

— Здесь у нас дортуары, — пояснила мисс Грей, махнув рукой сперва в одну сторону, затем в другую. И мне вдруг вспомнилось коварное предостережение ведущего одного из игровых телешоу: Провалите свой Q-тест и выиграете место в одном из этих дортуаров! — Мальчики в правом корпусе; девочки в левом, — пояснила она.

Мы прошли между этими зданиями, и Лисса шепнула:

— По-моему, больше похоже на тюремные камеры.

А я еще раз обернулась, чтобы снова взглянуть на приделанные к окнам решетки.

Нет, ну не могли же они и в самом деле поставить на окна решетки! Или могли? А может, если это все-таки решетки, то они остались там с тех далеких времен, когда эти здания были построены? Я же видела дату: 1895 год. Теперь эти решетки наверняка насквозь проржавели, а кое-где и осыпались; это всего лишь архитектурный артефакт, историческое напоминание, которое охрана памятников потребовала оставить в неприкосновенности.

Так я убеждала себя. Как легко мы порой способны поверить в некоторые вещи.

Наш маленький отряд, пройдя еще несколько сотен ярдов, оказался перед зданиями чуть меньшего размера, но построенными в том же стиле. Мисс Грей, по-прежнему чувствуя себя гидом, пояснила, что слева от нас столовая, а справа — «резиденции» преподавателей.

Только тут до меня дошло, что я еще и свой дом в три тысячи квадратных футов обменяла на некую жалкую «резиденцию».

Возле учительского дома наша сопровождающая наконец остановилась и сказала, подтвердив мои худшие опасения:

— В шесть у нас ужин. У вас как раз хватит времени, чтобы охрана проверила ваш багаж и выдала вам ключи от квартиры. Вы трое будете жить вместе. Первый этаж, налево от двойных дверей. Погоди-ка минутку, девочка, — вдруг обратилась она к Руби Джо. — Положи вещи на стол. И вы тоже.

Прежде чем я успела хотя бы вестибюль осмотреть, из-за стеклянной перегородки вынырнули двое мужчин. У них на груди не было никаких табличек с именами, а представиться они и не подумали. Швырнув наши чемоданы и сумки на стальной стол, они открыли их и стали рыться в вещах.

— Эй! — не выдержала Руби Джо. — Что это вы делаете, а? Кто вам разрешил рыться в моих вещичках?

И в моих тоже. И в «вещичках» Мелиссы Мунсон. Отвечать они не стали. Просто, расстегнув молнию, равнодушно перекапывали содержимое чемоданов. Никогда за долгие годы брака мои вещи, тем более белье и прочие интимные предметы, не подвергались столь внимательному досмотру. На коробку с тампонами в чемодане Руби Джо они уставились так, словно это блок кубинских сигар. Мелисса сильно вздрогнула, когда один из парней вытащил из ее вещей три фотографии в рамках и начал внимательно их изучать, отгибая заднюю часть каждой, вытаскивая ее из рамки, засовывая острое лезвие между слоями картона, уплотнителя и стекла.

— А это еще что такое? — грозно спросил тот, что рылся в вещах Руби Джо. Он держал в руках прозрачный пластмассовый ящичек, полный каких-то бутылочек, тюбиков и пробирок.

— Это мой набор косметики, — не моргнув глазом, ответила Руби Джо. — Ну там, тушь, основа, мазилки всякие. Краска для волос. А что, вы хотите попробовать?

Он не ответил — просто швырнул ящичек в ее раскрытую спортивную сумку, где и так уже царил полный хаос. Затем он слегка тряхнул сумку, чтоб закрылась, и с силой застегнул молнию. По сравнению с этой чудесной парочкой любой офицер транспортной службы безопасности США должен был бы получить золотую медаль за обходительность.

Мисс Грей еще раз показала нам, в каком направлении нужно двигаться дальше, и Алекс с чемоданом миссис Мунсон проводил нас ровно до дверей нашего будущего жилища. Затем он сказал: «Увидимся за обедом», развернулся и исчез в дальнем конце коридора за какой-то дверью.

Руби Джо только глаза вытаращила.

Я оказалась единственной, у кого была свободная рука; впрочем, и ключ тоже вручили именно мне, так что я первой вошла в наше новое жилище и окинула его взглядом. Все было не так уж и плохо. Во всяком случае, я ожидала чего-то вроде камеры в Алькатрасе пять на девять футов, когда, стоя посредине, с легкостью достаешь руками до обеих боковых стен. Больше всего эта квартирка напоминала обшарпанный номер в мотеле на шесть человек: одна просторная гостиная с кухонькой в углу, посреди которой круглый стол с четырьмя стульями, а у дальней стены довольно широкий раскладной диван-кровать. Окно в этой комнате было, а вот телевизора не было.

Я вкатила свой чемодан на середину спальни, которую нам отныне придется делить. Спальня была столь же скудно обставлена, как и гостиная. Три спальных места — обыкновенная довольно широкая кровать и еще двухъярусная — были поставлены так, что свободного места посредине почти не осталось. Стены в квартире были выкрашены в казенный бежевый цвет.

— А в наших краях даже в самых обшарпанных трейлерах и мебель, и оборудование получше, чем здесь, — заметила Руби Джо.

Первой к окну подошла Лисса. Она раздернула коричневые шторы и закашлялась, потому что с них так и посыпалась застарелая пыль. Лисса стояла у окна и молча в него смотрела. Да, собственно, в словах и не было необходимости.

На каждом окне была решетка.

Мой опыт подсказывал, что решетка обычно служит одной из двух целей. Она либо не пускает людей внутрь, либо не выпускает их наружу. Интересно, думала я с усиливавшимся неприятным предчувствием, с какой целью поставлены на окна эти решетки?






Глава сорок первая




Мы по очереди вымылись; ванная комната — холодный стерильный куб — была явно выгорожена из площади кухни. Вряд ли в бюджете государственной школы № 46 была заложена достаточно большая сумма на обустройство жилых помещений для преподавателей.

Ожидая, пока вымоются Лисса и Руби Джо, я ознакомилась с «Информационным листком», оставленным на круглом обеденном столе.

Ничего удивительного: это оказался, по сути дела, просто список правил.

— У них тут все запирают уже в девять вечера, — рассказывала я потом своим соседкам по комнате, которые вскоре стали для меня самыми близкими подругами. — У главной двери постоянно есть охрана. А все запасные выходы — и это особо подчеркнуто — снабжены сигнализацией, которая тут же включится, если кому-то из учителей взбредет в голову выйти погулять. Что за хренотень, черт побери?

Вряд ли бранные слова были так уж неприятны нашей пожилой Лиссе, потому что она бодро откликнулась из ванной:

— Хренотень — это точно!

— Погодите, там дальше еще интересней, — и я зачитала вслух: — «Обитатели каждого факультетского здания должны придерживаться того этажа, который подобран в соответствии с их половой принадлежностью. Никаких исключений не допускается. Все жилища снабжены датчиками задымления. Курить строго запрещено».

— Так где же нам курить? — удивилась Лисса.

— Очевидно, нигде. — И я еще раз перелистала все пять страниц «Информационного листка». — Здесь ничего не говорится насчет места для курения. Да, и алкоголь, между прочим, тоже ни-ни. Возможно, именно его-то эти два Шалтай-Болтая и пытались в нашем багаже отыскать.

Руби Джо хихикнула.

— Что такое?

— Я тебе потом расскажу. — В глазах у нее светилось коварство. — Ну, чего там еще нам нельзя? Может, нас ждет солдатская стрижка под ноль?

— Больше пока ничего. Только расписание занятий, — сказала я. — Да, и мы обязаны постоянно носить форму. Снимать ее разрешается только у себя «на квартире». «На квартире»! Боже мой! — Я прочитала им вслух еще несколько цитат из «листка» — сплошные грозные директивы: «вы обязаны», «вы должны» и «вы не должны». И нигде мне не встретилось ни одного слова «пожалуйста».

Двадцать четыре часа назад мы с Руби Джо ехали в автобусе, перебрасываясь шутками и постепенно перемещаясь поближе к кабине водителя и подальше от туалета с его отвратительными запахами мочи и дезинфектанта, насколько, конечно, нам могли позволить размеры нашего «рысака» и количество освобождавшихся мест. А сорок восемь часов назад я ела жареного цыпленка и пила искристое испанское вино, и мой муж вовсю притворялся, что в его блестящем семействе все в полном порядке.

Сейчас я чувствовала себя далеко не блестяще. Особенно когда сменила свое мягкое синее платье из джерси на мерзкую серую форму. Юбка и жакет сидели отвратительно, оказались страшно тяжелыми, а грубая ткань раздражала кожу.

— Да грошовые они, эти шмотки, сразу же видно! — возмутилась Руби Джо.

Но я уже почти забыла о грошовых шмотках. Голова моя была полна поистине «стодолларовых» мыслей, начиная с того, сколь сильно, должно быть, Энн меня сейчас ненавидит, и кончая тем, какое именно временное помешательство заставило меня собрать свои вещи, сесть в тот жуткий автобус и ехать через полстраны, не имея ни малейшего представления о том, во что я могу вляпаться.

Возможно, все матери полусумасшедшие. Возможно, это часть той сделки, которую мы заключаем, когда решаем позволить своему телу стать вместилищем и питательной средой для растущего ребенка; когда лежим, широко раздвинув ноги, и наши внутренности скручиваются узлом от боли; когда мы без конца тужимся, тужимся, тужимся, и нам уже начинает казаться, что силы совсем кончились; когда мы много ночей подряд бодрствуем, устроившись в кресле-качалке или на козетке возле рожденного нами крошечного существа, и покрываемся испариной при малейших изменениях в его аппетите, весе или температуре его тела.

Да, я совершила безумный поступок, приехав сюда. Но не менее безумный поступок я совершила бы, оставшись дома.

И теперь, так или иначе, выбора у меня не было.

Мы надели пальто и снова потащились по пустому коридору к выходу, мимо уже знакомых нам Шалтай-Болтаев. Если выбор сделан, все прочие варианты значения не имеют.

В столовую мы вошли последними. Там уже было полно народу, и миссис Андервуд посмотрела на нас весьма сердито, хотя когда я глянула на часы, то оказалось, что мы опоздали максимум на пять минут. Человек пятнадцать — мужчины и женщины в серой форме — уже сидели за столами; за каждый столик садились четверо. Две пожилые уборщицы поспешно принялись вытаскивать для нас дополнительные стулья из-за того стола в передней части столовой, откуда миссис Андервуд и мисс Грей вели наблюдение за всем помещением. Для детей — их было более сотни — были поставлены длинные скамьи без спинок, на которых они сидели довольно тесно, уставившись в стоявшие перед ними тарелки.

Перед глазами у меня мелькали тысячи, десятки тысяч сценок, виденных мной ранее в школьных кафетериях. Эти воспоминания перетекали одно в другое, точно смонтированные куски клипа: вот третьеклассники сдирают с бутербродов ломтики копченой болонской колбасы, съедают их, свернув трубочкой, а в хлебном мякише проедают дырку; вот баскетболисты из команды старшеклассников, продолжая одной рукой стучать по мячу, успевают одновременно откусывать чудовищные куски от больших красных яблок; вот компания местных умников, «яйцеголовых», устроилась поодаль от остальных, разбирая какое-то сложное алгебраическое уравнение; а вот неизбежные драки с использованием реквизита, принесенного для уроков домоводства.

Мне были так хорошо известны все звуки и запахи школьных столовых, что одного лишь взгляда на столовую государственной школы № 46 оказалось достаточно, чтобы понять: здесь все иначе, все здесь как-то неправильно.

Какой-то мужчина, худой, хрупкий и чуть ли не горбатый, согнулся над своей тарелкой, но глаза его так и шныряли туда-сюда — казалось, он следил за поединком стремительно движущихся теннисистов. Когда он поднял руку с зажатой в ней вилкой, я обратила внимание, что на руке у него всего три пальца. Рядом с ним сидела женщина с густыми черными волосами, в которых виднелись седые пряди. На губе у нее был заметный шрам, явно оставшийся после операции по устранению «волчьей пасти». Если не считать этого шрама, она была очень красива.

Среди обедающих были толстые мужчины и лысеющие женщины, люди с уродливыми крючковатыми носами и скошенными подбородками. А в дальнем углу четверо молодых людей, на лицах которых еще сохранились шрамы от многочисленных юношеских прыщей, о чем-то шептались, близко склонившись друг к другу, но моментально выпрямились и умолкли, когда миссис Андервуд попала в них испепеляющей молнией своего взгляда. Рядом с нашим столом виднелись колеса автоматического инвалидного кресла.

В общем, здесь царило то же разнообразие, что и во всех прочих столовых, которые мне доводилось видеть раньше, за исключением одной, но весьма существенной, отличительной детали: всякое разнообразие в этой комнате имело отношение к тому или иному варианту ущербности или безобразия.

Мелисса тоже обратила на это внимание, потому что, склонившись к моему уху, шепнула:

— Какая жалость, что нельзя прямо сейчас сказать: «Господи, слава тебе! Мы больше уже не в Канзасе!»

— Это точно, — тоже шепотом откликнулась я.

Дети были разного возраста — от первоклашек с вытаращенными глазами до долговязых старшеклассников, которые все еще растут, пытаясь достигнуть порога взрослости. Я пробежала глазами по тому ряду, где сидели девочки, и увидела Фредди.

И время для меня тут же остановилось. Все, что происходило далее, воспринималось мной как нарочито замедленное перемещение неких слайдов, которые с точно рассчитанной скоростью показывал мне некий невидимый оператор.

Первыми пришли в движение мои ноги — правая, левая, шажок, еще один. Затем сама собой на моей физиономии расплылась улыбка чуть ли не до ушей. Затем я, возможно, издала какое-то восклицание. Впрочем, возможно, мне это только показалось — «саундтрек» этого странного «фильма» вообще напоминал серию неких приглушенных подводных шумов. Моя рука сама собой погрузилась в карман жакета и извлекла оттуда пакетик печенья, захваченный мной из дома. Это было любимое печенье Фредди.

Еще шажок и еще, и вдруг остановка кадра.

Сперва я увидела ее туфли, затем тонкие золотистые волоски у нее на лодыжках, затем ее колени с маленькими побелевшими шрамами, оставшимися от детских забав и падений. Затем я обняла ее, вдохнула знакомый родной запах — запах простого мыла и детского тела, — и он наполнил мою душу до краев. А когда Фредди шепотом произнесла одно-единственное слово — мамочка! — я лишь с огромным трудом удержалась от слез.