— Почему? — Пфальцграфиня смаковала жёлтые мучные шарики. До чего вкусно!
— Она дерётся. — Задрав голову и наклонив плошку, пастушок вытрясал в рот клёцки, подталкивая пальцем, облизываясь и вздыхая.
— Так ведь за дело, — ахнула повариха, прикрывая рот ладонью, присаживаясь на конец скамьи и тут же неуклюже вскакивая, хватаясь за столешницу. Скамья, приподнявшись с другого края по принципу рычажных качелей, грохнула о пол. Маргарет втянула голову в плечи, хлопая глазами.
— Я же сказал, что не я стащил тот пирог. — Гензель по её примеру тоже втянул голову в плечи.
Наташа, отмечая, что пироги в этом месте всё же пекут, озабоченно потёрла шею у плеча. А вот память у детей на несправедливое к ним отношение цепкая.
— Кто же тогда стащил? — сипло выдавила из себя кухарка, поглядывая на хозяйку. — Никого больше не было.
— Был, — тяжело вздохнул пацан.
— Кто?
— Куно. В окно сиганул. С пирогом.
— Так что сразу не сказал?
— Так ты бы его прибила, как того котяку.
— Ладно, всё понятно. — Пфальцграфиня встала. Гретель ко всему прочему оказалась ещё и душегубкой. — Ешь и будь здесь. За тобой придут. — Уже экономке: — Поселите его в комнату к прислуге. — Чтобы предупредить разговоры и домыслы, добавила: — Будет при мне на побегушках. — Вспомнился Франц. — Хенрике, распорядитесь к утру доставить с пасеки три пчелы в кубке. Живых.
Собрала на тарелку четыре булочки, прихватив глиняный кувшин с кипячёной водой и оловянный кубок.
Выйдя в коридор, приостановилась, возвращаясь.
Все кухонные работницы находились у стола и, склонившись над котлом с супом, рассматривали остатки. Маргарет выуживала черпаком клёцки, комментируя:
— Жёлтенькие…
— Вкусные, поди. — Стоящая рядом с ней девка глотала слюну.
— Наваристо, — заключила соседка.
— Так доешьте. — На голос хозяйки все отреагировали одновременно, отпрыгнув от стола, как от гремучей змеи, с испугом уставившись на госпожу. — Разрешаю. — Наташа невозмутимо придвинула к себе мисочку с творогом, поливая вишнёвым сиропом, прихватывая с собой.
Гензель уже сидел под столом, тиская пищащего вырывающегося котёнка.
* * *
— Амали, найди пастушка́ в кухне, отведи его к швеям. Пусть снимут мерки и пошьют к утру штоники и рубашку. Затем приведёшь его сюда, пусть ждёт в коридоре. Будешь его мыть после меня.
Девушка прикрыла глаза, прокручивая прошедший день, лениво двигая ладонями по поверхности воды, собирая намокшие стебельки растений, растирая между пальцами. Богатый событиями денёк заканчивался. Завтрашний будет не легче.
Горячий пар, насыщенный настоем трав, щекотал ноздри. Лаванда? Так и есть. В общей массе сушеных трав угадывались мелкие серо-голубые цветки дикого растения. Пахло умиротворяюще.
Какой завтра день? Всё перепуталось. По её подсчётам — тридцатое августа, среда. Надо отметить в «календаре». Значит, первого числа свадьба вице-графа и Юфрозины. Ирмгард… Господи, как жаль… Вспомнилось, как спасала парня от горячки, чистила рану, лечила.
В очередной раз изводила себя вопросом: если бы знала, что тогда в лесу выручает такую гадину, как Фрося, стала бы помогать ей? Ох… Теперь и не ответит с уверенностью. А ведь она, Наташа, своим поступком может повлиять на ход истории. Пусть и незначительно, но кто знает, чем обернётся такое вмешательство для будущих поколений Бригахбургов. Юфрозина родит ребёнка и кем он станет? Садистом и палачом? Или учёным? Кем станут их потомки? А её?
Провела ладонью по плоскому животу, высчитывая, когда была женская неделя. Нет, рано ещё. Через пару недель станет понятно. Хоть Кива и говорила, что у здешних женщин недомогание раз в три-четыре месяца, но в чёткость своего цикла верила свято. Ребёнок от любимого — это прекрасно. Будет желанным и обожаемым. По поведению Герарда заметно, что он хочет наследника. Улыбнулась мыслям, потягиваясь. Кожа на ладонях сморщилась, причиняя дискомфорт. Почему происходит такое скукуживание? Всё не просто: этот механизм выработан в ходе эволюции, чтобы лучше удерживать мокрые и скользкие предметы.
Расположившись у горящего камина в широком кресле, устланном мягкой толстой простынёй, пфальцграфиня просушивала волосы, разбирая их на пряди. Прислушивалась, тихо посмеиваясь над тем, как воюет Гензель с Амали, обзывая её потопленницей, вяжихвосткой, глязопялкой и визгопряхой, получая за это по губам, хватаясь за края бадьи, норовя выскочить. Но грозные окрики служанки и цепкие её руки, накрывая его макушку и надавливая на неё, погружали вояку под воду.
Бульканье, чередующееся с выкриками, утомило. Хоть девушка не могла дать дословное определение бранным словам грязнули, но по тому, как шипела на него Амали, стало понятно, что они отнюдь не лестные.
Надоев слушать не детскую брань пацана, Наташа поднялась:
— Так, — одёрнула широкую сорочку, подходя к «ванной», грозно рыкнув: — слушай сюда, ребёнок! — Наклонилась над ним, упираясь в края мыльной ёмкости. — Если ты отказываешься мыться, то вернёшься туда, откуда пришёл, и я благополучно забуду о тебе. А ты будешь помнить о том, как только что вкусно ел и мог спать в тёплой чистой постели. Будешь до старости пасти гусей. И кличка у тебя будет Гензель-гусь! — Едва не рассмеялась, глядя на замершее и вытянувшееся лицо страдальца. Рявкнула: — Всё понял? И чтобы больше плохих слов от тебя не слышала!
Понял он или нет, но тут же притих, став послушным и молчаливым истуканчиком.
— Спасибо, хозяйка, — облегчённо вздохнула «банщица». — Вымокла вся с ним, чертёнком.
— Я его ещё стричь собираюсь. Надеюсь, у бунтовщика нет вшей? — Пфальцграфиня поддела ногой тряпьё, «буксируя» к камину.
— Кого нет? — Служанка выпрямилась, прогибая спину, поглаживая поясницу.
— Вши — источник болезней и эпидемий. Тиф, лихорадка… — Наташа подыскивала нужное слово, выражающее масштабы бедствия в старину. Похоже, слова «эпидемия» тогда ещё не знали. — Мор… — Вот оно, нужное словечко! По тому, как вздрогнула Амали, девушка поняла, что попала в цель. Обноски ребёнка полетели в огонь.
Гензель ахнул, причмокнув и сглатывая вырывающуюся брань. Над краем бадьи торчала макушка, и горели праведным гневом его глаза.
— Площица?! — Прислуга брезгливо передёрнула плечами. — Нет, хозяин приказывает топить мыльню, заставляет всех мыться.
Вот и хорошо, что не придётся отвлекаться на санобработку помещений, одежды, постельного белья. Хоть здесь фон Россен проявил волю и дальновидность.
Мальчишку, укутанного в большое полотенце, пфальцграфиня усадила перед камином. Зарывая пальцы в его спутавшуюся шевелюру, безжалостно дёргала, состригая маникюрными ножницами по самые пальцы. Искать предмет для стрижки баранов или идти к швеям за их ножницами, отдалённо напоминавшими современные, не было ни желания, ни времени. Да и результаты такой стрижки, отросшие неровные пряди, будут выглядеть кошмарно. Потачивая ножнички цыганской иглой, изнемогая, стригла под расчёску, раздумывая, где бы заказать похожий парикмахерский инструмент большего размера. Какой мастер возьмётся за такое?
Довольная результатом, смотрела на уменьшившегося в размерах пацана, напоминающего совёнка, сонно хлопающего глазами при каждом к нему прикосновении. Да-а, состриженные патлы слизали несколько лет:
— Сколько тебе лет, Гензель?
— Не знаю, хозяйка, — смачно зевнул во весь рот.
— Шесть или семь, — неуверенно протянула служанка. — Старая Зибилле знает, если родины принимала у его матери.
— Всё, забирай клиента, Амали. Отведи в комнату к слугам, куда его определила Хенрике. — Сунула в руку вмиг проснувшемуся Гензелю две булочки: — Держи приз за мужество. А то пока мылся, да стригся, все калории растерял.
Никто её переспрашивать не стал ни про калории, ни про приз. Ну и ладно. Ей тоже не помешает перекусить. Открыв ставню и распахнув окно, уселась на подоконник, подтягивая с краёв одеяло, кутаясь, скользя взором по затухающим углям в камине, подёрнутым слоем серого рыхлого пепла. На улице темно. Звёзд за высокими стенами не видно. Лишь дорожка лунного света и на ней… Вытянутая тень… Кошка. Сзади, играя с мамкиным хвостом, смешно подпрыгивая, не отставал непоседливый детёныш.
* * *
И что? Где эта служанка? Наташа снова раньше всех встала? Что за сонное царство?
Открыв ставни и приоткрыв окно, убедилась, что погода ясная.
Умыться, одеться, причесаться труда не составило. Нет, задуманная причёска из трёх кос никак не получалась. Пальцы путались в волосах. Вспоминала, как вчера в полумраке, придвинув к кровати столик и водрузив на него тяжеленный стул, взгромоздилась на — хорошо хоть не шаткую — конструкцию. С завидной ловкостью воздушного гимнаста, вытянутыми вверх руками завязывала петли из кожаных шнурков, прихваченных в швейной мастерской, закрепляя мешочки с монетами на перекладине над кроватью. Увесистые мешищи, надо заметить.
Руки немели, мешки, предусмотрительно притороченные к ремешку на поясе — чтобы каждый раз не соскакивать за очередным — тянули вниз. Потом она, тяжело вздыхая, давая отдых рукам, маскировала торбы в складках полога.
Золото, оно всегда заставляет волноваться, совершать безумные поступки и пускаться в авантюры. Оставила в сумочке два десятка монет, помня, что обещала оплатить своё торжественное прибытие. Но не в родовой замок. А он был, этот замок, родовой? Где? Было ли наследство со стороны матери? Надо расспросить фон Россена. Про Аугуст понятно. Там был дом. К кому уехала Стефания в Кельн? Что там случилось? Пока память молчала.
Плюнув плести три косы, затянула на макушке конский хвост, делая «ракушку» и закрепляя… китайскими палочками, с сожалением вздыхая о «крабе». Хоть бы какой гребень завалящий, серебряный или черепаховый, сошёл бы и без самоцветов. Хмыкнула разгорающемуся «аппетиту». Буржуйкой становится.
Выскакивая из комнаты, наскочила на Амали. Та в испуге шарахнулась к стене, лепеча:
— Хозяйка…
— Долго почивать изволите, — процедила ехидно, вздёрнув подбородок, без остановки следуя по коридору.
В кухне кипела работа. Маргарет, расставив ноги и уперев руки в бока, зычным голосом командовала:
— Эй, новенькая, как тебя там, тащи ведро и начинай драить стену с того угла. Ты, — повернулась к конопатой работнице, — иди, бери палку, что в прачечной, мотай на неё тряпку и снимай паутину с потолка, а то… — Её взгляд наткнулся на пфальцграфиню и она вмиг, низко кланяясь, оказалась рядом. — Доброе утро, хозяйка. Вот новенькие пришли.
Наташа приметила невысокую третью девку, светловолосую и смазливую. Кажется, дочь стражника. Она, опустив глаза, ждала своего часа.
Девушка прошла к печи. Одна из работниц доставала оттуда широкий противень со сдобой. Другая помешивала в котлах над огнём в камине.
Хлеб, выпеченный с вечера, покоился на столе под холстиной. Кухонные работницы давно на ногах.
— Печенье творожное печёте? — спросила кухарку, тенью следовавшую за ней.
— Желаете?
Хозяйка желала.
— Сейчас сделаем. — Угодливо сообщила: — За грибами баб отправила.
— Очень хорошо. — Заметила Гензеля, распластавшегося на лавке у стены. На его животе, зажатый в руках, с писком вырывался котёнок.
Поманила мальчишку к себе. Котёнок полетел под стол, а пацан вырос перед ней. В новой одёжке, с аккуратной стрижкой, выспавшийся, он выглядел обычным ребёнком, смахивающим на деревенских мальчишек, пожалуй, любого времени. — Сходишь на конюшню, посмотришь, как там Зелда, чисто ли у неё, накормлена ли, поводи её, а то застоялась. Это будет твоё основное задание — смотреть, чтобы она была ухожена. Я после обеда наведаюсь к ней, проверю. В остальное время будешь находиться поблизости, и выполнять мои поручения. Если кто-то будет меня искать, скажешь, где я. Так же ты должен знать, где кто в данный момент находится, чтобы я могла найти, например, экономку. — Обернулась в поисках тёмной фигуры. — Вот тебе первое задание: найти Хенрике и сказать ей, что я жду её в кухне.
Чертёнок, сиганув под ноги входящему мужчине с ящиком, прикрытым холстом, унёсся через открытую боковую дверь. Прибыла «молочная кухня».
— Она дерётся. — Задрав голову и наклонив плошку, пастушок вытрясал в рот клёцки, подталкивая пальцем, облизываясь и вздыхая.
— Так ведь за дело, — ахнула повариха, прикрывая рот ладонью, присаживаясь на конец скамьи и тут же неуклюже вскакивая, хватаясь за столешницу. Скамья, приподнявшись с другого края по принципу рычажных качелей, грохнула о пол. Маргарет втянула голову в плечи, хлопая глазами.
— Я же сказал, что не я стащил тот пирог. — Гензель по её примеру тоже втянул голову в плечи.
Наташа, отмечая, что пироги в этом месте всё же пекут, озабоченно потёрла шею у плеча. А вот память у детей на несправедливое к ним отношение цепкая.
— Кто же тогда стащил? — сипло выдавила из себя кухарка, поглядывая на хозяйку. — Никого больше не было.
— Был, — тяжело вздохнул пацан.
— Кто?
— Куно. В окно сиганул. С пирогом.
— Так что сразу не сказал?
— Так ты бы его прибила, как того котяку.
— Ладно, всё понятно. — Пфальцграфиня встала. Гретель ко всему прочему оказалась ещё и душегубкой. — Ешь и будь здесь. За тобой придут. — Уже экономке: — Поселите его в комнату к прислуге. — Чтобы предупредить разговоры и домыслы, добавила: — Будет при мне на побегушках. — Вспомнился Франц. — Хенрике, распорядитесь к утру доставить с пасеки три пчелы в кубке. Живых.
Собрала на тарелку четыре булочки, прихватив глиняный кувшин с кипячёной водой и оловянный кубок.
Выйдя в коридор, приостановилась, возвращаясь.
Все кухонные работницы находились у стола и, склонившись над котлом с супом, рассматривали остатки. Маргарет выуживала черпаком клёцки, комментируя:
— Жёлтенькие…
— Вкусные, поди. — Стоящая рядом с ней девка глотала слюну.
— Наваристо, — заключила соседка.
— Так доешьте. — На голос хозяйки все отреагировали одновременно, отпрыгнув от стола, как от гремучей змеи, с испугом уставившись на госпожу. — Разрешаю. — Наташа невозмутимо придвинула к себе мисочку с творогом, поливая вишнёвым сиропом, прихватывая с собой.
Гензель уже сидел под столом, тиская пищащего вырывающегося котёнка.
* * *
— Амали, найди пастушка́ в кухне, отведи его к швеям. Пусть снимут мерки и пошьют к утру штоники и рубашку. Затем приведёшь его сюда, пусть ждёт в коридоре. Будешь его мыть после меня.
Девушка прикрыла глаза, прокручивая прошедший день, лениво двигая ладонями по поверхности воды, собирая намокшие стебельки растений, растирая между пальцами. Богатый событиями денёк заканчивался. Завтрашний будет не легче.
Горячий пар, насыщенный настоем трав, щекотал ноздри. Лаванда? Так и есть. В общей массе сушеных трав угадывались мелкие серо-голубые цветки дикого растения. Пахло умиротворяюще.
Какой завтра день? Всё перепуталось. По её подсчётам — тридцатое августа, среда. Надо отметить в «календаре». Значит, первого числа свадьба вице-графа и Юфрозины. Ирмгард… Господи, как жаль… Вспомнилось, как спасала парня от горячки, чистила рану, лечила.
В очередной раз изводила себя вопросом: если бы знала, что тогда в лесу выручает такую гадину, как Фрося, стала бы помогать ей? Ох… Теперь и не ответит с уверенностью. А ведь она, Наташа, своим поступком может повлиять на ход истории. Пусть и незначительно, но кто знает, чем обернётся такое вмешательство для будущих поколений Бригахбургов. Юфрозина родит ребёнка и кем он станет? Садистом и палачом? Или учёным? Кем станут их потомки? А её?
Провела ладонью по плоскому животу, высчитывая, когда была женская неделя. Нет, рано ещё. Через пару недель станет понятно. Хоть Кива и говорила, что у здешних женщин недомогание раз в три-четыре месяца, но в чёткость своего цикла верила свято. Ребёнок от любимого — это прекрасно. Будет желанным и обожаемым. По поведению Герарда заметно, что он хочет наследника. Улыбнулась мыслям, потягиваясь. Кожа на ладонях сморщилась, причиняя дискомфорт. Почему происходит такое скукуживание? Всё не просто: этот механизм выработан в ходе эволюции, чтобы лучше удерживать мокрые и скользкие предметы.
Расположившись у горящего камина в широком кресле, устланном мягкой толстой простынёй, пфальцграфиня просушивала волосы, разбирая их на пряди. Прислушивалась, тихо посмеиваясь над тем, как воюет Гензель с Амали, обзывая её потопленницей, вяжихвосткой, глязопялкой и визгопряхой, получая за это по губам, хватаясь за края бадьи, норовя выскочить. Но грозные окрики служанки и цепкие её руки, накрывая его макушку и надавливая на неё, погружали вояку под воду.
Бульканье, чередующееся с выкриками, утомило. Хоть девушка не могла дать дословное определение бранным словам грязнули, но по тому, как шипела на него Амали, стало понятно, что они отнюдь не лестные.
Надоев слушать не детскую брань пацана, Наташа поднялась:
— Так, — одёрнула широкую сорочку, подходя к «ванной», грозно рыкнув: — слушай сюда, ребёнок! — Наклонилась над ним, упираясь в края мыльной ёмкости. — Если ты отказываешься мыться, то вернёшься туда, откуда пришёл, и я благополучно забуду о тебе. А ты будешь помнить о том, как только что вкусно ел и мог спать в тёплой чистой постели. Будешь до старости пасти гусей. И кличка у тебя будет Гензель-гусь! — Едва не рассмеялась, глядя на замершее и вытянувшееся лицо страдальца. Рявкнула: — Всё понял? И чтобы больше плохих слов от тебя не слышала!
Понял он или нет, но тут же притих, став послушным и молчаливым истуканчиком.
— Спасибо, хозяйка, — облегчённо вздохнула «банщица». — Вымокла вся с ним, чертёнком.
— Я его ещё стричь собираюсь. Надеюсь, у бунтовщика нет вшей? — Пфальцграфиня поддела ногой тряпьё, «буксируя» к камину.
— Кого нет? — Служанка выпрямилась, прогибая спину, поглаживая поясницу.
— Вши — источник болезней и эпидемий. Тиф, лихорадка… — Наташа подыскивала нужное слово, выражающее масштабы бедствия в старину. Похоже, слова «эпидемия» тогда ещё не знали. — Мор… — Вот оно, нужное словечко! По тому, как вздрогнула Амали, девушка поняла, что попала в цель. Обноски ребёнка полетели в огонь.
Гензель ахнул, причмокнув и сглатывая вырывающуюся брань. Над краем бадьи торчала макушка, и горели праведным гневом его глаза.
— Площица?! — Прислуга брезгливо передёрнула плечами. — Нет, хозяин приказывает топить мыльню, заставляет всех мыться.
Вот и хорошо, что не придётся отвлекаться на санобработку помещений, одежды, постельного белья. Хоть здесь фон Россен проявил волю и дальновидность.
Мальчишку, укутанного в большое полотенце, пфальцграфиня усадила перед камином. Зарывая пальцы в его спутавшуюся шевелюру, безжалостно дёргала, состригая маникюрными ножницами по самые пальцы. Искать предмет для стрижки баранов или идти к швеям за их ножницами, отдалённо напоминавшими современные, не было ни желания, ни времени. Да и результаты такой стрижки, отросшие неровные пряди, будут выглядеть кошмарно. Потачивая ножнички цыганской иглой, изнемогая, стригла под расчёску, раздумывая, где бы заказать похожий парикмахерский инструмент большего размера. Какой мастер возьмётся за такое?
Довольная результатом, смотрела на уменьшившегося в размерах пацана, напоминающего совёнка, сонно хлопающего глазами при каждом к нему прикосновении. Да-а, состриженные патлы слизали несколько лет:
— Сколько тебе лет, Гензель?
— Не знаю, хозяйка, — смачно зевнул во весь рот.
— Шесть или семь, — неуверенно протянула служанка. — Старая Зибилле знает, если родины принимала у его матери.
— Всё, забирай клиента, Амали. Отведи в комнату к слугам, куда его определила Хенрике. — Сунула в руку вмиг проснувшемуся Гензелю две булочки: — Держи приз за мужество. А то пока мылся, да стригся, все калории растерял.
Никто её переспрашивать не стал ни про калории, ни про приз. Ну и ладно. Ей тоже не помешает перекусить. Открыв ставню и распахнув окно, уселась на подоконник, подтягивая с краёв одеяло, кутаясь, скользя взором по затухающим углям в камине, подёрнутым слоем серого рыхлого пепла. На улице темно. Звёзд за высокими стенами не видно. Лишь дорожка лунного света и на ней… Вытянутая тень… Кошка. Сзади, играя с мамкиным хвостом, смешно подпрыгивая, не отставал непоседливый детёныш.
* * *
И что? Где эта служанка? Наташа снова раньше всех встала? Что за сонное царство?
Открыв ставни и приоткрыв окно, убедилась, что погода ясная.
Умыться, одеться, причесаться труда не составило. Нет, задуманная причёска из трёх кос никак не получалась. Пальцы путались в волосах. Вспоминала, как вчера в полумраке, придвинув к кровати столик и водрузив на него тяжеленный стул, взгромоздилась на — хорошо хоть не шаткую — конструкцию. С завидной ловкостью воздушного гимнаста, вытянутыми вверх руками завязывала петли из кожаных шнурков, прихваченных в швейной мастерской, закрепляя мешочки с монетами на перекладине над кроватью. Увесистые мешищи, надо заметить.
Руки немели, мешки, предусмотрительно притороченные к ремешку на поясе — чтобы каждый раз не соскакивать за очередным — тянули вниз. Потом она, тяжело вздыхая, давая отдых рукам, маскировала торбы в складках полога.
Золото, оно всегда заставляет волноваться, совершать безумные поступки и пускаться в авантюры. Оставила в сумочке два десятка монет, помня, что обещала оплатить своё торжественное прибытие. Но не в родовой замок. А он был, этот замок, родовой? Где? Было ли наследство со стороны матери? Надо расспросить фон Россена. Про Аугуст понятно. Там был дом. К кому уехала Стефания в Кельн? Что там случилось? Пока память молчала.
Плюнув плести три косы, затянула на макушке конский хвост, делая «ракушку» и закрепляя… китайскими палочками, с сожалением вздыхая о «крабе». Хоть бы какой гребень завалящий, серебряный или черепаховый, сошёл бы и без самоцветов. Хмыкнула разгорающемуся «аппетиту». Буржуйкой становится.
Выскакивая из комнаты, наскочила на Амали. Та в испуге шарахнулась к стене, лепеча:
— Хозяйка…
— Долго почивать изволите, — процедила ехидно, вздёрнув подбородок, без остановки следуя по коридору.
В кухне кипела работа. Маргарет, расставив ноги и уперев руки в бока, зычным голосом командовала:
— Эй, новенькая, как тебя там, тащи ведро и начинай драить стену с того угла. Ты, — повернулась к конопатой работнице, — иди, бери палку, что в прачечной, мотай на неё тряпку и снимай паутину с потолка, а то… — Её взгляд наткнулся на пфальцграфиню и она вмиг, низко кланяясь, оказалась рядом. — Доброе утро, хозяйка. Вот новенькие пришли.
Наташа приметила невысокую третью девку, светловолосую и смазливую. Кажется, дочь стражника. Она, опустив глаза, ждала своего часа.
Девушка прошла к печи. Одна из работниц доставала оттуда широкий противень со сдобой. Другая помешивала в котлах над огнём в камине.
Хлеб, выпеченный с вечера, покоился на столе под холстиной. Кухонные работницы давно на ногах.
— Печенье творожное печёте? — спросила кухарку, тенью следовавшую за ней.
— Желаете?
Хозяйка желала.
— Сейчас сделаем. — Угодливо сообщила: — За грибами баб отправила.
— Очень хорошо. — Заметила Гензеля, распластавшегося на лавке у стены. На его животе, зажатый в руках, с писком вырывался котёнок.
Поманила мальчишку к себе. Котёнок полетел под стол, а пацан вырос перед ней. В новой одёжке, с аккуратной стрижкой, выспавшийся, он выглядел обычным ребёнком, смахивающим на деревенских мальчишек, пожалуй, любого времени. — Сходишь на конюшню, посмотришь, как там Зелда, чисто ли у неё, накормлена ли, поводи её, а то застоялась. Это будет твоё основное задание — смотреть, чтобы она была ухожена. Я после обеда наведаюсь к ней, проверю. В остальное время будешь находиться поблизости, и выполнять мои поручения. Если кто-то будет меня искать, скажешь, где я. Так же ты должен знать, где кто в данный момент находится, чтобы я могла найти, например, экономку. — Обернулась в поисках тёмной фигуры. — Вот тебе первое задание: найти Хенрике и сказать ей, что я жду её в кухне.
Чертёнок, сиганув под ноги входящему мужчине с ящиком, прикрытым холстом, унёсся через открытую боковую дверь. Прибыла «молочная кухня».