– Алло?
– Это все время была ты.
Я замираю. Мое сердце глухо стучит. Я отодвигаю телефон от уха и делаю глубокий вдох.
– Джастин? – выдыхаю я.
– Это все время была ты, правда?
Я молчу.
– Я увидел тебя и твоего отца на фотографии с Бэа. В тот вечер она рассказала тебе, что я сдавал кровь и хотел бы, чтобы меня за это поблагодарили. – Он чихает.
– Будь здоров.
– Почему ты ничего мне не сказала? Ты преследовала меня или… Что вообще происходит, Джойс?
– Ты злишься на меня?
– Нет! То есть я не знаю. Не понимаю. Я совершенно сбит с толку.
– Позволь мне объяснить. – Я пытаюсь справиться с комком в горле и не выдать свое волнение. – Я не преследовала тебя специально, так что, пожалуйста, не волнуйся. Просто произошла странная вещь, Джастин. Когда мне перелили твою кровь, у меня возникла какая-то связь с тобой. Я постоянно оказывалась в тех местах, где был ты, к примеру, в парикмахерской, на балете. Оказывалась совершенно случайно. Я жутко тараторю, извини, но ничего не могу с собой поделать. А потом Бэа сказала мне, что ты сдавал кровь примерно в то же время, когда мне сделали переливание, и…
– Что-что?
Я не понимаю, что он имеет в виду.
– То есть ты тоже точно не знаешь, мою ли кровь тебе перелили? От меня, например, тщательно скрывали, кому понадобилась моя кровь. Тебе кто-то сказал?
– Нет. Мне никто не говорил. Да это совсем и не нужно. Я…
– Джойс, – прерывает он меня, и его тон меня пугает.
– Я не сумасшедшая, Джастин. Поверь мне. Я никогда не испытывала того, что пережила за последние несколько недель. – Я рассказываю ему о том, как переняла его навыки, знания, как разделила его вкусы.
Он молчит.
– Джастин, скажи что-нибудь.
– Я не знаю, что сказать. Это так… странно.
– Это странно, но это правда. И что еще более странно: ко мне перешли некоторые твои воспоминания.
– Неужели? – Его голос звучит холодно и отстраненно. Я теряю его.
– Воспоминания о парке в Чикаго, о Бэа, танцующей на красной с белым клетчатой ткани, о корзине для пикника, о бутылке красного вина. О церковных колоколах, о кафе-мороженом, о качелях, на которых вы качались с Элом, о разбрызгивателях…
– Эй, эй, эй. Остановись. Кто ты?
– Джастин, это я!
– Кто рассказал тебе об этом?
– Никто, я просто знаю! – Я устало потираю глаза. – Понимаю, что шокирую тебя, Джастин, правда, понимаю. Я нормальный приличный человек, очень циничный, но со мной произошла вот такая чудная штука. Если ты мне не веришь, мне жаль, я повешу трубку и вернусь к своей жизни, но, пожалуйста, поверь, что это не розыгрыш и не ловушка.
Он отвечает не сразу:
– Я хочу тебе верить.
– Ты чувствуешь, что между нами есть связь?
– Я чувствую, что меня влечет к тебе. – Он говорит очень медленно, как будто взвешивает каждую букву в каждом слове. – О моих воспоминаниях, вкусах, привычках ты могла узнать, например, от кого-то или из моих книг, в которых много личного. Ты видела фотографию в медальоне Бэа, ты бывала на моих докладах, ты читала мои статьи. Где доказательства того, что всему виной переливание крови? Как я могу быть уверен – только не обижайся, – что ты не шизофреничка, помешавшаяся на какой-то идиотской истории, которую прочла в книге или увидела в кино?
Я вздыхаю. Доводы мои исчерпаны.
– Джастин, я утратила всякую веру, но в это я верю.
– Прости, Джойс. – Он явно готовится закругляться.
– Нет, подожди. Это что, все?
Тишина.
– Ты что, даже не попробуешь поверить мне?
Он глубоко вздыхает:
– Я представлял тебя другой, Джойс. Не знаю почему, но мне казалось, что ты другой человек. А тут что-то… невообразимое. Какая-то… не та Джойс.
Каждая фраза – удар ножом в сердце и удар кулаком в живот.
– Судя по всему, тебе много пришлось пережить, может быть, ты должна… с кем-то поговорить.
– Почему ты мне не веришь? Пожалуйста, Джастин. Есть же что-то такое, что должно тебя убедить! Какая-то известная мне тайна, о которой ты не писал в статьях и не распространялся на лекции… – Я умолкаю, думая кое о чем. Нет, я не могу это использовать.
– До свидания, Джойс. Надеюсь, у тебя все будет хорошо, правда.
– Постой! Подожди! Есть одна вещь. Одна вещь, которую только ты можешь знать.
Он медлит:
– Какая еще вещь?
Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю. Сказать или не сказать? Я открываю глаза и выпаливаю:
– Твой отец.
Воцаряется тишина.
– Джастин?
– Что мой отец? – Его голос холоден как лед.
– Я знаю, что ты видел, – тихо говорю я. – Что ты никому не осмелился рассказать.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
– Я знаю, что ты был на лестнице, видел его через перила. Я его тоже вижу. Я вижу, как он с бутылкой и таблетками скрывается за дверью. Потом зеленые ноги на полу…
– Прекрати! – кричит он, и я пораженно замолкаю.
Но я понимаю, что у меня никогда больше не будет возможности произнести эти слова.
– Я знаю, как трудно тебе было в детстве. Как трудно было держать это в себе…
– Ты ничего не знаешь, – холодно произносит он. – Абсолютно ничего. Пожалуйста, держись от меня подальше.
– Хорошо, – шепчу я, но, кроме меня, этого не слышит никто, потому что он уже повесил трубку.
Я сижу на лестнице в темном пустом доме и слушаю, как холодный октябрьский ветер сотрясает оконные рамы.
Итак, это конец.
Месяц спустя
Глава сорок третья
В следующий раз мы должны поехать на машине, Грейси, – говорит папа, когда мы возвращаемся пешком с прогулки по Ботаническому саду. Я держу его под руку и покачиваюсь вместе с ним – влево-вправо, влево-вправо. Это действует на меня успокаивающе.
– Нет, папа, тебе нужно больше двигаться.
– Говори за себя, – бормочет он. – Как дела, Шон? Ужасный день, правда?! – кричит он через дорогу старику на ходунках.
– Кошмарный! – кричит Шон в ответ.
– Так что ты думаешь о квартире? – за последние несколько минут я уже в третий раз задаю этот вопрос. – Говори, не увиливай.
– Я ни от чего не увиливаю, дорогая. Как дела, Пэтси? Как дела, Сьюки? – Он останавливается и наклоняется, чтобы погладить таксу. – Что за милашка! – говорит он, и мы идем дальше. – Ненавижу эту сосиску. Лает всю ночь напролет, – брюзжит он, натягивая кепку почти на самые глаза, чтобы укрыться от сильного порыва ветра. – Боже милостивый, мы хоть немного продвигаемся вперед? При таком ветре я чувствую себя старой скрипучей метлой.
– Это все время была ты.
Я замираю. Мое сердце глухо стучит. Я отодвигаю телефон от уха и делаю глубокий вдох.
– Джастин? – выдыхаю я.
– Это все время была ты, правда?
Я молчу.
– Я увидел тебя и твоего отца на фотографии с Бэа. В тот вечер она рассказала тебе, что я сдавал кровь и хотел бы, чтобы меня за это поблагодарили. – Он чихает.
– Будь здоров.
– Почему ты ничего мне не сказала? Ты преследовала меня или… Что вообще происходит, Джойс?
– Ты злишься на меня?
– Нет! То есть я не знаю. Не понимаю. Я совершенно сбит с толку.
– Позволь мне объяснить. – Я пытаюсь справиться с комком в горле и не выдать свое волнение. – Я не преследовала тебя специально, так что, пожалуйста, не волнуйся. Просто произошла странная вещь, Джастин. Когда мне перелили твою кровь, у меня возникла какая-то связь с тобой. Я постоянно оказывалась в тех местах, где был ты, к примеру, в парикмахерской, на балете. Оказывалась совершенно случайно. Я жутко тараторю, извини, но ничего не могу с собой поделать. А потом Бэа сказала мне, что ты сдавал кровь примерно в то же время, когда мне сделали переливание, и…
– Что-что?
Я не понимаю, что он имеет в виду.
– То есть ты тоже точно не знаешь, мою ли кровь тебе перелили? От меня, например, тщательно скрывали, кому понадобилась моя кровь. Тебе кто-то сказал?
– Нет. Мне никто не говорил. Да это совсем и не нужно. Я…
– Джойс, – прерывает он меня, и его тон меня пугает.
– Я не сумасшедшая, Джастин. Поверь мне. Я никогда не испытывала того, что пережила за последние несколько недель. – Я рассказываю ему о том, как переняла его навыки, знания, как разделила его вкусы.
Он молчит.
– Джастин, скажи что-нибудь.
– Я не знаю, что сказать. Это так… странно.
– Это странно, но это правда. И что еще более странно: ко мне перешли некоторые твои воспоминания.
– Неужели? – Его голос звучит холодно и отстраненно. Я теряю его.
– Воспоминания о парке в Чикаго, о Бэа, танцующей на красной с белым клетчатой ткани, о корзине для пикника, о бутылке красного вина. О церковных колоколах, о кафе-мороженом, о качелях, на которых вы качались с Элом, о разбрызгивателях…
– Эй, эй, эй. Остановись. Кто ты?
– Джастин, это я!
– Кто рассказал тебе об этом?
– Никто, я просто знаю! – Я устало потираю глаза. – Понимаю, что шокирую тебя, Джастин, правда, понимаю. Я нормальный приличный человек, очень циничный, но со мной произошла вот такая чудная штука. Если ты мне не веришь, мне жаль, я повешу трубку и вернусь к своей жизни, но, пожалуйста, поверь, что это не розыгрыш и не ловушка.
Он отвечает не сразу:
– Я хочу тебе верить.
– Ты чувствуешь, что между нами есть связь?
– Я чувствую, что меня влечет к тебе. – Он говорит очень медленно, как будто взвешивает каждую букву в каждом слове. – О моих воспоминаниях, вкусах, привычках ты могла узнать, например, от кого-то или из моих книг, в которых много личного. Ты видела фотографию в медальоне Бэа, ты бывала на моих докладах, ты читала мои статьи. Где доказательства того, что всему виной переливание крови? Как я могу быть уверен – только не обижайся, – что ты не шизофреничка, помешавшаяся на какой-то идиотской истории, которую прочла в книге или увидела в кино?
Я вздыхаю. Доводы мои исчерпаны.
– Джастин, я утратила всякую веру, но в это я верю.
– Прости, Джойс. – Он явно готовится закругляться.
– Нет, подожди. Это что, все?
Тишина.
– Ты что, даже не попробуешь поверить мне?
Он глубоко вздыхает:
– Я представлял тебя другой, Джойс. Не знаю почему, но мне казалось, что ты другой человек. А тут что-то… невообразимое. Какая-то… не та Джойс.
Каждая фраза – удар ножом в сердце и удар кулаком в живот.
– Судя по всему, тебе много пришлось пережить, может быть, ты должна… с кем-то поговорить.
– Почему ты мне не веришь? Пожалуйста, Джастин. Есть же что-то такое, что должно тебя убедить! Какая-то известная мне тайна, о которой ты не писал в статьях и не распространялся на лекции… – Я умолкаю, думая кое о чем. Нет, я не могу это использовать.
– До свидания, Джойс. Надеюсь, у тебя все будет хорошо, правда.
– Постой! Подожди! Есть одна вещь. Одна вещь, которую только ты можешь знать.
Он медлит:
– Какая еще вещь?
Я зажмуриваюсь и глубоко вдыхаю. Сказать или не сказать? Я открываю глаза и выпаливаю:
– Твой отец.
Воцаряется тишина.
– Джастин?
– Что мой отец? – Его голос холоден как лед.
– Я знаю, что ты видел, – тихо говорю я. – Что ты никому не осмелился рассказать.
– О чем, черт возьми, ты говоришь?
– Я знаю, что ты был на лестнице, видел его через перила. Я его тоже вижу. Я вижу, как он с бутылкой и таблетками скрывается за дверью. Потом зеленые ноги на полу…
– Прекрати! – кричит он, и я пораженно замолкаю.
Но я понимаю, что у меня никогда больше не будет возможности произнести эти слова.
– Я знаю, как трудно тебе было в детстве. Как трудно было держать это в себе…
– Ты ничего не знаешь, – холодно произносит он. – Абсолютно ничего. Пожалуйста, держись от меня подальше.
– Хорошо, – шепчу я, но, кроме меня, этого не слышит никто, потому что он уже повесил трубку.
Я сижу на лестнице в темном пустом доме и слушаю, как холодный октябрьский ветер сотрясает оконные рамы.
Итак, это конец.
Месяц спустя
Глава сорок третья
В следующий раз мы должны поехать на машине, Грейси, – говорит папа, когда мы возвращаемся пешком с прогулки по Ботаническому саду. Я держу его под руку и покачиваюсь вместе с ним – влево-вправо, влево-вправо. Это действует на меня успокаивающе.
– Нет, папа, тебе нужно больше двигаться.
– Говори за себя, – бормочет он. – Как дела, Шон? Ужасный день, правда?! – кричит он через дорогу старику на ходунках.
– Кошмарный! – кричит Шон в ответ.
– Так что ты думаешь о квартире? – за последние несколько минут я уже в третий раз задаю этот вопрос. – Говори, не увиливай.
– Я ни от чего не увиливаю, дорогая. Как дела, Пэтси? Как дела, Сьюки? – Он останавливается и наклоняется, чтобы погладить таксу. – Что за милашка! – говорит он, и мы идем дальше. – Ненавижу эту сосиску. Лает всю ночь напролет, – брюзжит он, натягивая кепку почти на самые глаза, чтобы укрыться от сильного порыва ветра. – Боже милостивый, мы хоть немного продвигаемся вперед? При таком ветре я чувствую себя старой скрипучей метлой.