– Тогда не беспокойтесь! В пироге такая же клубника, даже лучше, потому что с нашего огорода. И потом, она же пропеченная. Если вдруг окажется, что у Оли аллергия, то сразу будет понятно, на что.
Она просто и понятно мне все объяснила. Мы договорились, что подойдем через несколько минут. Хозяйство моих соседей напоминало хорошо организованное предприятие.
– Вы настоящие фермеры! – сказала я им с неподдельным восхищением во время чаепития. – У моего отца была пара гектаров земли, две коровы, две свиньи и конь. А у вас сотни гектаров, десятки коров, трактора, комбайны и еще много всяких машин. Даже комбайн для сбора смородины есть!
– Да как-то справляемся.
– Как-то? Это просто удивительно! Я только по телевизору такие фермы видела и не представляла себе, что в наших местах они тоже есть.
Ева прямо раздулась от гордости.
– Тут в округе и побольше есть, – скромно ответила Бася, но тоже гордо улыбнулась.
– Оказывается, в нашем селе многое поменялось, а я все пропустила.
Барбара спросила, почему мы исчезли на две недели. Ева очень беспокоилась, думала, что-то случилось. Я объяснила, что мы попали в больницу. Рассказала про Олину лихорадку и про мой флебит. Делирий я, естественно, не упомянула. Сама не знаю, почему я вдруг так разоткровенничалась с этими чужими женщинами. Может быть, и мне хотелось понимания и капельку сочувствия? От Магды я слышала только: «Ой, Анечка, мне так жаль, но у меня сердце болит», а Аська заявляла: «А ты что думала? Дети иногда болеют! Все так и должно быть!» Мне-то казалось, что я вела себя как героиня, как супермен! Преодолела все трудности и спасла ребенка. Хотелось, чтобы меня хоть чуть-чуть похвалили за мое хладнокровие и за мой героизм, за то, что справилась с трудной и новой для меня ситуацией.
Все это, все, что хотела, я услышала от Евы и Барбары.
– В Америке таким вещам в школе учат. Пани Анна, вы так хорошо справляетесь с Олей. У вас же своих детей не было. Наверное, вам очень трудно, – похвалила меня Барбара.
Они пели мне дифирамбы, а я просто раздувалась от самодовольства. Вдруг Барбара сказала то, что в очередной раз перевернуло мою жизнь с ног на голову:
– Жалко, что вы к нам тогда не пришли. У нас и свечи есть, и сироп жаропонижающий. Зуза часто болеет.
Разговор перешел на Зузины болезни, но я уже не слушала. Я вдруг поняла, что стала нуждаться в других людях. Наша с Олей жизнь станет намного легче, если рядом будут хорошие соседи. Если будет кто-то, кто всегда поможет.
– Пани права, – сказала я тихо. – Пани чертовски права.
Пирог с клубникой оказался отменным, и Оле он очень понравился. После того вечернего чая я стала поддерживать дружеские отношения с новыми знакомыми. Все время повторяла себе, что делаю это ради Оли и ради своего спокойствия. Скоро малышка поедет к Магде и моя жизнь будет такой, как прежде. Общение с Зузой пошло Оле на пользу, она стала развиваться быстрее и лучше разговаривать, часто смеялась. Подгузники мы теперь надевали только на ночь. Мы с малышкой стали лучше ладить. Летние дни тянулись медленно и спокойно.
Глава 13
– Оля, что ты на обед хочешь? – спросила я утром.
Малышка воевала с одежками. Вчера она узнала, что Зуза одевается сама, и решила, что тоже так может. Как бы я ни убеждала ее, что Зуза старше, Оля уперлась. Истерики у нее случались все реже, но упрямства меньше не становилось.
У нее был характер и свое собственное мнение. Я уже хорошо ее изучила, знала, что ее злит, а что радует, знала, что она любит кушать. Знала по именам все ее игрушки и какие сказки она любит слушать. Умела различать, когда она плачет, потому что голодна, а когда потому что устала. Знала, когда лучше ее обнять, а когда держаться подальше, когда удастся ее в чем-то убедить, а когда не стоит и пытаться.
Она тоже изучала меня. Знала, как ко мне подойти, как посмотреть мне в глаза, чтобы я растаяла. Умела обнимать меня так, что я просто не могла на нее злиться. Прошло уже семь месяцев с тех пор, как Оля поселилась в моем доме, и наша жизнь стала спокойнее. Только иногда, когда малышка засыпала, я сидела в своем любимом кресле, тупо уставившись в телевизор, потягивала коньячок и с тоской вспоминала свою прежнюю жизнь.
– Сюп!
– Ага! А какой? – спросила я с улыбкой. В последнее время список супов, которые я могла готовить, пополнился двумя новыми: бульоном и огуречным. Борщ из пакетика я к своим кулинарным достижениям не относила.
– Помидолный! Позалуста! – малышка улыбнулась в ответ.
– А ты мне поможешь?
– Ага.
В последнее время она мне охотно помогала. Ей нравилось доставать кастрюли, которые потом приходилось прятать назад, мыть овощи, а я потом перемывала их еще раз, и ломать вермишель на такие маленькие кусочки, что она становилась похожа на крупу или рис. Зато малышка была рядом и у меня на глазах.
– Оля, смотри, какая сегодня хорошая погода. Пойдем с Зузой в лес, посмотрим, может, уже земляника или черника поспели? Ну как?
– Да! Да! – радостно закричала малышка.
– Какая ты сегодня хорошая девочка. Сама оделась, теперь помогаешь мне суп варить, – продолжала я, обращаясь больше к себе, чем к Оле. – Олечка, а ты заметила, какая тетя болтливая стала? Все болтает и болтает, – тарахтела я, засунув нос в мусорку.
Я стояла на коленях возле шкафчика и чистила овощи для супа, очистки летели в ведро, а готовые овощи я бросала вслепую в мойку над головой.
– Сейчас тетя почистит морковку, Оля ее помоет, а потом мы ее в супчик положим.
Что-то подсказало мне обернуться и посмотреть, чем занимается Оля. Она стояла на своем стульчике возле плиты и увлеченно мастерила что-то над моей головой. Я, кряхтя, поднялась с пола, и тут меня бросило в жар и перехватило дыхание. Я застыла на мгновение, глядя, как Оля на моих глазах и в досягаемости моей руки пытается разрезать морковку. Я видела, как лезвие ножа соскользнуло с твердого овоща и вонзилось в указательный палец малышки. Оля тоже это видела, но все равно провела ножом по пальцу до конца.
Мне казалось, что все происходит, как в замедленной съемке. Через секунду на пальце появилась розовая, глубокая и ровная рана, словно нанесенная скальпелем. Она тут же начала наполняться кровью, которая текла и текла, выливалась из раны, выплескивалась на руку и на плиту. Девочка сначала удивленно смотрела на глубокий порез, потом зажала его другой рукой, словно хотела спрятать или втиснуть кровь обратно в разрезанный палец. Я за то время успела только зашвырнуть нож и морковь в мойку.
– Оля! – крикнула я.
В ту самую секунду она начала вопить. Махая рукой, она соскочила со стульчика и начала бегать по кухне, прижимая раненую ладонь к груди. Оставляла кровавые следы на мебели, на полу, на всем, к чему прикасалась. Ее блузка тоже была измазана кровью. Я бросилась к Оле и попыталась ее схватить.
– Оля, стой! Пожалуйста, остановись! – кричала я, бегая за ней.
Наконец, догнала возле двери. Какое счастье, что она была заперта и Оля не успела нажать на ручку, иначе пришлось бы гоняться за ней по всему дому. Взяла малышку на руки. Она брыкалась, как молодой теленок, и пару раз больно пнула меня в бедро. Головой боднула меня в нос, и я почувствовала во рту вкус крови. Наконец, я затащила девочку в угол кухни, рядом со шкафами поставила на пол и придавила ее всем своим весом к дверцам. Малышка утонула в моем животе. Я чувствовала, как моя блузка пропитывается кровью, слезами и соплями. Потянулась к ближайшему ящичку, чтобы посмотреть, есть ли там хоть что-то, чем можно остановить кровь. Нашла пару канцелярских резинок, повернулась к Оле спиной и вытянула ее левую руку. Прижимала теперь ее бедрами и задом.
– Олька, если не успокоишься, так пукну, не поздоровится!
– Ааааааааа!
– Знаю! Знаю, что больно, но перестань дергаться, а то я не смогу тебя перевязать, – повысила я голос, пытаясь ее перекричать. – Оля, немедленно перестань.
Я так стиснула ей запястье, что рука побелела, но зато рана перестала так сильно кровоточить. Я посильнее прижала ее к шкафчику, малышка на секунду затихла, и я воспользовалась ситуацией, чтобы надеть резинки ей на палец.
– Ура, получилось! – воскликнула я, довольная собой, и на секунду отодвинулась от шкафа.
Оля воспользовалась ситуацией и сразу сбежала, но я ей не стала мешать. Может, я ничего не смыслила в детских травмах или в резаных ранах верхних конечностей, но немало повидала разрезов в своей жизни и понимала, что этот придется зашивать. На секунду я задумалась. Мысль о том, что придется опять ехать в больницу, после нашего последнего позорного визита, меня пугала. Пошла в ванную за аптечкой. Даже не глядя, знала, что там завалялись две пачки хирургических ниток. Насколько я могла судить, для такого пореза хватило бы пары швов. Взяла из аптечки нитки, салициловый спирт, ножницы и пинцет. Ножницы и пинцет я вымыла в кухне жидкостью для посуды, а потом полила водкой из холодильника.
– Я же говорила, что алкоголь в доме всегда пригодится, – пробурчала себе под нос.
Импровизированные операционные инструменты я сложила в мисочку и еще раз полила водкой. Взяла всю марлю, которую смогла найти, чистую тряпочку и пошла в комнату. Оля лежала на кровати, прижимая к себе Гав-гава здоровой ручкой, и таращилась на палец, обвязанный резинкой. Я его хорошенько перетянула – он уже побелел, а кровь сочилась по капле.
– Оля, нам надо зашить рану, – сказала я.
Девочка грустно посмотрела на меня огромными глазами, в которых еще стояли слезы. Она не понимала, чего я от нее хочу. Я окинула взглядом комнату, пытаясь найти что-то, что поможет мне успокоить ребенка и уменьшить боль. Резинка, которая пережимала палец, и так снижала чувствительность, но я понимала, что этого будет недостаточно. Тут я вспомнила о свечках и парацетамоле в сиропе, которые мне на всякий случай дала Иоанна, когда мы из больницы выписывались. Вот они нам и пригодились. Оставила свои хирургические инструменты и пошла назад в ванную. Вернулась с лекарствами и соком.
– Олечка, прими лекарство, чтобы больно не было.
– А-а-а…
– Оля, пожалуйста, оно вкусное, – убеждала я малышку.
Я знала, что силой сироп влить не удастся, потому хотела для большего обезболивающего эффекта поставить ей свечку. От парацетамола еще никто не умирал. Мне пришлось ее немного поуговаривать и даже самой выпить немного отвратительного сиропа, похожего на густые сладкие сопли, но в конце концов Оля сдалась и проглотила ложечку. Похоже, ей понравилось. Она проглотила сироп, причмокивая, как котенок, и не выплюнула.
– Хорошо, а теперь давай немножко отдохнем и попробуем с другой стороны, – вкрадчиво сказала я. – Иди сюда, тетя тебя обнимет.
Пришлось немного подождать, но наконец Оля придвинулась ко мне и положила голову на колени.
Я сидела на краю кровати. Гладила малышку по головке и по спинке. Посмотрела на палец. Время шло быстро, он еще больше побелел, и надо было спешить. Нужно как можно быстрее восстановить кровообращение. Я прижала малышку покрепче, перевернула на спинку. Она пока не сопротивлялась. Плакала и держалась за пальчик. Я сняла с нее штанишки, трусики и попыталась поставить свечку. Оля не протестовала и доверчиво позволяла делать то, что мне надо. Но как только почувствовала, что я пытаюсь засунуть свечечку, стала вырываться. Я была готова к такому, прижала ее чуть покрепче и сделала то, что надо. Потом опять гладила ее по спинке. Только вот она убрала голову с моих коленей, отодвинулась в угол кровати и повернулась ко мне спиной.
– Олечка, – уговаривала я ее, – знаю, что это неприятно, но мы же должны вылечить твой пальчик.
Я пошла в ванную и тщательно вымыла руки. Поймала себя на том, что обрабатываю их, как перед операцией. Навык есть навык.
Придвинула кресло к стене под окном – старое такое, с декоративными ремешками, высокой спинкой и подлокотниками, а рядом, на столике, разложила «хирургические инструменты», так, чтобы до них легко можно было дотянуться. Потом пошла за Олей. Девочка спокойно дала взять себя на руки. Я посадила ее в кресло, сама села рядом, прижав ее к спинке. Вытянула вперед ее левую руку и обездвижила, прижав своим боком, а запястье просунула под ремешком, украшающим подлокотник. Оля почувствовала, что что-то не так, и начала вырываться. К счастью, между спинкой кресла и моим задом оставалось так мало свободного места, что пинаться она не могла. Все остальное меня не интересовало. Не первый раз я зашивала рану, а пациентка вырывалась изо всех сил. Когда я только начинала работать врачом, обезболивающие применялись не так широко и мне часто приходилось зашивать места более чувствительные, чем палец. Так что к сопротивлению, брыканию и крикам я привыкла.
– Не сопротивляйся, моя панночка, не поможет. Отпущу, как закончу, – убеждала я малышку, не обращая внимания на ее протесты.
Полила рану спиртом, отчего вопли за спиной усилились, а потом протерла стерильной марлей. Повнимательнее присмотрелась к ране, нет ли каких-нибудь поврежденных сосудов, вытащила нить с иглой и проколола кожу. С того момента Олины вопли перестали для меня существовать. Я медленно и аккуратно накладывала матрацные швы. Старалась, чтобы края раны хорошо смыкались. В паре мест пришлось спуститься ниже, чтобы захватить разрезанную мышцу. Так она быстрее заживет и не будет ограничения подвижности. Все прошло легко и быстро. Пришлось наложить всего три шва. Я сняла резинку и пару минут наблюдала, как кровь вновь наполняет рану. Она еще сочилась, но в пределах нормы. Я наклеила пластырь и забинтовала палец. Потом встала с кресла и только теперь взглянула на себя. Оля выскочила из кресла и помчалась к кровати. Прижала к себе Гав-гава и обиженно разрыдалась. Я подошла к ней, села рядом и хотела погладить по спинке, но тут кто-то позвонил в дверь.
– Не, ну вы только посмотрите на нее! – возмущенно завопила я. – Аська? Нашла когда прийти! Жалко, тебя пятнадцать минут назад здесь не было.
– Тетя, – воскликнула Оля, соскочила с кровати и помчалась к двери. – Тетя! Тетя Ася!
Я пошла за ней.
– Ну, ты знаешь, когда прийти, дорогая моя! – крикнула я, подходя к двери. Открыла и остолбенела.
– Добрый день, пани доктор, извините, что без приглашения. Я тут неподалеку была и решила зайти. Здравствуй, Оля. Ой, а что тут у вас случилось? Господи, что происходит?
Пани куратор уже вошла в коридор и удивленно рассматривала все кругом. Оля вцепилась в мою юбку, на фоне которой отлично выделялся большой забинтованный палец. Ее мордочка опухла, а на щечках блестели слезы. Рубашка и руки были измазаны кровью. Я украдкой взглянула на себя в зеркало. Сама выглядела не лучше: одежда в беспорядке, волосы взлохмачены, блузка, юбка и все лицо в крови, видимо натекло из носа, когда Оля меня боднула. Заглянула в кухню. Там вообще вид был как на бойне. Плюс ко всему я почувствовала какой-то странный запах.
– Вот холера! Холера, холера! – завопила я, когда мой мозг наконец интерпретировал доходящие до него сигналы.
Я же суп на огне оставила! Большая часть нашего обеда выкипела, и под плитой натекла небольшая лужа. Мясо превратилось в шкварки и лежало на дне пустой кастрюли, которая из бежевой стала коричнево-черной.
– Не прикасайтесь ни к чему, пани! Только газ выключите! – кричала мне в кухню пани куратор. Оля громко вопила.
– Я что, идиотка? – рявкнула я в ответ. – Или блондинка крашеная?
Огромные голубые глаза кураторши округлились, и она нервно смахнула со лба белокурый локон.
– Вот холера! – ругалась я, мечась по кухне.
Она просто и понятно мне все объяснила. Мы договорились, что подойдем через несколько минут. Хозяйство моих соседей напоминало хорошо организованное предприятие.
– Вы настоящие фермеры! – сказала я им с неподдельным восхищением во время чаепития. – У моего отца была пара гектаров земли, две коровы, две свиньи и конь. А у вас сотни гектаров, десятки коров, трактора, комбайны и еще много всяких машин. Даже комбайн для сбора смородины есть!
– Да как-то справляемся.
– Как-то? Это просто удивительно! Я только по телевизору такие фермы видела и не представляла себе, что в наших местах они тоже есть.
Ева прямо раздулась от гордости.
– Тут в округе и побольше есть, – скромно ответила Бася, но тоже гордо улыбнулась.
– Оказывается, в нашем селе многое поменялось, а я все пропустила.
Барбара спросила, почему мы исчезли на две недели. Ева очень беспокоилась, думала, что-то случилось. Я объяснила, что мы попали в больницу. Рассказала про Олину лихорадку и про мой флебит. Делирий я, естественно, не упомянула. Сама не знаю, почему я вдруг так разоткровенничалась с этими чужими женщинами. Может быть, и мне хотелось понимания и капельку сочувствия? От Магды я слышала только: «Ой, Анечка, мне так жаль, но у меня сердце болит», а Аська заявляла: «А ты что думала? Дети иногда болеют! Все так и должно быть!» Мне-то казалось, что я вела себя как героиня, как супермен! Преодолела все трудности и спасла ребенка. Хотелось, чтобы меня хоть чуть-чуть похвалили за мое хладнокровие и за мой героизм, за то, что справилась с трудной и новой для меня ситуацией.
Все это, все, что хотела, я услышала от Евы и Барбары.
– В Америке таким вещам в школе учат. Пани Анна, вы так хорошо справляетесь с Олей. У вас же своих детей не было. Наверное, вам очень трудно, – похвалила меня Барбара.
Они пели мне дифирамбы, а я просто раздувалась от самодовольства. Вдруг Барбара сказала то, что в очередной раз перевернуло мою жизнь с ног на голову:
– Жалко, что вы к нам тогда не пришли. У нас и свечи есть, и сироп жаропонижающий. Зуза часто болеет.
Разговор перешел на Зузины болезни, но я уже не слушала. Я вдруг поняла, что стала нуждаться в других людях. Наша с Олей жизнь станет намного легче, если рядом будут хорошие соседи. Если будет кто-то, кто всегда поможет.
– Пани права, – сказала я тихо. – Пани чертовски права.
Пирог с клубникой оказался отменным, и Оле он очень понравился. После того вечернего чая я стала поддерживать дружеские отношения с новыми знакомыми. Все время повторяла себе, что делаю это ради Оли и ради своего спокойствия. Скоро малышка поедет к Магде и моя жизнь будет такой, как прежде. Общение с Зузой пошло Оле на пользу, она стала развиваться быстрее и лучше разговаривать, часто смеялась. Подгузники мы теперь надевали только на ночь. Мы с малышкой стали лучше ладить. Летние дни тянулись медленно и спокойно.
Глава 13
– Оля, что ты на обед хочешь? – спросила я утром.
Малышка воевала с одежками. Вчера она узнала, что Зуза одевается сама, и решила, что тоже так может. Как бы я ни убеждала ее, что Зуза старше, Оля уперлась. Истерики у нее случались все реже, но упрямства меньше не становилось.
У нее был характер и свое собственное мнение. Я уже хорошо ее изучила, знала, что ее злит, а что радует, знала, что она любит кушать. Знала по именам все ее игрушки и какие сказки она любит слушать. Умела различать, когда она плачет, потому что голодна, а когда потому что устала. Знала, когда лучше ее обнять, а когда держаться подальше, когда удастся ее в чем-то убедить, а когда не стоит и пытаться.
Она тоже изучала меня. Знала, как ко мне подойти, как посмотреть мне в глаза, чтобы я растаяла. Умела обнимать меня так, что я просто не могла на нее злиться. Прошло уже семь месяцев с тех пор, как Оля поселилась в моем доме, и наша жизнь стала спокойнее. Только иногда, когда малышка засыпала, я сидела в своем любимом кресле, тупо уставившись в телевизор, потягивала коньячок и с тоской вспоминала свою прежнюю жизнь.
– Сюп!
– Ага! А какой? – спросила я с улыбкой. В последнее время список супов, которые я могла готовить, пополнился двумя новыми: бульоном и огуречным. Борщ из пакетика я к своим кулинарным достижениям не относила.
– Помидолный! Позалуста! – малышка улыбнулась в ответ.
– А ты мне поможешь?
– Ага.
В последнее время она мне охотно помогала. Ей нравилось доставать кастрюли, которые потом приходилось прятать назад, мыть овощи, а я потом перемывала их еще раз, и ломать вермишель на такие маленькие кусочки, что она становилась похожа на крупу или рис. Зато малышка была рядом и у меня на глазах.
– Оля, смотри, какая сегодня хорошая погода. Пойдем с Зузой в лес, посмотрим, может, уже земляника или черника поспели? Ну как?
– Да! Да! – радостно закричала малышка.
– Какая ты сегодня хорошая девочка. Сама оделась, теперь помогаешь мне суп варить, – продолжала я, обращаясь больше к себе, чем к Оле. – Олечка, а ты заметила, какая тетя болтливая стала? Все болтает и болтает, – тарахтела я, засунув нос в мусорку.
Я стояла на коленях возле шкафчика и чистила овощи для супа, очистки летели в ведро, а готовые овощи я бросала вслепую в мойку над головой.
– Сейчас тетя почистит морковку, Оля ее помоет, а потом мы ее в супчик положим.
Что-то подсказало мне обернуться и посмотреть, чем занимается Оля. Она стояла на своем стульчике возле плиты и увлеченно мастерила что-то над моей головой. Я, кряхтя, поднялась с пола, и тут меня бросило в жар и перехватило дыхание. Я застыла на мгновение, глядя, как Оля на моих глазах и в досягаемости моей руки пытается разрезать морковку. Я видела, как лезвие ножа соскользнуло с твердого овоща и вонзилось в указательный палец малышки. Оля тоже это видела, но все равно провела ножом по пальцу до конца.
Мне казалось, что все происходит, как в замедленной съемке. Через секунду на пальце появилась розовая, глубокая и ровная рана, словно нанесенная скальпелем. Она тут же начала наполняться кровью, которая текла и текла, выливалась из раны, выплескивалась на руку и на плиту. Девочка сначала удивленно смотрела на глубокий порез, потом зажала его другой рукой, словно хотела спрятать или втиснуть кровь обратно в разрезанный палец. Я за то время успела только зашвырнуть нож и морковь в мойку.
– Оля! – крикнула я.
В ту самую секунду она начала вопить. Махая рукой, она соскочила со стульчика и начала бегать по кухне, прижимая раненую ладонь к груди. Оставляла кровавые следы на мебели, на полу, на всем, к чему прикасалась. Ее блузка тоже была измазана кровью. Я бросилась к Оле и попыталась ее схватить.
– Оля, стой! Пожалуйста, остановись! – кричала я, бегая за ней.
Наконец, догнала возле двери. Какое счастье, что она была заперта и Оля не успела нажать на ручку, иначе пришлось бы гоняться за ней по всему дому. Взяла малышку на руки. Она брыкалась, как молодой теленок, и пару раз больно пнула меня в бедро. Головой боднула меня в нос, и я почувствовала во рту вкус крови. Наконец, я затащила девочку в угол кухни, рядом со шкафами поставила на пол и придавила ее всем своим весом к дверцам. Малышка утонула в моем животе. Я чувствовала, как моя блузка пропитывается кровью, слезами и соплями. Потянулась к ближайшему ящичку, чтобы посмотреть, есть ли там хоть что-то, чем можно остановить кровь. Нашла пару канцелярских резинок, повернулась к Оле спиной и вытянула ее левую руку. Прижимала теперь ее бедрами и задом.
– Олька, если не успокоишься, так пукну, не поздоровится!
– Ааааааааа!
– Знаю! Знаю, что больно, но перестань дергаться, а то я не смогу тебя перевязать, – повысила я голос, пытаясь ее перекричать. – Оля, немедленно перестань.
Я так стиснула ей запястье, что рука побелела, но зато рана перестала так сильно кровоточить. Я посильнее прижала ее к шкафчику, малышка на секунду затихла, и я воспользовалась ситуацией, чтобы надеть резинки ей на палец.
– Ура, получилось! – воскликнула я, довольная собой, и на секунду отодвинулась от шкафа.
Оля воспользовалась ситуацией и сразу сбежала, но я ей не стала мешать. Может, я ничего не смыслила в детских травмах или в резаных ранах верхних конечностей, но немало повидала разрезов в своей жизни и понимала, что этот придется зашивать. На секунду я задумалась. Мысль о том, что придется опять ехать в больницу, после нашего последнего позорного визита, меня пугала. Пошла в ванную за аптечкой. Даже не глядя, знала, что там завалялись две пачки хирургических ниток. Насколько я могла судить, для такого пореза хватило бы пары швов. Взяла из аптечки нитки, салициловый спирт, ножницы и пинцет. Ножницы и пинцет я вымыла в кухне жидкостью для посуды, а потом полила водкой из холодильника.
– Я же говорила, что алкоголь в доме всегда пригодится, – пробурчала себе под нос.
Импровизированные операционные инструменты я сложила в мисочку и еще раз полила водкой. Взяла всю марлю, которую смогла найти, чистую тряпочку и пошла в комнату. Оля лежала на кровати, прижимая к себе Гав-гава здоровой ручкой, и таращилась на палец, обвязанный резинкой. Я его хорошенько перетянула – он уже побелел, а кровь сочилась по капле.
– Оля, нам надо зашить рану, – сказала я.
Девочка грустно посмотрела на меня огромными глазами, в которых еще стояли слезы. Она не понимала, чего я от нее хочу. Я окинула взглядом комнату, пытаясь найти что-то, что поможет мне успокоить ребенка и уменьшить боль. Резинка, которая пережимала палец, и так снижала чувствительность, но я понимала, что этого будет недостаточно. Тут я вспомнила о свечках и парацетамоле в сиропе, которые мне на всякий случай дала Иоанна, когда мы из больницы выписывались. Вот они нам и пригодились. Оставила свои хирургические инструменты и пошла назад в ванную. Вернулась с лекарствами и соком.
– Олечка, прими лекарство, чтобы больно не было.
– А-а-а…
– Оля, пожалуйста, оно вкусное, – убеждала я малышку.
Я знала, что силой сироп влить не удастся, потому хотела для большего обезболивающего эффекта поставить ей свечку. От парацетамола еще никто не умирал. Мне пришлось ее немного поуговаривать и даже самой выпить немного отвратительного сиропа, похожего на густые сладкие сопли, но в конце концов Оля сдалась и проглотила ложечку. Похоже, ей понравилось. Она проглотила сироп, причмокивая, как котенок, и не выплюнула.
– Хорошо, а теперь давай немножко отдохнем и попробуем с другой стороны, – вкрадчиво сказала я. – Иди сюда, тетя тебя обнимет.
Пришлось немного подождать, но наконец Оля придвинулась ко мне и положила голову на колени.
Я сидела на краю кровати. Гладила малышку по головке и по спинке. Посмотрела на палец. Время шло быстро, он еще больше побелел, и надо было спешить. Нужно как можно быстрее восстановить кровообращение. Я прижала малышку покрепче, перевернула на спинку. Она пока не сопротивлялась. Плакала и держалась за пальчик. Я сняла с нее штанишки, трусики и попыталась поставить свечку. Оля не протестовала и доверчиво позволяла делать то, что мне надо. Но как только почувствовала, что я пытаюсь засунуть свечечку, стала вырываться. Я была готова к такому, прижала ее чуть покрепче и сделала то, что надо. Потом опять гладила ее по спинке. Только вот она убрала голову с моих коленей, отодвинулась в угол кровати и повернулась ко мне спиной.
– Олечка, – уговаривала я ее, – знаю, что это неприятно, но мы же должны вылечить твой пальчик.
Я пошла в ванную и тщательно вымыла руки. Поймала себя на том, что обрабатываю их, как перед операцией. Навык есть навык.
Придвинула кресло к стене под окном – старое такое, с декоративными ремешками, высокой спинкой и подлокотниками, а рядом, на столике, разложила «хирургические инструменты», так, чтобы до них легко можно было дотянуться. Потом пошла за Олей. Девочка спокойно дала взять себя на руки. Я посадила ее в кресло, сама села рядом, прижав ее к спинке. Вытянула вперед ее левую руку и обездвижила, прижав своим боком, а запястье просунула под ремешком, украшающим подлокотник. Оля почувствовала, что что-то не так, и начала вырываться. К счастью, между спинкой кресла и моим задом оставалось так мало свободного места, что пинаться она не могла. Все остальное меня не интересовало. Не первый раз я зашивала рану, а пациентка вырывалась изо всех сил. Когда я только начинала работать врачом, обезболивающие применялись не так широко и мне часто приходилось зашивать места более чувствительные, чем палец. Так что к сопротивлению, брыканию и крикам я привыкла.
– Не сопротивляйся, моя панночка, не поможет. Отпущу, как закончу, – убеждала я малышку, не обращая внимания на ее протесты.
Полила рану спиртом, отчего вопли за спиной усилились, а потом протерла стерильной марлей. Повнимательнее присмотрелась к ране, нет ли каких-нибудь поврежденных сосудов, вытащила нить с иглой и проколола кожу. С того момента Олины вопли перестали для меня существовать. Я медленно и аккуратно накладывала матрацные швы. Старалась, чтобы края раны хорошо смыкались. В паре мест пришлось спуститься ниже, чтобы захватить разрезанную мышцу. Так она быстрее заживет и не будет ограничения подвижности. Все прошло легко и быстро. Пришлось наложить всего три шва. Я сняла резинку и пару минут наблюдала, как кровь вновь наполняет рану. Она еще сочилась, но в пределах нормы. Я наклеила пластырь и забинтовала палец. Потом встала с кресла и только теперь взглянула на себя. Оля выскочила из кресла и помчалась к кровати. Прижала к себе Гав-гава и обиженно разрыдалась. Я подошла к ней, села рядом и хотела погладить по спинке, но тут кто-то позвонил в дверь.
– Не, ну вы только посмотрите на нее! – возмущенно завопила я. – Аська? Нашла когда прийти! Жалко, тебя пятнадцать минут назад здесь не было.
– Тетя, – воскликнула Оля, соскочила с кровати и помчалась к двери. – Тетя! Тетя Ася!
Я пошла за ней.
– Ну, ты знаешь, когда прийти, дорогая моя! – крикнула я, подходя к двери. Открыла и остолбенела.
– Добрый день, пани доктор, извините, что без приглашения. Я тут неподалеку была и решила зайти. Здравствуй, Оля. Ой, а что тут у вас случилось? Господи, что происходит?
Пани куратор уже вошла в коридор и удивленно рассматривала все кругом. Оля вцепилась в мою юбку, на фоне которой отлично выделялся большой забинтованный палец. Ее мордочка опухла, а на щечках блестели слезы. Рубашка и руки были измазаны кровью. Я украдкой взглянула на себя в зеркало. Сама выглядела не лучше: одежда в беспорядке, волосы взлохмачены, блузка, юбка и все лицо в крови, видимо натекло из носа, когда Оля меня боднула. Заглянула в кухню. Там вообще вид был как на бойне. Плюс ко всему я почувствовала какой-то странный запах.
– Вот холера! Холера, холера! – завопила я, когда мой мозг наконец интерпретировал доходящие до него сигналы.
Я же суп на огне оставила! Большая часть нашего обеда выкипела, и под плитой натекла небольшая лужа. Мясо превратилось в шкварки и лежало на дне пустой кастрюли, которая из бежевой стала коричнево-черной.
– Не прикасайтесь ни к чему, пани! Только газ выключите! – кричала мне в кухню пани куратор. Оля громко вопила.
– Я что, идиотка? – рявкнула я в ответ. – Или блондинка крашеная?
Огромные голубые глаза кураторши округлились, и она нервно смахнула со лба белокурый локон.
– Вот холера! – ругалась я, мечась по кухне.