- Что он туда насыпал?

- Что ты туда насыпал? – Марья посмотрела на мужа, который пожал плечами:

- Что нашел, то и насыпал.

Нашел он, кажется, еще тетушкины запасы, судя по тому, что всплыло на поверхность кружки.

- Если бы ты, как нормальные люди, обзавелась постоянной прислугой, ему не пришлось бы проявлять таланты, которые у него отсутствуют напрочь, - Марья свою кружку понюхала осторожно.

- У меня Ляля есть…

- А где она, к слову?

- Так… на кухню пошла.

- Уже хорошо, - Марья кружку отставила, так и не притронувшись. – Извини, дорогой, ты всем хорош, но к кухне тебе лучше не подходить.

И чуть тише добавила:

- Как и мне.

Вещерский вновь пожал плечами и отошел, всем видом своим показывая, что он вовсе не стремится освоить высокое искусство кулинарии.

- А ты, Вася, садись и вправду рассказывай, что тут… - Марья потерла лоб.

Василиса и присела.

И кружку на пол поставила.

Ляля чай подаст. Чуть позже. Когда доберется все-таки до кухни. И Василиса надеялась, что Лялиной прозорливости хватит подать не только чай, что в шкафах кухонных найдется ветчина, сыр и хоть какое-никакое печенье.

А на рынок так и не сходила.

- Рассказывать… почему ты не сказала, что тетя оставила все мне?

Сложно подозревать людей близких в обмане. И сердце болезненно сжимается, а потом стучит, спотыкается, и язык снова становится тяжелым, а подходящие случаю слова в голову не приходят. В голове этой пустота полнейшая.

- Да как-то… не пришлось, что ли? – Марья слегка нахмурилась. – Сперва… ты в отъезде, похороны эти… и дела… она ведь не болела. И умирать не собиралась. И письма мне писала, такие, знаешь, вежливые. Я ей тоже писала. А потом звонят и говорят, что она умерла.

Вещерский устроился у окна, за которым чернела ночь. И смотрел, будто способен был увидеть что-то в этой черноте.

- Я же… не очень хорошо себя чувствовала… Настасья как раз из Франции вернулась, а потом назад собралась, а я не хотела, чтобы она уезжала. Мы постоянно ругались.

- Вы всегда ругались.

- Это да. Но тогда – особенно… еще Сашка из дому сбежал. Решил в моряки податься. Насилу нашли.

- Я не знала. Я ведь…

- В отъезде была, да… но мне следовало сказать. Только… как-то оно и вправду… не пришлось. Сперва похороны. Потом, после похорон, имущество… ладно дом, с ним просто, а вот заводы… я в лошадях ничего не понимала. Думала из наших кого поставить, но переезжать отказались. Тогда попросила управляющих порекомендовать человека знающего, чтобы оценил все, чтобы… вот и приехал этот…

Тихо хрустнули кости.

- Извините, - Вещерский разжал руку. – Не обращайте на меня внимания.

Он пошевелил пальцами, и вид у него сделался презадумчивый.

- Рекомендации у него были отменнейшие. Да и впечатление произвел…

В это Василиса охотно поверила. Впечатление Василий Павлович производить умел.

- И что он сказал?

- Сказал, что тетушка в последние годы совершенно отошла от дел… - Марья обняла себя и поморщилась. – Что на заводах беспорядок полнейший. Людишки погрязли в воровстве, лошади… больны или дурны, что толку от них не будет.

- И ты поверила?

- У него были рекомендации! Отчего мне было не верить, - прозвучало так, будто Марья оправдывалась, хотя, конечно, подобного быть не могло, ибо Марья никогда-то не оправдывалась, даже в детстве, даже когда ее поймали на кухне с банкой сливового джема. Тогда она, помнится, заявила, что имеет полное право на этой самой кухне находиться и брать продукты для собственных надобностей.

И ведь поверили же.

Ругать и то не стали.


- А сама ты там бывала? – поинтересовалась Василиса.

- Нет.

- Почему?

Марья покраснела. Так густо и вдруг, что…

- Я лошадей боюсь.

- Что?! – Василисе показалось, что она ослышалась.

- Боюсь я лошадей, - повторила Марья. – Они здоровенные. И злые. И никогда не поймешь, что у них на уме…

- Но ты же ездила верхом!

- Когда невозможно было того избежать, только… поверь, удовольствия это мне не доставляло.

Вещерский, отлипнувши от окна, подошел к жене, обнял вдруг, и это проявление нежности было столь… несвойственно им обоим, что Василиса смутилась. А смутившись, отвернулась.

- Ты не помнишь, ты совсем ребенком была… у тетушки… я никогда-то им не доверяла, но тетушка решила, что мне пора в седло садиться. Я училась. Я старалась. Только… однажды лошадь понесла. Уж не знаю, чего испугалась, но я сперва держалась, потом свалилась под копыта.

Марья судорожно выдохнула.

- Я, как подхожу, всякий раз…

- Но как тогда ты вообще в седло садишься?

- Под контроль беру. Полный.

- Это же…

Подобные заклятья требуют полнейшей сосредоточенности, высшей степени самоконтроля и умения распоряжаться силой. Ко всему держать долго их не получится.

- Почему ты просто никому не сказала, что…

- Что боюсь?

- Именно.

Марья посмотрела на мужа. А потом призналась:

- Сплетничать станут. Смеяться.

- И пускай себе, - отозвался Вещерский. – Я тебе это уже говорил.

- Я не могу позволить, чтобы кто-то смеялся над нашим родом… и вообще, вот Настька червяков боится. Дождевых.

Это прозвучало почти как жалоба.

- Чего их бояться? Они маленькие. А лошади огромные и с зубами и… и я не собиралась от них избавляться вовсе. Я думала, что, может, тебе будет интересно, когда вернешься. Ты же любила здесь бывать. И завод этот… что мы возьмем коней, которые наши, с Урала или еще из Подмосковья, там молодняк всегда имеется. Можно ведь не выставлять на аукционы, а тебе отдать… только…

- Мне интересно не было?

- Не было, - согласилась Марья. – Из-за этого… идиота! Господи, я до сих пор на него зла! Ты в него была влюблена, а он… трус несчастный!

- Ты сейчас о ком?

- О Ракитском, конечно. Ты, когда все… случилось, прямо вся погасла. Я надеялась, что за границей развеешься, вернешься прежней. А ты будто еще больше закрылась. Как вернулась, так все. Дома осела. Ни принимать никого не желала, ни сама в гости… я пыталась тебя хоть как-то растормошить, но чем больше пыталась, тем хуже получалось.

Василиса нахмурилась.

Она погасла?

Она расстроилась, само собой, хуже, чем расстроилась, ибо происшествие было не из приятных. Но в остальном…

- Помнишь, тот поход в оперу? Господи, та ложа обошлась мне в целое состояние, а ты сидела так, будто… не знаю, мечтала сбежать оттуда!

- Мечтала, - созналась вдруг Василиса. – Она так голосила!

- Кто?

- Эта вот… такая… - Василиса раскинула руки, впрочем, вряд ли ей удалось и вправду очертить стати сладкоголосой дивы Изряжской, звезды Петербурга и многих зарубежных театров. – У меня просто уши закладывало! А еще я так и не поняла, в чем там было дело и почему она куда-то в конце концов рухнула.

- Она не рухнула, - Марья закрыла лицо рукой. – Она спрыгнула с обрыва! Это была драма!