– Не метлой, а ветлой, – смеюсь я. – Так что, тебе понравилась квартира или нет?
– Я не уверен. Какая-то тесная, и жилец в соседней квартире странный. Вид у него подозрительный.
– А мне он показался очень симпатичным.
– Ну разумеется, он тебе показался симпатичным! – Папа закатывает глаза и качает головой. – Сейчас для тебя любой мужчина – душка!
– Папа! – смеюсь я.
– Доброе утро, Грэхем. Ужасный день, правда? – говорит он, проходящему мимо соседу.
– Отвратительный день, Генри, – отвечает Грэхем, засовывая руки в карманы.
– В общем, я не думаю, что эта квартира тебе подойдет, Грейси. Поживи еще немного тут, пока не подвернется что-нибудь более сносное. Незачем бросаться на первое попавшееся.
– Папа, мы посмотрели десять квартир, и тебе ни одна из них не понравилась.
– Для кого мы ищем жилье – для тебя или для меня? – спрашивает он. Влево-вправо, влево-вправо.
– Для меня.
– Так какая тебе тогда разница?
– Я ценю твое мнение.
– Но остаешься при своем… Привет, Кейтлин!
– Ну ты же не можешь вечно удерживать меня при себе!
– Вечно – это еще слабо сказано. Ты все сроки пересидела в родительском доме.
– Можно я сегодня пойду в клуб?
– Опять?
– Мне нужно закончить шахматную партию, которую мы начали с Ларри.
– Ларри заставляет тебя нагибаться над доской, чтобы заглядывать тебе в вырез. Эта партия никогда не закончится. – Папа закатывает глаза.
– Папа!
– Что «папа»? Просто ты должна найти себе компанию получше, чем мы с Ларри.
– А мне с вами нравится!
Он ухмыляется, довольный услышанным.
Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.
То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.
Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?
– Папа! – Я в шоке оглядываюсь, но позади меня никого нет.
Папа подмигивает мне, на мгновение грустнеет, потом широко улыбается и захлопывает дверь у меня перед носом.
Я беру конверт, приклеенный к пленке, и дрожащими пальцами достаю из него карточку.
Спасибо
– Прости меня, Джойс, – раздается за спиной голос, от которого мое сердце чуть не останавливается.
Я оборачиваюсь.
Это он – стоит у садовой калитки, в руках, упрятанных в перчатки, букет цветов, на лице самое извиняющееся выражение. На нем зимнее пальто и шарф, кончик носа и щеки раскраснелись от холода, глаза сияют зеленым огнем. От одного его вида у меня захватывает дух, его близость ко мне почти невыносима.
– Джастин… – Ничего больше я вымолвить не могу.
– Как тебе кажется, ты могла бы простить такого идиота, как я? – Он делает шаг мне навстречу.
Я не знаю, что сказать. Прошел месяц. Почему сейчас?
– Ты тогда разбередила старую рану, – говорит он, откашливаясь. – Как ушел из жизни отец, извест-но только мне. Было известно только мне. Не представляю, как ты об этом узнала.
– Я объяснила тебе как.
– Мне это непонятно.
– Мне тоже.
– Но мне непонятны и самые, казалось бы, обыкновенные вещи. Мне непонятно, что моя дочь видит в своем парне. Мне непонятно, как Дорис умудряется открывать пакет молока с такими длинными ногтями. Мне непонятно, почему я не ворвался к тебе месяц назад и не излил то, что чувствую…
Я разглядываю его лицо, завитки волос, выбившиеся из-под теплой шапки, виноватую улыбку. Он в свою очередь изучающе смотрит на меня, и я дрожу, но не от холода. Холода я не ощущаю. Лично для меня наступило лето. Экая красота! Спасибо тебе, господи!
Он хмурится.
– Что случилось?
– Ничего. Просто сейчас ты мне кое-кого напомнила. Это не важно. – Он улыбается и прокашливается, готовясь продолжить с того места, на котором остановился.
– Элоиз Паркер, – угадываю я, и его улыбка меркнет.
– Откуда, черт возьми?..
– Она жила по соседству с тобой, и ты ее обожал. Когда тебе было пять лет, ты нарвал цветов в родительском саду и понес их ей. Когда ты подбегал к ее дому, она вышла на улицу в голубой куртке и черном шарфе, – говорю я, сильнее кутаясь в свою голубую куртку.
– А потом что было? – пораженно спрашивает он.
– А потом ничего, – пожимаю плечами я. – Ты бросил цветы на землю и убежал.
Он медленно качает головой и улыбается:
– Но как?..
Я пожимаю плечами.
– Что еще тебе известно про Элоиз Паркер? – спрашивает он с прищуром.
Я улыбаюсь и отвожу взгляд:
– В шестнадцать лет ты потерял девственность, переспав с ней. Это произошло у нее в спальне, когда ее родители уехали в отпуск.
Он округляет глаза и опускает цветы головками вниз:
– Вот это уже недопустимо. Такого ты знать про меня не должна.
Я смеюсь.
И тут он наносит ответный удар:
– При крещении тебе дали имя Джойс Бриджет Конвей, но ты уверяешь всех, что твое второе имя Анжелина.
От удивления я ахаю.
– В детстве у тебя была собака по имени Зайчик. – Он самодовольно поднимает бровь.
Я прищуриваюсь.
– Ты перебрала виски, когда тебе было… – Он закрывает глаза и напряженно думает. – Пятнадцать. Вместе со своими подругами Кейт и Фрэнки.
Выдавая очередную порцию информации, он делает шаг вперед, и этот запах, его запах, который я мечтала вдыхать, становится все ощутимей и ощутимей.
– Ты впервые поцеловалась по-взрослому с Джейсоном Харди по прозвищу Джейсон Эрекция, когда тебе было десять лет.
Я хохочу.
– Вот видишь, и мне известны кое-какие твои интимные тайны.
Он стоит уже вплотную ко мне. Я ощущаю прикосновение его ботинок, грубой ткани его толстого пальто.
Мое сердце начинает выделывать сальто-мортале. Я надеюсь, Джастин не слышит, как оно кричит от радости.
– Кто рассказал тебе все это? – Мои слова облачком холодного пара касаются его лица.
– Я не уверен. Какая-то тесная, и жилец в соседней квартире странный. Вид у него подозрительный.
– А мне он показался очень симпатичным.
– Ну разумеется, он тебе показался симпатичным! – Папа закатывает глаза и качает головой. – Сейчас для тебя любой мужчина – душка!
– Папа! – смеюсь я.
– Доброе утро, Грэхем. Ужасный день, правда? – говорит он, проходящему мимо соседу.
– Отвратительный день, Генри, – отвечает Грэхем, засовывая руки в карманы.
– В общем, я не думаю, что эта квартира тебе подойдет, Грейси. Поживи еще немного тут, пока не подвернется что-нибудь более сносное. Незачем бросаться на первое попавшееся.
– Папа, мы посмотрели десять квартир, и тебе ни одна из них не понравилась.
– Для кого мы ищем жилье – для тебя или для меня? – спрашивает он. Влево-вправо, влево-вправо.
– Для меня.
– Так какая тебе тогда разница?
– Я ценю твое мнение.
– Но остаешься при своем… Привет, Кейтлин!
– Ну ты же не можешь вечно удерживать меня при себе!
– Вечно – это еще слабо сказано. Ты все сроки пересидела в родительском доме.
– Можно я сегодня пойду в клуб?
– Опять?
– Мне нужно закончить шахматную партию, которую мы начали с Ларри.
– Ларри заставляет тебя нагибаться над доской, чтобы заглядывать тебе в вырез. Эта партия никогда не закончится. – Папа закатывает глаза.
– Папа!
– Что «папа»? Просто ты должна найти себе компанию получше, чем мы с Ларри.
– А мне с вами нравится!
Он ухмыляется, довольный услышанным.
Мы поворачиваем к дому и, покачиваясь, идем по узкой садовой дорожке к входной двери.
То, что я вижу перед дверью, повергает меня в ступор.
Маленькая корзинка с маффинами, покрытая полиэтиленовой пленкой и перевязанная розовой лентой. Я смотрю на папу, который как ни в чем не бывало переступает через корзинку и отпирает дверь. Его поведение заставляет меня усомниться в остроте моего зрения. Мне что, это мерещится?
– Папа! – Я в шоке оглядываюсь, но позади меня никого нет.
Папа подмигивает мне, на мгновение грустнеет, потом широко улыбается и захлопывает дверь у меня перед носом.
Я беру конверт, приклеенный к пленке, и дрожащими пальцами достаю из него карточку.
Спасибо
– Прости меня, Джойс, – раздается за спиной голос, от которого мое сердце чуть не останавливается.
Я оборачиваюсь.
Это он – стоит у садовой калитки, в руках, упрятанных в перчатки, букет цветов, на лице самое извиняющееся выражение. На нем зимнее пальто и шарф, кончик носа и щеки раскраснелись от холода, глаза сияют зеленым огнем. От одного его вида у меня захватывает дух, его близость ко мне почти невыносима.
– Джастин… – Ничего больше я вымолвить не могу.
– Как тебе кажется, ты могла бы простить такого идиота, как я? – Он делает шаг мне навстречу.
Я не знаю, что сказать. Прошел месяц. Почему сейчас?
– Ты тогда разбередила старую рану, – говорит он, откашливаясь. – Как ушел из жизни отец, извест-но только мне. Было известно только мне. Не представляю, как ты об этом узнала.
– Я объяснила тебе как.
– Мне это непонятно.
– Мне тоже.
– Но мне непонятны и самые, казалось бы, обыкновенные вещи. Мне непонятно, что моя дочь видит в своем парне. Мне непонятно, как Дорис умудряется открывать пакет молока с такими длинными ногтями. Мне непонятно, почему я не ворвался к тебе месяц назад и не излил то, что чувствую…
Я разглядываю его лицо, завитки волос, выбившиеся из-под теплой шапки, виноватую улыбку. Он в свою очередь изучающе смотрит на меня, и я дрожу, но не от холода. Холода я не ощущаю. Лично для меня наступило лето. Экая красота! Спасибо тебе, господи!
Он хмурится.
– Что случилось?
– Ничего. Просто сейчас ты мне кое-кого напомнила. Это не важно. – Он улыбается и прокашливается, готовясь продолжить с того места, на котором остановился.
– Элоиз Паркер, – угадываю я, и его улыбка меркнет.
– Откуда, черт возьми?..
– Она жила по соседству с тобой, и ты ее обожал. Когда тебе было пять лет, ты нарвал цветов в родительском саду и понес их ей. Когда ты подбегал к ее дому, она вышла на улицу в голубой куртке и черном шарфе, – говорю я, сильнее кутаясь в свою голубую куртку.
– А потом что было? – пораженно спрашивает он.
– А потом ничего, – пожимаю плечами я. – Ты бросил цветы на землю и убежал.
Он медленно качает головой и улыбается:
– Но как?..
Я пожимаю плечами.
– Что еще тебе известно про Элоиз Паркер? – спрашивает он с прищуром.
Я улыбаюсь и отвожу взгляд:
– В шестнадцать лет ты потерял девственность, переспав с ней. Это произошло у нее в спальне, когда ее родители уехали в отпуск.
Он округляет глаза и опускает цветы головками вниз:
– Вот это уже недопустимо. Такого ты знать про меня не должна.
Я смеюсь.
И тут он наносит ответный удар:
– При крещении тебе дали имя Джойс Бриджет Конвей, но ты уверяешь всех, что твое второе имя Анжелина.
От удивления я ахаю.
– В детстве у тебя была собака по имени Зайчик. – Он самодовольно поднимает бровь.
Я прищуриваюсь.
– Ты перебрала виски, когда тебе было… – Он закрывает глаза и напряженно думает. – Пятнадцать. Вместе со своими подругами Кейт и Фрэнки.
Выдавая очередную порцию информации, он делает шаг вперед, и этот запах, его запах, который я мечтала вдыхать, становится все ощутимей и ощутимей.
– Ты впервые поцеловалась по-взрослому с Джейсоном Харди по прозвищу Джейсон Эрекция, когда тебе было десять лет.
Я хохочу.
– Вот видишь, и мне известны кое-какие твои интимные тайны.
Он стоит уже вплотную ко мне. Я ощущаю прикосновение его ботинок, грубой ткани его толстого пальто.
Мое сердце начинает выделывать сальто-мортале. Я надеюсь, Джастин не слышит, как оно кричит от радости.
– Кто рассказал тебе все это? – Мои слова облачком холодного пара касаются его лица.