- Для меня точно.

- И для меня, - проворчал Вещерский.

- А ты вообще молчи. Я давно поняла, что ты на редкость черствый далекий от искусства человек, - отмахнулась Марья. – Но от тебя-то, Василиса… голосила! Господи… Изряжская голосила… кому сказать.

- Никому не говори, - попросила Василиса и неожиданно для себя хихикнула. – Но мне сразу голова заболела…

- А я думала, что сюжет тебе напомнил…

- Я вообще не поняла, в чем там сюжет.

- Я тоже.

- Господи, меня окружают дикие люди. Программку я для чего покупала? – Марья подняла очи к потолку. – В ней все написано.

- Так… ты ж читать не позволила, - оправдываясь, сказал Вещерский.

- Потому что приличные люди не читают программки на виду у всех. Приличные люди внемлют искусству всей душой.

Василиса не выдержала и опять хихикнула.

И рассмеялась во весь голос. И удивилась, когда Марья рассмеялась тоже. Смех у нее оказался звонкий, хрустальный, совершенный, как она сама.

- А… а галерея искусств?

- Это та, где на стенах простыни висели, краской испачканные? Или квадратные коты?

- Тоже висели? – уточнил Вещерский, за что получил по руке.

- Дикари!

- Дикари не висели, - Василиса вытерла глаза.

- А поэтический салон? Ты всего раз сходила и все…

- Потому что не могла я дальше этот бред слушать. Там же набор слов и звуков. Смысла никакого.

- Это современное искусство, - возразила Марья. – Смысл там есть, он просто неявен.

- Слишком уж неявен.

- Черствые, черствые люди… а… тот вечер у баронессы Вельской? Ты фактически сбежала, стоило появиться сыну баронессы…

- У нее подали бутерброды с несвежей семгой.

- И?

- С очень несвежей семгой. Боюсь, если бы я не ушла… - Василиса замолчала, позволяя Марье самой додумать.

- О…

Марья коснулась щек.

- И вообще… ты перестала принимать приглашения, а на балах вела себя так, будто тебе там скучно.

- Мне там и вправду было скучно, - Василиса положила руки на колени. – Что мне там было делать? Для дебютантки я, извини, старовата. Да и вообще… танцевать я не особо люблю. И это ты у нас блистаешь, а я…

- Сидишь дома и печешь пироги.

- Что плохого в пирогах?

- Ничего. Я бы вот не отказалась от парочки, - Марья положила ладонь на живот. – Выехали в спешке, а после применения силы я обычно ем, как не в себя.

- Пирогов не обещаю, но… Ляля! – крик разнесся по дому. – Чай есть?

- Есть. Я же заварил.

- Дорогой, ты заварил не чай, ты заварил, пожалуй, чужой мусор. А это невежливо.

- Почему?

- Может, это был особо ценный мусор. Вась, может, мы его в город отправим? Пусть найдет еды…


Ехать в город не понадобилось. Ляля появилась, словно только и ждала, что этого крика. Она вкатила старую, еще тетушкину тележку, на которой нашлось место и небольшому самовару, начищенному до блеска и чайному сервизу. Меж фарфором примостилось блюдо с крохотными, на один укус, бутербродами.

- Видишь, не надо никого отправлять. Благодарю, - Вещерский забрал тележку и подкатил ее к софе. – Кушай, дорогая. Когда она голодает, у нее характер портится.

Сказано было для Василисы.

- У меня чудесный характер! – возмутилась Марья.

- Не спорю. Но от голода он становится чуть менее чудесным.

Марья кивнула и подхватила сразу несколько бутербродов.

- Значит, ты его не любила?

- Кого? – на всякий случай уточнила Василиса. Но тут же сказала. – Нет. И его тоже. И вообще никого. И не знаю. Может, любовь – это вообще не для меня? Может, я рождена, чтобы жить старой девой.

- Высокая цель.

- Ешь, - велела Марья мужу. – Он хороший, но иногда говорит, когда следовало бы помолчать. И ты тоже ешь. Все ешьте. Я тогда не буду думать, что мне кто-то в рот заглядывает… значит, Настька права? Мне нужно было просто оставить тебя в покое?

- Не знаю.

Ветчина была неплохой, но все же не отличной. И на рынок Василисе все-таки следует отправиться самой. А вот сыр удался. С резковатым ярким вкусом, но меж тем нежный, тающий.

- А кто знает?

- Тише, девочки, не ссорьтесь…

- Ляля, комнаты готовь, - Василиса потерла глаза, поняв, что невероятно устала. – Всем отдых нужен.

- Нужен. Только… извини.

- За что?

- Наверное, за все… мне приходили отчеты. Я… я подумала, что если тебе и вправду не интересно, то к чему держать имущество, от которого одни проблемы? То у них сап, то еще какая-то напасть. Мне ж постоянно письма шли. То на починку крыши деньги нужны, то сена заготовить годного не вышло, то левады чинить, то амбары погорели…

Она махнула рукой.

- Лошадей сторговать получалось слабо. Хотела было перевести в наши конюшни, но эта… с-скотина, - слово Марья почти выплюнула, и синющие глаза ее сузились, а над светлыми волосами появились крохотные искорки силы.

- Дорогая, не стоит переживать.

- Думаешь?

- Конечно. Просто отправь его на каторгу. К чему нервы тратить?

И вправду.

- …эта скотина, - почти спокойно продолжила Марья. – Сказала, что лошади очень слабые, что смысла их держать нет, ко всему болели они часто. А брать больную лошадь, сама понимаешь, никто не рискнет.

Василиса кивнула.

- Он продавал их… а вот сами конюшни… не знаю, что меня удерживало. Возможно, память о тетушке, а может, цена… или и то, и другое вместе? Нет, сперва он о продаже не заговаривал, в последний год только. Может, желающих не было… а потом вдруг появились.

- И на дом?

- И на дом.

- И кто?

- Да так… купец один… наследник состояния. Как мне доложили, человек пустой, но с деньгами.

- И ты…

- И я дала слово, - Марья поморщилась. – Еще до того, как ты собралась здесь лето провести. Пойми, я полагала, что ты все-таки выйдешь замуж и уедешь. А кроме тебя этот дом никому-то не нужен.

- А почему ты просто не сказала? – Василиса не собиралась обвинять сестру, но прозвучало именно обвинением.

- Забыла. Вот… просто забыла.

- Ты?

- Я. Я тоже могу что-то да забыть. Особенно, когда документы еще не оформлены. Была договоренность, но после человек, который и занимался вопросом продажи дома, вдруг взял и исчез. И я решила, что покупатель передумал. Случается. Сейчас Крым популярен, но в то же время земли здесь хватает. А вопрос с водой можно решить с помощью толкового мага. Дом же этот… он старый и в ремонте нуждается, да и не так уж и велик. Семье в нем будет тесно.

- Это смотря какой.