— Но я не хочу с ним встречаться, — сопротивлялась я, тщетно пытаясь придумать какую-нибудь отговорку.
Твердая рука Малколма стиснула мое плечо. Голос его звучал холодно.
— Меня это не интересует. Ты позавтракаешь вместе со мной и Алексом, а затем мы весь день проведем с девочками. Весь. — Он помолчал, затем кисло улыбнулся и сказал: — А знаешь, я ведь запросто могу с тобой развестись. — И он щелкнул в воздухе пальцами. Этот необычный для него звук в просторной, не слишком нагруженной мебелью комнате прозвучал как-то особенно хрустко, словно Малколм с легкостью что-то сломал. Добавлять какие-либо слова ему, собственно, и не требовалось; вовсе не обязательно прибегать к штампам «мать-одиночка», «единственный кормилец» или «понижение Q-статуса». Левая рука Малколма по-прежнему тяжело лежала у меня на плече; правой рукой он закрыл крышку компьютера. Дискуссия была закончена.
Было уже два часа ночи, когда мы, направляясь по коридору к себе в спальню, прошли мимо комнат Энн и Фредди, и я услышала, что из-за каждой закрытой двери доносится тихий плач.
Глава двадцать вторая
Не знаю, куда делся этот уик-энд.
Говорят, время постоянно, устойчиво и всегда движется с одной и той же скоростью. Только это наглая ложь. Каждому ребенку известно, как медленно течет время в предрождественские дни; любая невеста скажет, что во время свадебного торжества время прямо-таки неслось вскачь. Каждая мать знает, как незаметно пролетают годы, следующие за рождением ее ребенка. Младенец в восемь фунтов весом невероятно быстро начинает весить сорок фунтов, а потом и сто. Ах, если бы малыши могли хоть немного помедлить и не расти до тех пор, пока не состарится их игрушечная лошадка, как в известной рождественской песенке!
Чемодан Фредди казался мне совсем легким, но, когда она сама попыталась его поднять, мускулы у нее на руках сильно напряглись.
— Ты лучше его кати, детка, — сказала я и вытянула ручку чемодана во всю длину. Его колесики задребезжали по деревянному полу, и мне показалось, что ударил гром небесный.
Энн, заметив, какое у меня стало лицо, тут же перехватила инициативу и принялась показывать сестренке, как удобней катить чемодан. Свой айпад она выключила еще в субботу, и с тех пор я ни слова не слышала ни о том, у какого мальчика какой Коэффициент, ни о грядущей вечеринке. Да Энн вообще о своих делах словно позабыла и весь уик-энд буквально не отходила от сестры, и мне от этого в определенном смысле становилось только хуже.
Малколм, совершив щедрый отеческий жест, в понедельник отправился на работу с опозданием и на прощанье обнял Фредди, поцеловал, погладил по голове и ласково посоветовал:
— А теперь просто будь хорошей девочкой, учись хорошенько, и мы непременно приедем тебя навестить на Рождество. Договорились?
Если судить по тому, как он все это преподнес, можно было подумать, что мы отправляем свою младшую дочь как минимум в закрытую элитную школу в Швейцарии.
— Да, папа, — пролепетала Фредди, но печальное выражение ее глаз отнюдь не соответствовало той застывшей улыбке, которую она словно наклеила на лицо. Вид у нее вообще был как у испуганной собаки.
Настенные часы в гостиной пробили половину седьмого, и им тут же откликнулись айпад Энн и будильник на кухне; каждый механизм по-своему издавал для нас сигналы-предостережения. Энн нехотя вскинула на плечо рюкзак и медленно двинулась к входной двери. Сегодня, когда она вернется домой, ее семья будет состоять всего лишь из трех человек, и она это отлично понимала. А потому вдруг остановилась и заявила:
— Что-то я себя неважно чувствую сегодня. — Серебряный автобус уже ждал на улице, и голос пресловутого «фембота» вовсю сзывал припозднившихся учеников: Ученики Серебряной школы имени Давенпорта! Даю последний сигнал. Автобус Серебряной школы готов к отправке. Последний сигнал для учащихся Серебряной школы имени Давенпорта…
— Энн, — только и сказал Малколм, глянув на дочь, и одного этого слова оказалось достаточно, чтобы вытолкнуть ее из дома.
А мы продолжали ждать. Вот уже и зеленый автобус появился в дальнем конце улицы. Фредди, не отрываясь, смотрела на него из окна и молчала. К счастью, теперь нам оставалось подождать совсем немного.
— Пора, Фредди, — сказала я, и мы вместе вышли на крыльцо. Фредди, сгорбившись, сосредоточенно рассматривала каждую трещинку между кирпичами на тропинке, ведущей от нашего дома к дороге.
Испуганная девочка — та самая, про которую всего несколько дней назад Энн сказала, что у нее все отлично, хотя сегодня она выглядела далеко не так, — прислонилась к привезшему ее автомобилю, скрестив на груди руки и опустив голову. На ней уже не было ярко-алых плиссированной юбочки и жакетика; не было у нее на плече и рюкзака, набитого книгами; зато на тротуаре с ней рядом стоял зеленовато-оливковый чемодан с мягкими боковыми стенками. Это была Сабрина.
Тот, кто сегодня подвез девочку к автобусу, из машины явно вылезать не собирался. Машина была новая, серо-стальной «Лексус SUV». А за рулем, по-моему, женщина, хотя точнее определить было трудно: человек в автомобиле нахохлился, голову опустил на руль, а плечи его вздрагивали в каком-то судорожном ритме. Но Сабрина на человека в машине не смотрела; она упорно смотрела себе под ноги, на тротуар, и в руках сжимала желтую карту.
Обычно эти желтые карты вручают сразу же. Фредди, например, курьер доставил ее уже вчера вечером; карта была в мягком конверте из дорогой бумаги, на котором было написано: «Семейству Фэрчайлд». А в верхнем левом углу на конверте красовалась солнечная эмблема компании «Достойная семья» — силуэты трех фигурок, а над головой самой маленькой что-то вроде нимба, по-моему, куда больше похожего на рога.
О Сабрине я вот еще что успела узнать: оказывается, ее перевели из серебряной школы в желтую, государственную, минуя промежуточную зеленую школу. Вроде как жил ты в раю, а потом тебе вдруг дали пинка, и ты кубарем покатился вниз по дороге, ведущей прямиком в ад, и всю ее пролетел без единой остановки, не имея даже самой слабой надежды задержаться в чистилище. Собственно, то же самое произошло и с Джуди Грин на прошлой неделе.
Это был некий новый и неожиданный сдвиг в привычном порядке вещей, отчего мне все сильней становилось не по себе. Все-таки у нас в государстве всегда имелись строго соблюдаемые законы и правила, да и сама система представляет собой отлично отлаженный механизм, успешно производящий конечный продукт, даже если кое-кому этот продукт ненавистен; во всяком случае, мы всегда точно знаем, что именно получим на выходе, когда на том или ином конвейере сработает выключатель. Желтые автобусы всегда совершали свой объезд раз в месяц, всегда по понедельникам, сразу после дня тестирования. Ученики серебряных школ, провалившие тест, всегда сперва слетали до уровня зеленых школ. И так этот механизм работал всегда.
И все-таки когда-то и он работал иначе. Когда-то все автобусы были одного цвета. И все дети ходили в одинаковые школы. А потом, если хотели, поступали в колледжи, где изучали именно то, что им нравится, а не то, что, как им сказали, для них более выгодно.
До того, как я, совершив большую глупость, позволила Малколму убедить меня перейти на факультет естественных наук, то есть начать игру на более прибыльном поле, я перепробовала все, что предлагал наш гуманитарный колледж, — философию, литературу, классические языки. Помнится, в аудитории, где мы занимались латынью, на стене висел постер, на котором был изображен слон, наткнувшийся на огромную кучу дерьма, под которой ярко-желтыми буквами было написано Stercus аccidit[18], — видимо, наш преподаватель счел это подходящей шуткой. Но сейчас я вдруг поняла, что тот образ был абсолютно неверен. Дерьмо никогда не обрушивается все сразу; и вряд ли некий невидимый «слон» наложит кучу именно в том месте, куда ты собираешься поставить ногу. На самом деле обычно происходит следующее: некий очаровательный «кролик Банни» роняет свой крошечный шарик дерьма, потом еще один и еще, а ты не придаешь этому почти никакого значения: кролик-то умный, да и шарики крошечные, их ничего не стоит смахнуть.
Stercus accidit. У этого выражения есть еще один перевод: «не торопясь, понемногу». Когда дерьмо падает по чуть-чуть, мы обычно не придаем этому особого значения; иной раз и внимания на это не обращаем. Как в той истории, которую рассказывала моя мать, — о лягушке, которая в итоге оказывалась сварена, потому что не обращала внимания на то, что вода в кастрюле понемногу становится теплее.
— Привет, — сказала Фредди, поравнявшись с Сабриной.
— Привет, — откликнулась та.
И мы снова стали ждать.
Я буквально спиной ощутила, что занавеска в окне миссис Делакруа чуточку сдвинулась влево — это она устраивалась поудобнее, чтобы следить за происходящим. В остальных соседних домах это делалось не так тактично. С хорошо слышимым щелчком взлетали жалюзи. Миссис Моррис сделала вид, будто вытирает с подоконника пыль. А миссис Каллахэн уже в пятый раз брызгала жидкостью для мытья стекол на одну и ту же оконную панель и протирала пищавшее от чистоты стекло бумажным полотенцем. Между прочим, все эти женщины несколько лет назад решительно поддержали Сару Грин, возглавившую здешнюю кампанию кардинальной перестройки общества.
Ну что ж, наслаждайтесь шоу, дамы! Придурки гребаные.
Фредди вытащила свой телефон и принялась «спасать цыплят» на забитых трафиком улицах — подобные игры всегда помогают ей удрать в иную реальность. Пусть себе играет, решила я, пусть делает что угодно, лишь бы не впадала в ступор. Сабрина, между тем, продолжала рассматривать тротуар, словно под ногами у нее было некое произведение искусства. Фигура, до сих пор скрывавшаяся на водительском сиденье в «SUV», решила обнаружить себя; она выбралась наружу, дрожащими руками поднесла к губам сигарету, лишь с третьей попытки сумев соединить ее кончик с пламенем зажигалки, и перевела на меня тяжелый взгляд.
— Вы ведь жена этого ублюдка Фэрчайлда, верно?
— Да. — Я не стала прибавлять «пока что».
Мать Сабрины — а это была она — с силой затянулась и выдохнула дым прямо мне в лицо.
— Это ему, благослови Господь его душу.
Нужно вырасти на юге или хотя бы достаточно долго там прожить, чтобы понимать, что выражение «благослови Господь его душу» — это отнюдь не пожелание добра. Как раз наоборот. Я молча отмахнулась от дыма, отошла и встала рядом с Фредди, а вскоре из-за угла показался и желтый автобус. На этот раз в нем было еще больше детей; они с любопытством прижались к окнам, но с улицы воспринимались всего лишь как неопределенные силуэты разных размеров.
— Полезай обратно, Сабрина, — велела дочери «миссис Сабрина». — Мы возвращаемся домой. И мне плевать на то, какие Коэффициенты будут у твоих братьев. Мы немедленно отсюда уедем. Переберемся в такое место, где живут нормальные, здравомыслящие люди. — Последние слова она произнесла, глядя на меня в упор.
Сабрина продолжала стоять на прежнем месте и смотреть себе под ноги. Выслушав материну тираду, она пару раз качнула головой и сказала:
— Нет, мам, я должна туда поехать.
— Нет. Ты. Ничего. Не должна.
— Ты не понимаешь. Мне действительно придется это сделать.
— Довольно. Идем, девочка. — И «миссис Сабрина» попросту затолкала дочь в автомобиль. Потом пристегнула ее ремень, бегом обогнула капот, плюхнулась на водительское сиденье, и оживший двигатель мгновенно заурчал.
Из уроков по элементарной физике я еще в детстве усвоила: на всякое действие есть противодействие. Именно это и произошло: Сабрина буквально вылетела из «Лексуса» и, спотыкаясь, бросилась к желтому автобусу. На бегу она кричала матери, чтобы та немедленно ехала домой, и желтый автобус вторил ей своим гудком, гулко разносящимся по всему кварталу.
То, что произошло потом, напоминало фильм, пущенный на слишком большой скорости. Сабрина подхватила свой чемодан, стоявший на тротуаре. А «миссис Сабрина», резко заглушив двигатель своего «Лексуса» прямо в момент разворота, выскочила из машины и бросилась дочери наперерез, надеясь ее поймать. Сабрина уже готова была нырнуть в разинутую пасть желтого автобуса, но споткнулась, и «миссис Сабрина», слепо шаря в воздухе руками, попыталась схватить дочь за жакет, но промахнулась и осталась стоять с пустыми руками.
У меня было твердое ощущение, что эта девочка хотела уехать.
И в столь неподходящий момент мне вновь вспомнился тот старый фильм о Ловце Детей, ибо я тщетно пыталась понять, как и из-за чего у ребенка могло возникнуть желание вырваться из рук матери и по собственной воле броситься в этот ужасный автобус с железными молдингами и ручками, слыша за спиной материнский плач и отчаянные крики.
Миссис Делакруа, миссис Морис и миссис Каллахэн по-прежнему торчали у окон, и я злобно крикнула им, чтоб занимались своими делами; тут же раздался раздраженный стук жалюзи — это любопытствующие соседки одна за другой их опускали. Что-то такое было в этом звуке — когда одним движением пальца жалюзи высвобождались из своих темниц и падали вниз, это звучало точно коллективный вздох безразличия.
И я вдруг словно вернулась на несколько мгновений в совсем другое время, на школьное собрание, куда пришла вместе с Малколмом, оставив дома с приходящей нянькой шестилетнюю Энн. Я внимательно слушала вопросы и жалобы озабоченных родителей, усталых учителей, растерянных омбудсменов и представителей общественности, возглавляемых Сарой Грин, живущей по соседству с нами.
Учитель моего ребенка уделяет значительно больше времени другим детям, которые даже читать еще не умеют!
Я не могу в этом году прослушать еще один курс летней школы для родителей. Я просто не могу!
А есть ли у нас бюджетные возможности, чтобы привлечь большее количество сурдопереводчиков и специалистов ESL?
И наконец прозвучало:
Нельзя ли просто отправить этих ущербных детей куда-нибудь еще?
Желтый автобус посигналил снова, и Фредди начала так сильно трясти головой, что я испугалась, как бы у нее не хрустнули шейные позвонки. Возможно ли это? Может ли человек сам себе сломать шею?
Не знаю. Но одно я сейчас знала точно: мы с Фредди немедленно идем домой!
Глава двадцать третья
И вот, пожалуйста: оказалось, что сегодня утром мой муж решил остаться дома!
Мы еще и улицу пересечь не успели, а Малколм уже вышел на крыльцо, застегивая пальто и намереваясь пойти нам навстречу с той ласковой улыбкой, которую обычно приберегает для Энн.
— Ну, что тут у нас такое? — И он подхватил Фредди на руки. — В чем дело? — Поскольку Фредди не отвечала, он принялся ее утешать и упрашивать: — Ну-ну, Фредерика, перестань. Скажи, в чем дело. Ты можешь все мне сказать.
Фредерика один раз судорожно всхлипнула, шумно проглотив застрявший в горле комок слез и соплей, и приветливая улыбка Малколма медленно растаяла, а в глазах появилось отчетливое отвращение, совершенно, по-моему, недопустимое для отца.
— Я хочу остаться здесь. С мамой и Энн, — с трудом вымолвила она.
Я стояла у нее за спиной и умоляюще смотрела на Малколма, пытаясь хотя бы глазами сказать: Да сделай же что-нибудь! Я знаю, ты можешь. И когда он, наконец, заговорил, мне почти показалось, что он мой взгляд понял.
— Хватит плакать, Фредерика, — сказал он. — Ты, разумеется, можешь остаться с нами, если так уж сильно этого хочешь. Все зависит только от твоего решения.
Я чуть не спросила, уж не подсыпал ли ему кто-то наркотик в утренний кофе, но вовремя остановилась. Сейчас было не время для подобных шуток: Фредди уже немного успокоилась, расслабилась, и широкая улыбка осветила ее лицо, когда Малколм отнес ее на наше крыльцо, подальше от ожидавшего нас желтого автобуса, посадил к себе на колени и нравоучительным тоном, хотя и довольно ласково начал ей объяснять:
— Ты знаешь, что такое прогресс, моя дорогая? — Интонации у него сейчас были, как у сказочной Златовласки. Голос спокойный, ровный, совершенно лишенный жесткости, но и не чересчур мягкий; такой голос как бы сам льется в ничего не подозревающие уши и без какого бы то ни было оружия пробивает любую защиту.
Твердая рука Малколма стиснула мое плечо. Голос его звучал холодно.
— Меня это не интересует. Ты позавтракаешь вместе со мной и Алексом, а затем мы весь день проведем с девочками. Весь. — Он помолчал, затем кисло улыбнулся и сказал: — А знаешь, я ведь запросто могу с тобой развестись. — И он щелкнул в воздухе пальцами. Этот необычный для него звук в просторной, не слишком нагруженной мебелью комнате прозвучал как-то особенно хрустко, словно Малколм с легкостью что-то сломал. Добавлять какие-либо слова ему, собственно, и не требовалось; вовсе не обязательно прибегать к штампам «мать-одиночка», «единственный кормилец» или «понижение Q-статуса». Левая рука Малколма по-прежнему тяжело лежала у меня на плече; правой рукой он закрыл крышку компьютера. Дискуссия была закончена.
Было уже два часа ночи, когда мы, направляясь по коридору к себе в спальню, прошли мимо комнат Энн и Фредди, и я услышала, что из-за каждой закрытой двери доносится тихий плач.
Глава двадцать вторая
Не знаю, куда делся этот уик-энд.
Говорят, время постоянно, устойчиво и всегда движется с одной и той же скоростью. Только это наглая ложь. Каждому ребенку известно, как медленно течет время в предрождественские дни; любая невеста скажет, что во время свадебного торжества время прямо-таки неслось вскачь. Каждая мать знает, как незаметно пролетают годы, следующие за рождением ее ребенка. Младенец в восемь фунтов весом невероятно быстро начинает весить сорок фунтов, а потом и сто. Ах, если бы малыши могли хоть немного помедлить и не расти до тех пор, пока не состарится их игрушечная лошадка, как в известной рождественской песенке!
Чемодан Фредди казался мне совсем легким, но, когда она сама попыталась его поднять, мускулы у нее на руках сильно напряглись.
— Ты лучше его кати, детка, — сказала я и вытянула ручку чемодана во всю длину. Его колесики задребезжали по деревянному полу, и мне показалось, что ударил гром небесный.
Энн, заметив, какое у меня стало лицо, тут же перехватила инициативу и принялась показывать сестренке, как удобней катить чемодан. Свой айпад она выключила еще в субботу, и с тех пор я ни слова не слышала ни о том, у какого мальчика какой Коэффициент, ни о грядущей вечеринке. Да Энн вообще о своих делах словно позабыла и весь уик-энд буквально не отходила от сестры, и мне от этого в определенном смысле становилось только хуже.
Малколм, совершив щедрый отеческий жест, в понедельник отправился на работу с опозданием и на прощанье обнял Фредди, поцеловал, погладил по голове и ласково посоветовал:
— А теперь просто будь хорошей девочкой, учись хорошенько, и мы непременно приедем тебя навестить на Рождество. Договорились?
Если судить по тому, как он все это преподнес, можно было подумать, что мы отправляем свою младшую дочь как минимум в закрытую элитную школу в Швейцарии.
— Да, папа, — пролепетала Фредди, но печальное выражение ее глаз отнюдь не соответствовало той застывшей улыбке, которую она словно наклеила на лицо. Вид у нее вообще был как у испуганной собаки.
Настенные часы в гостиной пробили половину седьмого, и им тут же откликнулись айпад Энн и будильник на кухне; каждый механизм по-своему издавал для нас сигналы-предостережения. Энн нехотя вскинула на плечо рюкзак и медленно двинулась к входной двери. Сегодня, когда она вернется домой, ее семья будет состоять всего лишь из трех человек, и она это отлично понимала. А потому вдруг остановилась и заявила:
— Что-то я себя неважно чувствую сегодня. — Серебряный автобус уже ждал на улице, и голос пресловутого «фембота» вовсю сзывал припозднившихся учеников: Ученики Серебряной школы имени Давенпорта! Даю последний сигнал. Автобус Серебряной школы готов к отправке. Последний сигнал для учащихся Серебряной школы имени Давенпорта…
— Энн, — только и сказал Малколм, глянув на дочь, и одного этого слова оказалось достаточно, чтобы вытолкнуть ее из дома.
А мы продолжали ждать. Вот уже и зеленый автобус появился в дальнем конце улицы. Фредди, не отрываясь, смотрела на него из окна и молчала. К счастью, теперь нам оставалось подождать совсем немного.
— Пора, Фредди, — сказала я, и мы вместе вышли на крыльцо. Фредди, сгорбившись, сосредоточенно рассматривала каждую трещинку между кирпичами на тропинке, ведущей от нашего дома к дороге.
Испуганная девочка — та самая, про которую всего несколько дней назад Энн сказала, что у нее все отлично, хотя сегодня она выглядела далеко не так, — прислонилась к привезшему ее автомобилю, скрестив на груди руки и опустив голову. На ней уже не было ярко-алых плиссированной юбочки и жакетика; не было у нее на плече и рюкзака, набитого книгами; зато на тротуаре с ней рядом стоял зеленовато-оливковый чемодан с мягкими боковыми стенками. Это была Сабрина.
Тот, кто сегодня подвез девочку к автобусу, из машины явно вылезать не собирался. Машина была новая, серо-стальной «Лексус SUV». А за рулем, по-моему, женщина, хотя точнее определить было трудно: человек в автомобиле нахохлился, голову опустил на руль, а плечи его вздрагивали в каком-то судорожном ритме. Но Сабрина на человека в машине не смотрела; она упорно смотрела себе под ноги, на тротуар, и в руках сжимала желтую карту.
Обычно эти желтые карты вручают сразу же. Фредди, например, курьер доставил ее уже вчера вечером; карта была в мягком конверте из дорогой бумаги, на котором было написано: «Семейству Фэрчайлд». А в верхнем левом углу на конверте красовалась солнечная эмблема компании «Достойная семья» — силуэты трех фигурок, а над головой самой маленькой что-то вроде нимба, по-моему, куда больше похожего на рога.
О Сабрине я вот еще что успела узнать: оказывается, ее перевели из серебряной школы в желтую, государственную, минуя промежуточную зеленую школу. Вроде как жил ты в раю, а потом тебе вдруг дали пинка, и ты кубарем покатился вниз по дороге, ведущей прямиком в ад, и всю ее пролетел без единой остановки, не имея даже самой слабой надежды задержаться в чистилище. Собственно, то же самое произошло и с Джуди Грин на прошлой неделе.
Это был некий новый и неожиданный сдвиг в привычном порядке вещей, отчего мне все сильней становилось не по себе. Все-таки у нас в государстве всегда имелись строго соблюдаемые законы и правила, да и сама система представляет собой отлично отлаженный механизм, успешно производящий конечный продукт, даже если кое-кому этот продукт ненавистен; во всяком случае, мы всегда точно знаем, что именно получим на выходе, когда на том или ином конвейере сработает выключатель. Желтые автобусы всегда совершали свой объезд раз в месяц, всегда по понедельникам, сразу после дня тестирования. Ученики серебряных школ, провалившие тест, всегда сперва слетали до уровня зеленых школ. И так этот механизм работал всегда.
И все-таки когда-то и он работал иначе. Когда-то все автобусы были одного цвета. И все дети ходили в одинаковые школы. А потом, если хотели, поступали в колледжи, где изучали именно то, что им нравится, а не то, что, как им сказали, для них более выгодно.
До того, как я, совершив большую глупость, позволила Малколму убедить меня перейти на факультет естественных наук, то есть начать игру на более прибыльном поле, я перепробовала все, что предлагал наш гуманитарный колледж, — философию, литературу, классические языки. Помнится, в аудитории, где мы занимались латынью, на стене висел постер, на котором был изображен слон, наткнувшийся на огромную кучу дерьма, под которой ярко-желтыми буквами было написано Stercus аccidit[18], — видимо, наш преподаватель счел это подходящей шуткой. Но сейчас я вдруг поняла, что тот образ был абсолютно неверен. Дерьмо никогда не обрушивается все сразу; и вряд ли некий невидимый «слон» наложит кучу именно в том месте, куда ты собираешься поставить ногу. На самом деле обычно происходит следующее: некий очаровательный «кролик Банни» роняет свой крошечный шарик дерьма, потом еще один и еще, а ты не придаешь этому почти никакого значения: кролик-то умный, да и шарики крошечные, их ничего не стоит смахнуть.
Stercus accidit. У этого выражения есть еще один перевод: «не торопясь, понемногу». Когда дерьмо падает по чуть-чуть, мы обычно не придаем этому особого значения; иной раз и внимания на это не обращаем. Как в той истории, которую рассказывала моя мать, — о лягушке, которая в итоге оказывалась сварена, потому что не обращала внимания на то, что вода в кастрюле понемногу становится теплее.
— Привет, — сказала Фредди, поравнявшись с Сабриной.
— Привет, — откликнулась та.
И мы снова стали ждать.
Я буквально спиной ощутила, что занавеска в окне миссис Делакруа чуточку сдвинулась влево — это она устраивалась поудобнее, чтобы следить за происходящим. В остальных соседних домах это делалось не так тактично. С хорошо слышимым щелчком взлетали жалюзи. Миссис Моррис сделала вид, будто вытирает с подоконника пыль. А миссис Каллахэн уже в пятый раз брызгала жидкостью для мытья стекол на одну и ту же оконную панель и протирала пищавшее от чистоты стекло бумажным полотенцем. Между прочим, все эти женщины несколько лет назад решительно поддержали Сару Грин, возглавившую здешнюю кампанию кардинальной перестройки общества.
Ну что ж, наслаждайтесь шоу, дамы! Придурки гребаные.
Фредди вытащила свой телефон и принялась «спасать цыплят» на забитых трафиком улицах — подобные игры всегда помогают ей удрать в иную реальность. Пусть себе играет, решила я, пусть делает что угодно, лишь бы не впадала в ступор. Сабрина, между тем, продолжала рассматривать тротуар, словно под ногами у нее было некое произведение искусства. Фигура, до сих пор скрывавшаяся на водительском сиденье в «SUV», решила обнаружить себя; она выбралась наружу, дрожащими руками поднесла к губам сигарету, лишь с третьей попытки сумев соединить ее кончик с пламенем зажигалки, и перевела на меня тяжелый взгляд.
— Вы ведь жена этого ублюдка Фэрчайлда, верно?
— Да. — Я не стала прибавлять «пока что».
Мать Сабрины — а это была она — с силой затянулась и выдохнула дым прямо мне в лицо.
— Это ему, благослови Господь его душу.
Нужно вырасти на юге или хотя бы достаточно долго там прожить, чтобы понимать, что выражение «благослови Господь его душу» — это отнюдь не пожелание добра. Как раз наоборот. Я молча отмахнулась от дыма, отошла и встала рядом с Фредди, а вскоре из-за угла показался и желтый автобус. На этот раз в нем было еще больше детей; они с любопытством прижались к окнам, но с улицы воспринимались всего лишь как неопределенные силуэты разных размеров.
— Полезай обратно, Сабрина, — велела дочери «миссис Сабрина». — Мы возвращаемся домой. И мне плевать на то, какие Коэффициенты будут у твоих братьев. Мы немедленно отсюда уедем. Переберемся в такое место, где живут нормальные, здравомыслящие люди. — Последние слова она произнесла, глядя на меня в упор.
Сабрина продолжала стоять на прежнем месте и смотреть себе под ноги. Выслушав материну тираду, она пару раз качнула головой и сказала:
— Нет, мам, я должна туда поехать.
— Нет. Ты. Ничего. Не должна.
— Ты не понимаешь. Мне действительно придется это сделать.
— Довольно. Идем, девочка. — И «миссис Сабрина» попросту затолкала дочь в автомобиль. Потом пристегнула ее ремень, бегом обогнула капот, плюхнулась на водительское сиденье, и оживший двигатель мгновенно заурчал.
Из уроков по элементарной физике я еще в детстве усвоила: на всякое действие есть противодействие. Именно это и произошло: Сабрина буквально вылетела из «Лексуса» и, спотыкаясь, бросилась к желтому автобусу. На бегу она кричала матери, чтобы та немедленно ехала домой, и желтый автобус вторил ей своим гудком, гулко разносящимся по всему кварталу.
То, что произошло потом, напоминало фильм, пущенный на слишком большой скорости. Сабрина подхватила свой чемодан, стоявший на тротуаре. А «миссис Сабрина», резко заглушив двигатель своего «Лексуса» прямо в момент разворота, выскочила из машины и бросилась дочери наперерез, надеясь ее поймать. Сабрина уже готова была нырнуть в разинутую пасть желтого автобуса, но споткнулась, и «миссис Сабрина», слепо шаря в воздухе руками, попыталась схватить дочь за жакет, но промахнулась и осталась стоять с пустыми руками.
У меня было твердое ощущение, что эта девочка хотела уехать.
И в столь неподходящий момент мне вновь вспомнился тот старый фильм о Ловце Детей, ибо я тщетно пыталась понять, как и из-за чего у ребенка могло возникнуть желание вырваться из рук матери и по собственной воле броситься в этот ужасный автобус с железными молдингами и ручками, слыша за спиной материнский плач и отчаянные крики.
Миссис Делакруа, миссис Морис и миссис Каллахэн по-прежнему торчали у окон, и я злобно крикнула им, чтоб занимались своими делами; тут же раздался раздраженный стук жалюзи — это любопытствующие соседки одна за другой их опускали. Что-то такое было в этом звуке — когда одним движением пальца жалюзи высвобождались из своих темниц и падали вниз, это звучало точно коллективный вздох безразличия.
И я вдруг словно вернулась на несколько мгновений в совсем другое время, на школьное собрание, куда пришла вместе с Малколмом, оставив дома с приходящей нянькой шестилетнюю Энн. Я внимательно слушала вопросы и жалобы озабоченных родителей, усталых учителей, растерянных омбудсменов и представителей общественности, возглавляемых Сарой Грин, живущей по соседству с нами.
Учитель моего ребенка уделяет значительно больше времени другим детям, которые даже читать еще не умеют!
Я не могу в этом году прослушать еще один курс летней школы для родителей. Я просто не могу!
А есть ли у нас бюджетные возможности, чтобы привлечь большее количество сурдопереводчиков и специалистов ESL?
И наконец прозвучало:
Нельзя ли просто отправить этих ущербных детей куда-нибудь еще?
Желтый автобус посигналил снова, и Фредди начала так сильно трясти головой, что я испугалась, как бы у нее не хрустнули шейные позвонки. Возможно ли это? Может ли человек сам себе сломать шею?
Не знаю. Но одно я сейчас знала точно: мы с Фредди немедленно идем домой!
Глава двадцать третья
И вот, пожалуйста: оказалось, что сегодня утром мой муж решил остаться дома!
Мы еще и улицу пересечь не успели, а Малколм уже вышел на крыльцо, застегивая пальто и намереваясь пойти нам навстречу с той ласковой улыбкой, которую обычно приберегает для Энн.
— Ну, что тут у нас такое? — И он подхватил Фредди на руки. — В чем дело? — Поскольку Фредди не отвечала, он принялся ее утешать и упрашивать: — Ну-ну, Фредерика, перестань. Скажи, в чем дело. Ты можешь все мне сказать.
Фредерика один раз судорожно всхлипнула, шумно проглотив застрявший в горле комок слез и соплей, и приветливая улыбка Малколма медленно растаяла, а в глазах появилось отчетливое отвращение, совершенно, по-моему, недопустимое для отца.
— Я хочу остаться здесь. С мамой и Энн, — с трудом вымолвила она.
Я стояла у нее за спиной и умоляюще смотрела на Малколма, пытаясь хотя бы глазами сказать: Да сделай же что-нибудь! Я знаю, ты можешь. И когда он, наконец, заговорил, мне почти показалось, что он мой взгляд понял.
— Хватит плакать, Фредерика, — сказал он. — Ты, разумеется, можешь остаться с нами, если так уж сильно этого хочешь. Все зависит только от твоего решения.
Я чуть не спросила, уж не подсыпал ли ему кто-то наркотик в утренний кофе, но вовремя остановилась. Сейчас было не время для подобных шуток: Фредди уже немного успокоилась, расслабилась, и широкая улыбка осветила ее лицо, когда Малколм отнес ее на наше крыльцо, подальше от ожидавшего нас желтого автобуса, посадил к себе на колени и нравоучительным тоном, хотя и довольно ласково начал ей объяснять:
— Ты знаешь, что такое прогресс, моя дорогая? — Интонации у него сейчас были, как у сказочной Златовласки. Голос спокойный, ровный, совершенно лишенный жесткости, но и не чересчур мягкий; такой голос как бы сам льется в ничего не подозревающие уши и без какого бы то ни было оружия пробивает любую защиту.