Так, с мотивами Трулля, похоже, разобрались, остаётся монах. Он-то чего так старается пристроить меня на костёр? Никаких счётов между нами быть не может, до доноса крысёныша Вагнера брат Енох и не подозревал о моём существовании. Как и я о его — до первого допроса. Хотя, что тут думать? Выслужиться хочет, подлец! Лавры Великого Инквизитора покоя не дают. Хоть и нет их ещё, ни инквизиторов, ни лавров. Графский духовник, оно вроде и неплохо, но в них можно всю жизнь просидеть. А монашек, похоже, хочет большего. Ведь на борьбе с врагами Бога и Церкви можно неплохо подняться. И даже до иерарха дорасти! Особенно если не слишком заморачиваться с доказательствами. Это с еретиками надо ещё доказывать высказывание вредных идей и прочее в том же духе, а для обвинения в колдовстве вполне сойдут и какие-то травки с мазями да медальон с подозрительной буквой, как в моём случае. Недаром Енох в них так вцепился, инквизитор-энтузиаст хренов! Правда, монашек сильно забегает впереди паровоза. Нет ещё инквизиции как таковой. Хотя сам термин уже известен, но обозначает просто следственные действия по делам подозреваемых в преступлениях против веры.
Я читал когда-то, что ещё при Карле Великом епископов обязали выявлять отклонения, вроде ересей, языческих обрядов и прочего. Действовали они поначалу довольно мягко. Костры начали разжигать в Европе в начале прошлого, XI века. Но в основном против еретиков. Колдуны и ведьмы на них попадали очень редко, и только если использовали освящённые предметы — то есть шли «по статье» за кощунство. Ещё казнили (как правило «традиционными» способами) тех из этой братии, кого ловили на человеческих жертвах или убийствах с целью колдовства. Но таких казнили прежде всего как убийц и соучастников, а колдовство шло довеском, как отягчающее обстоятельство.
Также ещё в Раннее Средневековье запрещалось призывать демонов — за это по римскому закону положено предавать мечу. Правда, тут нужны свидетели, видевшие появление демона и достоверно его описавшие, в нашем с Роландом случае до такого даже Вагнер не додумался. Ещё могут повесить за наведение порчи и причинение колдовством вреда христианам, в виде стихийных бедствий, падежа скота, неурожая и прочего в том же духе. Хотя, казнят за это нечасто, тут, куда вероятнее, добрые соседи расправятся самосудом. За прочие проявления колдовства наказания значительно легче — плети, острижение, покаяние…
Но основное внимание что Церкви, что светских правителей, направлено всё же на еретиков. Вторые даже активнее в их искоренении, вспомнить того же короля Роберта, при котором родилась Урсула. Наверно, так увлёкся истреблением ереси, что не до ведьм было.
Но пока в этом отношении сплошная кустарщина и самодеятельность. Каждый иерарх занимается этим в своей диоцезии в меру своего разумения и желания. Или не занимается. Если ничего не путаю, только через тридцать семь лет, 1184 году, тогдашний Папа Люций III составит инструкцию для епископов, приказав назначить в каждой диоцезии священников и мирян, ответственных за розыск преступных с точки зрения Римской Церкви вещей, и утвердив их штаты и полномочия.
Между прочим, сделает он это под нажимом императора Фридриха Барбароссы, который приравняет ересь к Оскорблению Величества. Ну а что, логично же, Христос ведь Царь Небесный как-никак. Вот это и будет уже официальная Инквизиция. Правда, отдельная для каждого епископа и архиепископа и не связанная с соседями. «Центральный офис» в Риме появится только в 1215 году, при Иннокентии III. А реально централизованную Папскую Инквизицию начнёт насаждать Григорий IX с 1227 года. А в 1233 году он окончательно отберёт Инквизицию у епископов и поручит Ордену Доминиканцев, отец-основатель которого будущий святой Доминик де Гусман ещё и не родился.
Вот тогда и пойдёт реальное файер-шоу по Европе, и полетят клочки по закоулочкам! В Испании, Италии, Германии, и далее по списку. Ну и во Франции конечно, в 1229 году. Правда, только на юге, где случится война с еретиками-альбигойцами. В остальной Франции папские инквизиторы появятся в 1255 году.
Это я точно не доживу. Даже если мне удастся выжить в данной ситуации, которая складывалась для меня далеко не лучшим образом. Между прочим, и у инквизиторов жизнь не всегда была сладкой. И убивали их, и восстания поднимали, и выгоняли. Как в Германии в 1233–1234 годах, когда восставшие аборигены перебили папских инквизиторов, а от самой инквизиции оставили одно воспоминание, записав в летописи: «По милости Божьей Германия была избавлена от гнусного и неслыханного суда». Да, круты дойчи, ничего не скажешь! Хотя сволочи, конечно. Собравшиеся в этом замке уж точно!
Это что, во мне француз заговорил с их традиционной нелюбовью к бошам? Вообще, вся эта будущая инквизиция тоже будет заточена на еретиков. Ведьмами и колдунами они будут заниматься гораздо реже, и обычно без особой жестокости. Например, в XVII веке в Ломбардии инквизиторы как-то арестовали пятнадцать ведьм (в хрониках отметили, что это самый крупный случай в тех местах). И что? Всех сожгли? А вот ничего подобного! Одиннадцать были оправданы и освобождены, одну приговорили к покаянию. Ещё три сами признались, что ведьмы, но и из них ни одну не казнили. И это XVII век, пик охоты за ведьмами и колдунами!
Хотя, конечно, не всем так везло. Баски и в XXI веке вспоминали sorginen — местных ведьм, сожжённых инквизиторами в том же XVII столетии. Правда, бытовала версия, что эти дамы на самом деле пострадали за излишнее свободолюбие, не нравившееся местным мужчинам. Как там было на самом деле — за давностью лет трудно сказать. Но ясно, что к казням колдунов и ведьм инквизиторы имели небольшое отношение, тут в основном отметились светские власти, особо оторвавшиеся с XV века.
Откуда мне всё это известно? Да вспомнилось, благо ситуация, подходящая для таких воспоминаний. Была как-то в Питере выставка пыток лет десять назад. То есть году в 2010-м. Да-да, самая натуральная выставка пыточного оборудования! Очень зрелищная, кстати, организаторы постарались на славу, выглядело всё очень натуралистично, когда мы с Ольгой заглянули в Петропавловку, где она проходила. Ольге стало не по себе, она у меня женщина достаточно традиционных понятий, а вот какая-то девчушка лет восьми, рядом с нами, прямо-таки подвесилась на дыбу, а папуля фотографировал её на телефон. Молодое поколение, закалённое кровищей и расчленёнкой в фильмах и игрушках, похоже, ничем не смутить. Ладно, чем бы дитё ни тешилось, лишь бы в «железную деву»[6] не забиралось. А то одна мазохистка, раза в два с половиной старше той самоуверенной пигалицы, попыталась-таки влезть в «деву». К счастью, дуру успели вытащить, прежде чем её подруга — такая же дура — захлопнула переднюю створку.
Меня все эти девайсы заинтересовали профессионально, как опера. Вместе с инквизиторами, которым большинство экспонатов некогда принадлежало, а некоторые были ими изобретены. Всё же коллеги в каком-то смысле тоже расследованиями занимались. Гид был рад моему интересу и много порассказал о Святой инквизиции и инквизиторах, вот и запомнилось кое-что.
Впрочем, это всё дела будущие. А пока никакой Инквизиции не существует, и это скорее минус, чем плюс. Ведь тот же Енох не связан никакими правилами и регламентами, и по сути может творить всё, что левая пятка захочет. Тем более при поддержке епископа, которую он однозначно получил. Мец не сильно далеко от Саарбрюккена, гонец вполне успел бы обернуться туда и обратно.
Ну не мог какой-то монах сам решить подтереться буллой Папы! Не времена Лютера, в конце концов! Этот Енох рядом с Евгением III даже не вошь, а так — пыль под ногами! А вот Этьен де Бар — это уже совсем другой уровень. Зачем всё это нужно кардиналу-епископу? Да шут его знает! Для меня эти внутрицерковные расклады поистине тёмный лес. Да и Бернар на этот счёт не распространялся. Может, решил набрать очков в глазах других иерархов, показав себя ревнителем веры. А то его ровесники растут, тот же Теобальд в Примасы всей Франции выбился, а он больше четверти века в Меце сидит, на не самой высокой должности. А может, нацелился на Римский Престол после Евгения, кто знает? Как кардинал он вполне вправе выдвинуть свою кандидатуру в Папы. Опять же, семья, связи… Да и пример перед глазами: «Дядюшка смог, а я чем хуже?». Если верна поговорка, что плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, то с епископами и Папами такая же история.
Да, если тут и правда закручиваются интриги такого уровня, то попасть в их жернова мне совсем не улыбалось! Разотрут и не заметят, и булла Его Святейшества не поможет. Енох и Трулль подтвердят с самым честным видом, что никакой буллы в глаза не видели, должно быть, Симон де Лонэ её потерял до приезда в Саарбрюккен. Хотя, что мне с игр церковной верхушки? Мне и отношения местных хватит выше крыши. Оно и так было не очень, а после побега станет ещё хуже. И стражников обидел, и начальство местное. Монах, ко всему прочему, похоже, ещё и фанатик. Как он на меня с голыми руками в пыточной кинулся, аки Святой Георгий на дракона! А удар дубинкой в лобешник наверняка стал весьма болезненным не только для организма, но и для самолюбия. Борца с Кознями Ада, будущего Великого Инквизитора, да деревяшкой по кумполу! Теперь он точно верит, что я колдун, не меньше чем в Символ Веры. Переубедить его не отправлять меня на костёр смог бы разве что сам Святой Януарий, явившись к Еноху с отрубленной головой под мышкой, да и то монах, вероятно, будет сомневаться. И поддержка светской власти в лице ландфогта планам монаха на мой счёт однозначно гарантирована. Трулль и раньше был солидарен с Енохом, а теперь ещё и личные мотивы прибавились.
Напасть на него на его же территории, захватить, угрожать, щекотать глотку ножом, связать, в общем втоптать в грязь его административное величие — и всё в присутствии подчинённых! Довелось в прежней жизни общаться с чиновниками и, несмотря на девять без малого веков, разделяющих тех типов и здешнего ландфогта, психология в общем-то та же. Так что Трулль мне тоже ничего не простит. Думаю, если бы не зажигательные планы монаха, меня бы вздёрнули прямо на тех воротах, у которых подонок Вагнер меня подстрелил.
Ну, крысёныш, если только выберусь, беги в другую страну! А лучше на другой континент. Если увижу — сразу отправлю вдогонку за дядюшкой! Хотя, конечно я сглупил тогда. Ладно упустил этого уродца Вольфганга, но на хрена было ему коней и вещи оставлять?! Кто мешал их забрать с собой и по дороге продать хоть по дешёвке каким-нибудь встречным путникам, идущих в сторону от Саарбрюккена? К тому времени как Вагнер пёхом дошлёпал бы до города, мы бы отъехали так далеко, что хрен бы Мюллер и его стражники нас догнали! Да и послали ли бы их? Одно дело — солидный риттер на двух лошадях с навьюченными вещами, словам которого можно поверить, и совсем другое — какой-то мутный тип на своих двоих, из вещей только то, что на нём, и обвиняет без всяких доказательств рыцарей-крестоносцев, которые к тому же уже из графства уехали. А в других владениях приказы саарбрюккенских властей не катят, тут с местной властью договариваться надо. Феодализм, однако! И Роланд не стал бы тогда разоряться при виде Вольфганга, уж я бы ему внушил помалкивать об этом деле. Увы, хорошая мысля приходит опосля.
Как и в случае с махаловом в пыточной. Куда, спрашивается, я спешил? Кто мешал, вырубив и связав эту компашку, привести из камеры Роланда, связать всех покрепче, вставить кляпы, отнести в камеру и запереть там? А из Трулля выдавить бумагу, запрещающую всем местным нам в чём-то мешать, после чего забрать свои вещи и спокойно уехать?
Теперь же хрен сбежишь, сижу на цепи, как собака, да ещё и рана эта… Перевязали, но левая рука двигается с трудом, слишком уж болезненные ощущения. Хорошо хоть Роланд ушёл.
Из размышлений меня выдернуло появление баварца, ещё одного стражника и лекаря. Принесли хлеб да воду, заодно лекарь сменил повязку, охватывавшую плечо и верхнюю часть торса.
— Завтра поутру для тебя, убийца и еретик, настанет час расплаты, — с довольным видом молвил Баварец, прежде чем запереть дверь. — С каким удовольствием я посмотрю, как ты станешь корчиться на костерке, в который я лично буду подкидывать хворост. Жаль, что не удастся вздёрнуть твоего дружка, который уже, наверное, и забыл о твоём существовании, вознося хвалу Богу или Сатане за своё спасение. Но не сильно печалься, завтрак у тебя, как и у всякого приговорённого к смерти, будет неплохой, так что хотя бы наешься и напьёшься от души. Может, будут какие-то пожелания?
— Желаю тебе, а также Труллю и Еноху, сдохнуть от проказы, и чтобы ваши члены отвалились в первую очередь.
Баварец от души расхохотался, даже слёзы выступили ан его грубой солдатской физиономии:
— Вот это я понимаю храбрец! Главное, чтобы твоя храбрость тебе завтра не изменила, когда будешь поджариваться у столба, как поросёнок на вертеле.
Честно сказать, от подобной перспективы мне стало немного дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Как представишь, что тебя ожидает завтра, хочется перегрызть себе вены, заранее избавив себя от страшных мучений. Может, так и поступить? Сильно сомневаюсь, что приду в себя в теле Семёна Делоне, думается мне, его в закрытом гробу отправили на Родину, где, возможно, уже похоронили со всеми полагающимися почестями. То есть, понятно, в этом времени до моего появления на свет ещё восемь с лишним веков, но мне всё же удобнее и проще было мыслить такими категориями, чтобы окончательно не запутаться.
Как бы там ни было, в завтрашний день я смотрел без особого оптимизма. Сбежать не получится, не с моей раной на это рассчитывать, даже когда освободят от кандалов на ноге. Остаётся лишь с честью постараться выдержать последнее и главное испытание в этой моей жизни. То есть не принять смерть с гордо поднятой головой… Хотя, если честно, вряд ли удастся совладать со своими эмоциями, когда начну превращаться в головёшку. Вся надежда на то, что быстро потеряю от боли сознание. Читал, конечно, что были в Средние века мастера поджаривать медленно, чтобы жертва как следует помучилась, но в моём случае, хочется верить, до такого не додумаются.
Ох, как же не хочется умирать во цвете лет! Даже до Святой земли не добрался, погибнуть в бою с какими-нибудь сельджуками было бы не так обидно, нежели сгореть на костре по ложному обвинению.
В таких вот размышлениях и прошли остаток дня и практически вся ночь, за время которой я почти не сомкнул глаз. А кто бы сомкнул ан моём месте? Да ещё и эти стоны… Кто ж там всё время стонет в дальней камере, который день уже, никак не успокоится? Это не считая довольного рычания Людоеда, которому, похоже, баварец шепнул, что меня ждёт. Тот, собака, всё никак не мог угомониться.
Хоть бы в прежнюю камеру бросили, с Гансом всё ж как-то было бы веселее. Эх, что за жизнь…. Да и ту скоро отнимут.
Рано утром, часов в шесть, наверное, мне принесли ломоть свежего хлеба, сыр, жареную курицу (не чёрный ли это юмор в связи с моими ближайшими перспективами?), луковицу, два яблока и кувшинчик вина. Неплохого вина. Несмотря на ситуацию, в которой я находился, в животе у меня было совершенно пусто, а голод, как известно, не тётка, пирожка не подсунет. Так что, начав, можно сказать, по щепотке. Сам не заметил, как сметелил всё до последней крошки. И кувшинчик осушил, ничего врагу не оставил. Ну хоть нажрался от пуза напоследок.
Ну что, когда уже за мной придут? От тоски затянул себе под нос на русском:
Чёрный во-о-орон, что ты вьё-о-ошься,
Над мое-е-ею голово-о-ой!
Ты добы-ы-ычи не дoждёшься
Чёрный ворон, я не твой!..
И пел всё громче и громче, а потом вдруг понял, что кто-то мне подпевает. Ну как подпевает — подвывает мелодично, слов-то, тем более на русском, никто не знает. И к концу песни так вот подвывал уже не один, а как минимум двое или трое человек.
— Что это ещё такое?!
Я как раз закончил, когда в коридоре послышался грозный голос Баварца, чьё восклицание на немецком я понял без переводчика. А затем, подойдя к двери моего узилища, он криво усмехнулся, перейдя на французский:
— Песни на сатанинском языке распеваешь? Ну что, храбрец, пришло время платить по счетам. По нужде не хочешь сходить? А то, когда пригорать начнёт, сразу и обделаешься. Иной раз, бывало, прежде чем жареным мяском запахнет, такая вонь стоит… Не то что у нас часто такое аутодафе случается, но бывало.
Петросян, блин… Так и зачесались кулаки врезать ему промеж глаз, еле сдержался. Ещё подломает, что удалось ему вывести меня из себя, а я тут пытаюсь сохранить показное хладнокровие.
С ним пришли стражник и одноглазый кузнец, который позавчера заковывал мою ногу в кандалы. Не знаю, где он свой глаз потерял, но, похоже, и язык тоже, так как ни тогда, ни сейчас я не услышал от него ни слова. На этот раз он освободил меня от оков, и я осторожно потёр начавшую уже кровоточить щиколотку. Так и заражение подхватить недолго. Впрочем, мне ли об этом беспокоиться, жить-то осталось всего ничего. А что там дальше будет… Никому ещё не удавалось заглянуть за Кромку и вернуться обратно. Насочиняли себе Рай и Ад, Вальхаллу и прочие Сукхавати. Я гораздо больше верил учёным давно заявившим, что души гнет, а сознание — не более чем деятельность мозга, происходящая за счёт миллиардов слабеньких электроимпульсов. Правда, как объяснить, что моя душа (или сознание, это кому как) переместилась по родовому древу на восемьсот лет в прошлое? Что на это сказали бы наши светлые головы, профессора и академики? Думаю, весь научный мир встал бы на уши. Но для этого я должен вернуться в тело Семёна Делоне и, самое главное, доказать, что и впрямь был в прошлом. Конечно же, меня поднимут на смех, в лучшем случае объяснят мои россказни бессознательными и очень реалистичными галлюцинациями.
«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»
Аутодафе должно было состояться на главной площади Саарбрюккена, не такой уж и большой, куда меня доставили в деревянной клетке, в которой нельзя было выпрямиться во весь рост. Пока ехали, на меня со всех сторон глазели любопытные, а мальчишки с криками на немецком, в которых угадывалось слово «еретик», даже стали кидать камни, и некоторые попадания оказались весьма болезненными. Баварцу пришлось пригрозить им палкой, но пацанва особо не испугалась, продолжая своё мерзкое занятие до самой площади.
Площадь была небольшой, а народу собралось сотни две. Народ, как говорится, для разврата собрался. Позволено им было занять две трети пространства, а на свободном пятачке с оцеплением из числа стражников был установлен помост, где в деревянных креслах восседали ландфогт Трулль и брат Енох. Заметил я в толпе и довольную рожу Вагнера. Крысёныш, встретившись со мной взглядом, довольно ощерился.
Посреди площади была сложена поленница метра полтора высотой, которую венчал столб, к нему-то меня и примотали цепями. Почему цепями? Наверное, потому что они не сгорят от огня, как верёвки, не дадут телу упасть. Была мысль в последний момент пнуть кого-нибудь из палачей, но опять же, решил не ронять лицо. Не размениваться на такие мелочи. Жанна д’Арк, Ян Гус, Джордано Бруно… Их имена вошли в историю, вернее, войдут, а моё вряд ли, хотя я первым из них всех взойду на костёр.
К горлу подкатил ком, на глаза невольно навернулись слёзы. Я даже не слушал, как глашатай зачитывает приговор, согласно которому меня как слугу Сатаны и уже после того убийцу честного гражданина Гюнтера Шульца ждёт сожжение на костре. Народ это известие встретил радостными криками. Святая простота, что с них взять… Для людей, как ни крути, хоть какое-то развлечение.
— Приговорённый, желаешь ли перед смертью покаяться в связи с Нечистым? — вывел меня из раздумий голос глашатая, заданный на французском.
— В связи с Нечистым не состоял, — негромко, но чётко произнёс я.
Притихшая было в ожидании моего ответа толпа негодующе загудела. Не иначе многие из них знали французский, благо что Франция практически под боком.
— Все обвинения как в убийстве, так и в моих якобы связях с Нечистым — не более чем наглый оговор.
Снова недовольный гул. Я прошёлся взглядом по этим лицам, ни одно из них не выражало сострадания. Напротив, все они жаждали яркого зрелища расправы над колдуном. Хотя нет, во взгляде вон той девицы вроде как вижу сочувствие. Нашёл в себе силы улыбнуться ей, но улыбка получилась какая-то жалкая.
Право поджечь костёр было предоставлено Баварцу. Он деловито поджёг факел и двинулся к политой маслом поленнице, которую венчал привязанный к столбу несчастный шевалье Симон де Лонэ. Я глядел на приближающуюся фигуру, а перед моим мысленным взором стояли образы Ольги и Лизы. Выходит, это правда, что перед лицом смерти мы вспоминаем самых близких.
Как нетрудно догадаться, вряд ли я написал бы эти строки, если бы в то чудесное утро, сопровождаемое пением птиц, меня поджарили, как ягнёнка. И когда я приготовился собрать в кулак всю волю, дабы принять смерть достойно
— Стойте!
Лица всех присутствующих обернулись в сторону, откуда мгновение спустя на взмыленной лошади появился не кто иной, как… Ну да, это был Роланд собственной персоной!
— Ой дурак! — вырвалось у меня.
Однако не успел я пожалеть своего товарища, как раздался стук многих копыт по булыжной мостовой, и на площадь влетели десятка полтора всадников. И все они были монахами, а возглавлял их сам Бернард Клервоский.
Нужно было видеть, как вытянулись лица Трулля с Енохом. Они ещё толком не понимали, что к чему, но догадывались, что их файер-шоу может сорваться. И пусть из всей когорты вновь прибывших мечом был опоясан лишь Роланд (видно, выпросил в аренду, так как всё наше оружие было конфисковано людьми Трулля), однако кто во всей христианской Европе мог осмелиться бросить вызов или хотя бы перечить самому основателю Ордена цистерцианцев и советнику французского и германского монархов? И потому я, предвидя своё спасение, с насмешкой посмотрел на растерянного Баварца. Тот так и стоял возлей моей поленницы с горящим факелом в руке.
— Эй, ты смотри случайно не подожги, — посоветовал я ему.
Тот посмотрел на меня, недоумённо хлопая глазами, потом снова перевёл взгляд на вновь прибывших. А Бернард уже подъехал к помосту, с которого на него настороженно взирали Трулль с Енохом и что-то им говорил. Что именно, я не слышал, тем более что Роланд уже по-хозяйски распоряжался опешившими палачами, требуя освободить меня от цепей.
Три часа спустя, когда на колокольне только что отзвонили обедню, я отмытый и одетый в чистое исподнее, которое мне принёс лично Баварец, и даже избавленный бритвой от юношеской щетины на лице, сидел за одним столом с аббатом монастыря Клерво и Роландом, глаза которого сияли счастьем с того самого момента, как я сошёл с приготовленной для меня поленницы. Перед нами стояли тарелки с сыром, хлебом и холодной телятиной, а также два кувшина охлаждённого пива от местных, так сказать, производителей. И неплохое, кстати, пиво, пару кружек я уже успел в себя опрокинуть и снова поглядывал на только что обновлённый кувшин. К тому же мне после всего ещё недавно пережитого надо было расслабиться, а пиво, хоть и слабоалкогольный напиток, тому неплохо способствовало.
— Да-а, если бы не твой друг, общался бы ты уже со Святым Януарием на небесах.
Губы Бернарда тронула лёгкая улыбка, и он не без удовольствия пригубил пива из своей глиняной кружки. Аббат за эти примерно полчаса, что мы сидели за столом в городской ратуше, уже не первый раз упоминал имя Роланда как моего спасителя, отчего мой товарищ то и дело заходился румянцем. Но он и впрямь был молодец. Тогда, сумев сбежать, он едва не загнал свою Матильду. Сразу не понял, куда мчится, вызывая удивлённые взгляды редких встречных, потом уже сообразил, что невольно путь его лежит в сторону монастыря Клерво, по дороге, которой мы оттуда двигались в Саарбрюккен. И да, тогда же он понял, что единственный, кто в данной ситуации может помочь спасти меня и оправдать нас обоих — Бернард Клервоский.
В общем, к вечеру следующего дня Роланд был уже в монастыре, где его тут же препроводили к настоятелю. Не прошло и пары часов, как Бернард в компании самых крепких монахов, вооружённых лишь посохами, выдвинулся в направлении Саарбрюккена. Слава небесам, успели в последний момент. Если бы я снимал приключенческий фильм, то именно так в нём события и развивались бы.
А может, я и есть действующее лицо какого-то фильма, режиссёры которого — некие сверхлюди? Какие-нибудь богоподобные существа, для которых человек — всего лишь микроб в их «чашке Петри»? Однако доказать сие у меня вряд ли получится, остаётся лишь слепо подчиняться судьбе и верить, что в твоих силах хоть как-то ею управлять.
Трулль и отец Енох, конечно, так просто сдаваться не собирались, особенно монах, тот потрясал моими зельями и медальоном, доказывая, что я служу Сатане. Вольфганг Вагнер, кстати, моментально куда-то исчез, его так и не смогли найти, чтобы он при Бернарде повторил свои показания, в том числе насчёт перстня, снятого с пальца его несчастного дядюшки. Сейчас этот перстень вернулся к своему хозяину, то есть ко мне, красуясь на безымянном пальце правой руки.
В общем, как я понял из намёков Его Преподобия, он пригрозил нажаловаться как своему монарху, так и немецкому, а также отправить письмо графу Саарбрюккена с описанием происходившего в его владениях беспредела. Хотя, думаю, ландфогт с духовником могли бы отправить письмо, где перевернут всё с ног на голову. Но вряд ли станут это делать. Во-первых, нет смысла, я уже оправдан. Во-вторых, они бы таким образом возвели на Бернарда заведомо ложное обвинение в покровительстве разбойнику и прислужнику Нечистого. Ну и кому поверят — им или аббату Клерво? Думаю, монаха после такого ждёт лишение сана и монастырская темница, а ландфогта большой штраф и пинок с должности — и это в лучшем для них случае.
Как бы там ни было, я в очередной раз выразил благодарность Бернарду за то, что не остался равнодушен, а без раздумий кинулся спасать в общем-то чужого ему человека.
— Помогать ближнему — долг каждого честного христианина, — заметил он, положив на язык ломтик сыра. — Тем более если ближний страдает незаслуженно.
Вот бы таких попов побольше! И воодушевляющие речи могут произносить, и технического прогресса не чураются, а самое главное — порядочные люди. В моём будущем за РПЦ тянулся слегка скандальный шлейф из всякого рода разоблачений, которые выдавали на гора дьяк Кураев и ещё некоторые смельчаки, а в католической церкви мужеложство уже и за грех вроде как не считалось. Застали очередного пастора с мальчиком — ну и что? Может, у них по обоюдному согласию! И вообще толерантность!
Как бы там ни было, ещё на некоторое время в славном Саарбрюккене нам пришлось задержаться. С моими ранами, которые требовали нормального лечения (прежде всего полученная от арбалетного болта), далеко не уедешь. Тут мои травки и мази, особенно на основе прополиса, придутся весьма кстати.
А первым делом я заплатил выкуп несчастного Ганса. Не мог остаться равнодушным к судьбе несчастного старика, тем более всего-то цена вопроса — пятьдесят денье. Но на этот раз Роланд только вздыхал, понимая, что доводы разума против моего чувства сострадания ближнему здесь бессильны. Крестьянин же, получив свободу, не верил своему счастью,
радовался до слёз, я даже малость испугался, не случилось бы у того от чрезмерного счастья сердечного приступа. В общем, с бумагой, подтверждающей его свободу, отправился он в родную деревушку в надежде, что там сможет отыскать следы своих дочери и внука.
Неделя полупостельного режима (к столу я выходил вместе со всеми), мазь на основе прополиса и усиленное питание, за которое я весьма благодарен хозяину таверны «Зелёный Рыцарь», где мы остановились после несостоявшегося файер-шоу, и где на вывеске в виде щита был изображён рыцарь в зелёных доспехах, точнее, его жене и дочкам, которые хозяйничали на кухне и готовили не только сытно, но и вкусно, сделали своё дело. Рана от арбалетного болта практически затянулась, щиколотка тоже не беспокоила.
С питанием, к слову, получилось интересно. Вроде никаких изысков, самые немудрящие продукты, а готовится всё так, что пальчики оближешь. Неужели прав Фазиль Искандер, и всё зависит от того, вкладывает хозяйка в готовку душу или нет?
Я читал когда-то, что ещё при Карле Великом епископов обязали выявлять отклонения, вроде ересей, языческих обрядов и прочего. Действовали они поначалу довольно мягко. Костры начали разжигать в Европе в начале прошлого, XI века. Но в основном против еретиков. Колдуны и ведьмы на них попадали очень редко, и только если использовали освящённые предметы — то есть шли «по статье» за кощунство. Ещё казнили (как правило «традиционными» способами) тех из этой братии, кого ловили на человеческих жертвах или убийствах с целью колдовства. Но таких казнили прежде всего как убийц и соучастников, а колдовство шло довеском, как отягчающее обстоятельство.
Также ещё в Раннее Средневековье запрещалось призывать демонов — за это по римскому закону положено предавать мечу. Правда, тут нужны свидетели, видевшие появление демона и достоверно его описавшие, в нашем с Роландом случае до такого даже Вагнер не додумался. Ещё могут повесить за наведение порчи и причинение колдовством вреда христианам, в виде стихийных бедствий, падежа скота, неурожая и прочего в том же духе. Хотя, казнят за это нечасто, тут, куда вероятнее, добрые соседи расправятся самосудом. За прочие проявления колдовства наказания значительно легче — плети, острижение, покаяние…
Но основное внимание что Церкви, что светских правителей, направлено всё же на еретиков. Вторые даже активнее в их искоренении, вспомнить того же короля Роберта, при котором родилась Урсула. Наверно, так увлёкся истреблением ереси, что не до ведьм было.
Но пока в этом отношении сплошная кустарщина и самодеятельность. Каждый иерарх занимается этим в своей диоцезии в меру своего разумения и желания. Или не занимается. Если ничего не путаю, только через тридцать семь лет, 1184 году, тогдашний Папа Люций III составит инструкцию для епископов, приказав назначить в каждой диоцезии священников и мирян, ответственных за розыск преступных с точки зрения Римской Церкви вещей, и утвердив их штаты и полномочия.
Между прочим, сделает он это под нажимом императора Фридриха Барбароссы, который приравняет ересь к Оскорблению Величества. Ну а что, логично же, Христос ведь Царь Небесный как-никак. Вот это и будет уже официальная Инквизиция. Правда, отдельная для каждого епископа и архиепископа и не связанная с соседями. «Центральный офис» в Риме появится только в 1215 году, при Иннокентии III. А реально централизованную Папскую Инквизицию начнёт насаждать Григорий IX с 1227 года. А в 1233 году он окончательно отберёт Инквизицию у епископов и поручит Ордену Доминиканцев, отец-основатель которого будущий святой Доминик де Гусман ещё и не родился.
Вот тогда и пойдёт реальное файер-шоу по Европе, и полетят клочки по закоулочкам! В Испании, Италии, Германии, и далее по списку. Ну и во Франции конечно, в 1229 году. Правда, только на юге, где случится война с еретиками-альбигойцами. В остальной Франции папские инквизиторы появятся в 1255 году.
Это я точно не доживу. Даже если мне удастся выжить в данной ситуации, которая складывалась для меня далеко не лучшим образом. Между прочим, и у инквизиторов жизнь не всегда была сладкой. И убивали их, и восстания поднимали, и выгоняли. Как в Германии в 1233–1234 годах, когда восставшие аборигены перебили папских инквизиторов, а от самой инквизиции оставили одно воспоминание, записав в летописи: «По милости Божьей Германия была избавлена от гнусного и неслыханного суда». Да, круты дойчи, ничего не скажешь! Хотя сволочи, конечно. Собравшиеся в этом замке уж точно!
Это что, во мне француз заговорил с их традиционной нелюбовью к бошам? Вообще, вся эта будущая инквизиция тоже будет заточена на еретиков. Ведьмами и колдунами они будут заниматься гораздо реже, и обычно без особой жестокости. Например, в XVII веке в Ломбардии инквизиторы как-то арестовали пятнадцать ведьм (в хрониках отметили, что это самый крупный случай в тех местах). И что? Всех сожгли? А вот ничего подобного! Одиннадцать были оправданы и освобождены, одну приговорили к покаянию. Ещё три сами признались, что ведьмы, но и из них ни одну не казнили. И это XVII век, пик охоты за ведьмами и колдунами!
Хотя, конечно, не всем так везло. Баски и в XXI веке вспоминали sorginen — местных ведьм, сожжённых инквизиторами в том же XVII столетии. Правда, бытовала версия, что эти дамы на самом деле пострадали за излишнее свободолюбие, не нравившееся местным мужчинам. Как там было на самом деле — за давностью лет трудно сказать. Но ясно, что к казням колдунов и ведьм инквизиторы имели небольшое отношение, тут в основном отметились светские власти, особо оторвавшиеся с XV века.
Откуда мне всё это известно? Да вспомнилось, благо ситуация, подходящая для таких воспоминаний. Была как-то в Питере выставка пыток лет десять назад. То есть году в 2010-м. Да-да, самая натуральная выставка пыточного оборудования! Очень зрелищная, кстати, организаторы постарались на славу, выглядело всё очень натуралистично, когда мы с Ольгой заглянули в Петропавловку, где она проходила. Ольге стало не по себе, она у меня женщина достаточно традиционных понятий, а вот какая-то девчушка лет восьми, рядом с нами, прямо-таки подвесилась на дыбу, а папуля фотографировал её на телефон. Молодое поколение, закалённое кровищей и расчленёнкой в фильмах и игрушках, похоже, ничем не смутить. Ладно, чем бы дитё ни тешилось, лишь бы в «железную деву»[6] не забиралось. А то одна мазохистка, раза в два с половиной старше той самоуверенной пигалицы, попыталась-таки влезть в «деву». К счастью, дуру успели вытащить, прежде чем её подруга — такая же дура — захлопнула переднюю створку.
Меня все эти девайсы заинтересовали профессионально, как опера. Вместе с инквизиторами, которым большинство экспонатов некогда принадлежало, а некоторые были ими изобретены. Всё же коллеги в каком-то смысле тоже расследованиями занимались. Гид был рад моему интересу и много порассказал о Святой инквизиции и инквизиторах, вот и запомнилось кое-что.
Впрочем, это всё дела будущие. А пока никакой Инквизиции не существует, и это скорее минус, чем плюс. Ведь тот же Енох не связан никакими правилами и регламентами, и по сути может творить всё, что левая пятка захочет. Тем более при поддержке епископа, которую он однозначно получил. Мец не сильно далеко от Саарбрюккена, гонец вполне успел бы обернуться туда и обратно.
Ну не мог какой-то монах сам решить подтереться буллой Папы! Не времена Лютера, в конце концов! Этот Енох рядом с Евгением III даже не вошь, а так — пыль под ногами! А вот Этьен де Бар — это уже совсем другой уровень. Зачем всё это нужно кардиналу-епископу? Да шут его знает! Для меня эти внутрицерковные расклады поистине тёмный лес. Да и Бернар на этот счёт не распространялся. Может, решил набрать очков в глазах других иерархов, показав себя ревнителем веры. А то его ровесники растут, тот же Теобальд в Примасы всей Франции выбился, а он больше четверти века в Меце сидит, на не самой высокой должности. А может, нацелился на Римский Престол после Евгения, кто знает? Как кардинал он вполне вправе выдвинуть свою кандидатуру в Папы. Опять же, семья, связи… Да и пример перед глазами: «Дядюшка смог, а я чем хуже?». Если верна поговорка, что плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, то с епископами и Папами такая же история.
Да, если тут и правда закручиваются интриги такого уровня, то попасть в их жернова мне совсем не улыбалось! Разотрут и не заметят, и булла Его Святейшества не поможет. Енох и Трулль подтвердят с самым честным видом, что никакой буллы в глаза не видели, должно быть, Симон де Лонэ её потерял до приезда в Саарбрюккен. Хотя, что мне с игр церковной верхушки? Мне и отношения местных хватит выше крыши. Оно и так было не очень, а после побега станет ещё хуже. И стражников обидел, и начальство местное. Монах, ко всему прочему, похоже, ещё и фанатик. Как он на меня с голыми руками в пыточной кинулся, аки Святой Георгий на дракона! А удар дубинкой в лобешник наверняка стал весьма болезненным не только для организма, но и для самолюбия. Борца с Кознями Ада, будущего Великого Инквизитора, да деревяшкой по кумполу! Теперь он точно верит, что я колдун, не меньше чем в Символ Веры. Переубедить его не отправлять меня на костёр смог бы разве что сам Святой Януарий, явившись к Еноху с отрубленной головой под мышкой, да и то монах, вероятно, будет сомневаться. И поддержка светской власти в лице ландфогта планам монаха на мой счёт однозначно гарантирована. Трулль и раньше был солидарен с Енохом, а теперь ещё и личные мотивы прибавились.
Напасть на него на его же территории, захватить, угрожать, щекотать глотку ножом, связать, в общем втоптать в грязь его административное величие — и всё в присутствии подчинённых! Довелось в прежней жизни общаться с чиновниками и, несмотря на девять без малого веков, разделяющих тех типов и здешнего ландфогта, психология в общем-то та же. Так что Трулль мне тоже ничего не простит. Думаю, если бы не зажигательные планы монаха, меня бы вздёрнули прямо на тех воротах, у которых подонок Вагнер меня подстрелил.
Ну, крысёныш, если только выберусь, беги в другую страну! А лучше на другой континент. Если увижу — сразу отправлю вдогонку за дядюшкой! Хотя, конечно я сглупил тогда. Ладно упустил этого уродца Вольфганга, но на хрена было ему коней и вещи оставлять?! Кто мешал их забрать с собой и по дороге продать хоть по дешёвке каким-нибудь встречным путникам, идущих в сторону от Саарбрюккена? К тому времени как Вагнер пёхом дошлёпал бы до города, мы бы отъехали так далеко, что хрен бы Мюллер и его стражники нас догнали! Да и послали ли бы их? Одно дело — солидный риттер на двух лошадях с навьюченными вещами, словам которого можно поверить, и совсем другое — какой-то мутный тип на своих двоих, из вещей только то, что на нём, и обвиняет без всяких доказательств рыцарей-крестоносцев, которые к тому же уже из графства уехали. А в других владениях приказы саарбрюккенских властей не катят, тут с местной властью договариваться надо. Феодализм, однако! И Роланд не стал бы тогда разоряться при виде Вольфганга, уж я бы ему внушил помалкивать об этом деле. Увы, хорошая мысля приходит опосля.
Как и в случае с махаловом в пыточной. Куда, спрашивается, я спешил? Кто мешал, вырубив и связав эту компашку, привести из камеры Роланда, связать всех покрепче, вставить кляпы, отнести в камеру и запереть там? А из Трулля выдавить бумагу, запрещающую всем местным нам в чём-то мешать, после чего забрать свои вещи и спокойно уехать?
Теперь же хрен сбежишь, сижу на цепи, как собака, да ещё и рана эта… Перевязали, но левая рука двигается с трудом, слишком уж болезненные ощущения. Хорошо хоть Роланд ушёл.
Из размышлений меня выдернуло появление баварца, ещё одного стражника и лекаря. Принесли хлеб да воду, заодно лекарь сменил повязку, охватывавшую плечо и верхнюю часть торса.
— Завтра поутру для тебя, убийца и еретик, настанет час расплаты, — с довольным видом молвил Баварец, прежде чем запереть дверь. — С каким удовольствием я посмотрю, как ты станешь корчиться на костерке, в который я лично буду подкидывать хворост. Жаль, что не удастся вздёрнуть твоего дружка, который уже, наверное, и забыл о твоём существовании, вознося хвалу Богу или Сатане за своё спасение. Но не сильно печалься, завтрак у тебя, как и у всякого приговорённого к смерти, будет неплохой, так что хотя бы наешься и напьёшься от души. Может, будут какие-то пожелания?
— Желаю тебе, а также Труллю и Еноху, сдохнуть от проказы, и чтобы ваши члены отвалились в первую очередь.
Баварец от души расхохотался, даже слёзы выступили ан его грубой солдатской физиономии:
— Вот это я понимаю храбрец! Главное, чтобы твоя храбрость тебе завтра не изменила, когда будешь поджариваться у столба, как поросёнок на вертеле.
Честно сказать, от подобной перспективы мне стало немного дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Как представишь, что тебя ожидает завтра, хочется перегрызть себе вены, заранее избавив себя от страшных мучений. Может, так и поступить? Сильно сомневаюсь, что приду в себя в теле Семёна Делоне, думается мне, его в закрытом гробу отправили на Родину, где, возможно, уже похоронили со всеми полагающимися почестями. То есть, понятно, в этом времени до моего появления на свет ещё восемь с лишним веков, но мне всё же удобнее и проще было мыслить такими категориями, чтобы окончательно не запутаться.
Как бы там ни было, в завтрашний день я смотрел без особого оптимизма. Сбежать не получится, не с моей раной на это рассчитывать, даже когда освободят от кандалов на ноге. Остаётся лишь с честью постараться выдержать последнее и главное испытание в этой моей жизни. То есть не принять смерть с гордо поднятой головой… Хотя, если честно, вряд ли удастся совладать со своими эмоциями, когда начну превращаться в головёшку. Вся надежда на то, что быстро потеряю от боли сознание. Читал, конечно, что были в Средние века мастера поджаривать медленно, чтобы жертва как следует помучилась, но в моём случае, хочется верить, до такого не додумаются.
Ох, как же не хочется умирать во цвете лет! Даже до Святой земли не добрался, погибнуть в бою с какими-нибудь сельджуками было бы не так обидно, нежели сгореть на костре по ложному обвинению.
В таких вот размышлениях и прошли остаток дня и практически вся ночь, за время которой я почти не сомкнул глаз. А кто бы сомкнул ан моём месте? Да ещё и эти стоны… Кто ж там всё время стонет в дальней камере, который день уже, никак не успокоится? Это не считая довольного рычания Людоеда, которому, похоже, баварец шепнул, что меня ждёт. Тот, собака, всё никак не мог угомониться.
Хоть бы в прежнюю камеру бросили, с Гансом всё ж как-то было бы веселее. Эх, что за жизнь…. Да и ту скоро отнимут.
Рано утром, часов в шесть, наверное, мне принесли ломоть свежего хлеба, сыр, жареную курицу (не чёрный ли это юмор в связи с моими ближайшими перспективами?), луковицу, два яблока и кувшинчик вина. Неплохого вина. Несмотря на ситуацию, в которой я находился, в животе у меня было совершенно пусто, а голод, как известно, не тётка, пирожка не подсунет. Так что, начав, можно сказать, по щепотке. Сам не заметил, как сметелил всё до последней крошки. И кувшинчик осушил, ничего врагу не оставил. Ну хоть нажрался от пуза напоследок.
Ну что, когда уже за мной придут? От тоски затянул себе под нос на русском:
Чёрный во-о-орон, что ты вьё-о-ошься,
Над мое-е-ею голово-о-ой!
Ты добы-ы-ычи не дoждёшься
Чёрный ворон, я не твой!..
И пел всё громче и громче, а потом вдруг понял, что кто-то мне подпевает. Ну как подпевает — подвывает мелодично, слов-то, тем более на русском, никто не знает. И к концу песни так вот подвывал уже не один, а как минимум двое или трое человек.
— Что это ещё такое?!
Я как раз закончил, когда в коридоре послышался грозный голос Баварца, чьё восклицание на немецком я понял без переводчика. А затем, подойдя к двери моего узилища, он криво усмехнулся, перейдя на французский:
— Песни на сатанинском языке распеваешь? Ну что, храбрец, пришло время платить по счетам. По нужде не хочешь сходить? А то, когда пригорать начнёт, сразу и обделаешься. Иной раз, бывало, прежде чем жареным мяском запахнет, такая вонь стоит… Не то что у нас часто такое аутодафе случается, но бывало.
Петросян, блин… Так и зачесались кулаки врезать ему промеж глаз, еле сдержался. Ещё подломает, что удалось ему вывести меня из себя, а я тут пытаюсь сохранить показное хладнокровие.
С ним пришли стражник и одноглазый кузнец, который позавчера заковывал мою ногу в кандалы. Не знаю, где он свой глаз потерял, но, похоже, и язык тоже, так как ни тогда, ни сейчас я не услышал от него ни слова. На этот раз он освободил меня от оков, и я осторожно потёр начавшую уже кровоточить щиколотку. Так и заражение подхватить недолго. Впрочем, мне ли об этом беспокоиться, жить-то осталось всего ничего. А что там дальше будет… Никому ещё не удавалось заглянуть за Кромку и вернуться обратно. Насочиняли себе Рай и Ад, Вальхаллу и прочие Сукхавати. Я гораздо больше верил учёным давно заявившим, что души гнет, а сознание — не более чем деятельность мозга, происходящая за счёт миллиардов слабеньких электроимпульсов. Правда, как объяснить, что моя душа (или сознание, это кому как) переместилась по родовому древу на восемьсот лет в прошлое? Что на это сказали бы наши светлые головы, профессора и академики? Думаю, весь научный мир встал бы на уши. Но для этого я должен вернуться в тело Семёна Делоне и, самое главное, доказать, что и впрямь был в прошлом. Конечно же, меня поднимут на смех, в лучшем случае объяснят мои россказни бессознательными и очень реалистичными галлюцинациями.
«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»
Аутодафе должно было состояться на главной площади Саарбрюккена, не такой уж и большой, куда меня доставили в деревянной клетке, в которой нельзя было выпрямиться во весь рост. Пока ехали, на меня со всех сторон глазели любопытные, а мальчишки с криками на немецком, в которых угадывалось слово «еретик», даже стали кидать камни, и некоторые попадания оказались весьма болезненными. Баварцу пришлось пригрозить им палкой, но пацанва особо не испугалась, продолжая своё мерзкое занятие до самой площади.
Площадь была небольшой, а народу собралось сотни две. Народ, как говорится, для разврата собрался. Позволено им было занять две трети пространства, а на свободном пятачке с оцеплением из числа стражников был установлен помост, где в деревянных креслах восседали ландфогт Трулль и брат Енох. Заметил я в толпе и довольную рожу Вагнера. Крысёныш, встретившись со мной взглядом, довольно ощерился.
Посреди площади была сложена поленница метра полтора высотой, которую венчал столб, к нему-то меня и примотали цепями. Почему цепями? Наверное, потому что они не сгорят от огня, как верёвки, не дадут телу упасть. Была мысль в последний момент пнуть кого-нибудь из палачей, но опять же, решил не ронять лицо. Не размениваться на такие мелочи. Жанна д’Арк, Ян Гус, Джордано Бруно… Их имена вошли в историю, вернее, войдут, а моё вряд ли, хотя я первым из них всех взойду на костёр.
К горлу подкатил ком, на глаза невольно навернулись слёзы. Я даже не слушал, как глашатай зачитывает приговор, согласно которому меня как слугу Сатаны и уже после того убийцу честного гражданина Гюнтера Шульца ждёт сожжение на костре. Народ это известие встретил радостными криками. Святая простота, что с них взять… Для людей, как ни крути, хоть какое-то развлечение.
— Приговорённый, желаешь ли перед смертью покаяться в связи с Нечистым? — вывел меня из раздумий голос глашатая, заданный на французском.
— В связи с Нечистым не состоял, — негромко, но чётко произнёс я.
Притихшая было в ожидании моего ответа толпа негодующе загудела. Не иначе многие из них знали французский, благо что Франция практически под боком.
— Все обвинения как в убийстве, так и в моих якобы связях с Нечистым — не более чем наглый оговор.
Снова недовольный гул. Я прошёлся взглядом по этим лицам, ни одно из них не выражало сострадания. Напротив, все они жаждали яркого зрелища расправы над колдуном. Хотя нет, во взгляде вон той девицы вроде как вижу сочувствие. Нашёл в себе силы улыбнуться ей, но улыбка получилась какая-то жалкая.
Право поджечь костёр было предоставлено Баварцу. Он деловито поджёг факел и двинулся к политой маслом поленнице, которую венчал привязанный к столбу несчастный шевалье Симон де Лонэ. Я глядел на приближающуюся фигуру, а перед моим мысленным взором стояли образы Ольги и Лизы. Выходит, это правда, что перед лицом смерти мы вспоминаем самых близких.
Как нетрудно догадаться, вряд ли я написал бы эти строки, если бы в то чудесное утро, сопровождаемое пением птиц, меня поджарили, как ягнёнка. И когда я приготовился собрать в кулак всю волю, дабы принять смерть достойно
— Стойте!
Лица всех присутствующих обернулись в сторону, откуда мгновение спустя на взмыленной лошади появился не кто иной, как… Ну да, это был Роланд собственной персоной!
— Ой дурак! — вырвалось у меня.
Однако не успел я пожалеть своего товарища, как раздался стук многих копыт по булыжной мостовой, и на площадь влетели десятка полтора всадников. И все они были монахами, а возглавлял их сам Бернард Клервоский.
Нужно было видеть, как вытянулись лица Трулля с Енохом. Они ещё толком не понимали, что к чему, но догадывались, что их файер-шоу может сорваться. И пусть из всей когорты вновь прибывших мечом был опоясан лишь Роланд (видно, выпросил в аренду, так как всё наше оружие было конфисковано людьми Трулля), однако кто во всей христианской Европе мог осмелиться бросить вызов или хотя бы перечить самому основателю Ордена цистерцианцев и советнику французского и германского монархов? И потому я, предвидя своё спасение, с насмешкой посмотрел на растерянного Баварца. Тот так и стоял возлей моей поленницы с горящим факелом в руке.
— Эй, ты смотри случайно не подожги, — посоветовал я ему.
Тот посмотрел на меня, недоумённо хлопая глазами, потом снова перевёл взгляд на вновь прибывших. А Бернард уже подъехал к помосту, с которого на него настороженно взирали Трулль с Енохом и что-то им говорил. Что именно, я не слышал, тем более что Роланд уже по-хозяйски распоряжался опешившими палачами, требуя освободить меня от цепей.
Три часа спустя, когда на колокольне только что отзвонили обедню, я отмытый и одетый в чистое исподнее, которое мне принёс лично Баварец, и даже избавленный бритвой от юношеской щетины на лице, сидел за одним столом с аббатом монастыря Клерво и Роландом, глаза которого сияли счастьем с того самого момента, как я сошёл с приготовленной для меня поленницы. Перед нами стояли тарелки с сыром, хлебом и холодной телятиной, а также два кувшина охлаждённого пива от местных, так сказать, производителей. И неплохое, кстати, пиво, пару кружек я уже успел в себя опрокинуть и снова поглядывал на только что обновлённый кувшин. К тому же мне после всего ещё недавно пережитого надо было расслабиться, а пиво, хоть и слабоалкогольный напиток, тому неплохо способствовало.
— Да-а, если бы не твой друг, общался бы ты уже со Святым Януарием на небесах.
Губы Бернарда тронула лёгкая улыбка, и он не без удовольствия пригубил пива из своей глиняной кружки. Аббат за эти примерно полчаса, что мы сидели за столом в городской ратуше, уже не первый раз упоминал имя Роланда как моего спасителя, отчего мой товарищ то и дело заходился румянцем. Но он и впрямь был молодец. Тогда, сумев сбежать, он едва не загнал свою Матильду. Сразу не понял, куда мчится, вызывая удивлённые взгляды редких встречных, потом уже сообразил, что невольно путь его лежит в сторону монастыря Клерво, по дороге, которой мы оттуда двигались в Саарбрюккен. И да, тогда же он понял, что единственный, кто в данной ситуации может помочь спасти меня и оправдать нас обоих — Бернард Клервоский.
В общем, к вечеру следующего дня Роланд был уже в монастыре, где его тут же препроводили к настоятелю. Не прошло и пары часов, как Бернард в компании самых крепких монахов, вооружённых лишь посохами, выдвинулся в направлении Саарбрюккена. Слава небесам, успели в последний момент. Если бы я снимал приключенческий фильм, то именно так в нём события и развивались бы.
А может, я и есть действующее лицо какого-то фильма, режиссёры которого — некие сверхлюди? Какие-нибудь богоподобные существа, для которых человек — всего лишь микроб в их «чашке Петри»? Однако доказать сие у меня вряд ли получится, остаётся лишь слепо подчиняться судьбе и верить, что в твоих силах хоть как-то ею управлять.
Трулль и отец Енох, конечно, так просто сдаваться не собирались, особенно монах, тот потрясал моими зельями и медальоном, доказывая, что я служу Сатане. Вольфганг Вагнер, кстати, моментально куда-то исчез, его так и не смогли найти, чтобы он при Бернарде повторил свои показания, в том числе насчёт перстня, снятого с пальца его несчастного дядюшки. Сейчас этот перстень вернулся к своему хозяину, то есть ко мне, красуясь на безымянном пальце правой руки.
В общем, как я понял из намёков Его Преподобия, он пригрозил нажаловаться как своему монарху, так и немецкому, а также отправить письмо графу Саарбрюккена с описанием происходившего в его владениях беспредела. Хотя, думаю, ландфогт с духовником могли бы отправить письмо, где перевернут всё с ног на голову. Но вряд ли станут это делать. Во-первых, нет смысла, я уже оправдан. Во-вторых, они бы таким образом возвели на Бернарда заведомо ложное обвинение в покровительстве разбойнику и прислужнику Нечистого. Ну и кому поверят — им или аббату Клерво? Думаю, монаха после такого ждёт лишение сана и монастырская темница, а ландфогта большой штраф и пинок с должности — и это в лучшем для них случае.
Как бы там ни было, я в очередной раз выразил благодарность Бернарду за то, что не остался равнодушен, а без раздумий кинулся спасать в общем-то чужого ему человека.
— Помогать ближнему — долг каждого честного христианина, — заметил он, положив на язык ломтик сыра. — Тем более если ближний страдает незаслуженно.
Вот бы таких попов побольше! И воодушевляющие речи могут произносить, и технического прогресса не чураются, а самое главное — порядочные люди. В моём будущем за РПЦ тянулся слегка скандальный шлейф из всякого рода разоблачений, которые выдавали на гора дьяк Кураев и ещё некоторые смельчаки, а в католической церкви мужеложство уже и за грех вроде как не считалось. Застали очередного пастора с мальчиком — ну и что? Может, у них по обоюдному согласию! И вообще толерантность!
Как бы там ни было, ещё на некоторое время в славном Саарбрюккене нам пришлось задержаться. С моими ранами, которые требовали нормального лечения (прежде всего полученная от арбалетного болта), далеко не уедешь. Тут мои травки и мази, особенно на основе прополиса, придутся весьма кстати.
А первым делом я заплатил выкуп несчастного Ганса. Не мог остаться равнодушным к судьбе несчастного старика, тем более всего-то цена вопроса — пятьдесят денье. Но на этот раз Роланд только вздыхал, понимая, что доводы разума против моего чувства сострадания ближнему здесь бессильны. Крестьянин же, получив свободу, не верил своему счастью,
радовался до слёз, я даже малость испугался, не случилось бы у того от чрезмерного счастья сердечного приступа. В общем, с бумагой, подтверждающей его свободу, отправился он в родную деревушку в надежде, что там сможет отыскать следы своих дочери и внука.
Неделя полупостельного режима (к столу я выходил вместе со всеми), мазь на основе прополиса и усиленное питание, за которое я весьма благодарен хозяину таверны «Зелёный Рыцарь», где мы остановились после несостоявшегося файер-шоу, и где на вывеске в виде щита был изображён рыцарь в зелёных доспехах, точнее, его жене и дочкам, которые хозяйничали на кухне и готовили не только сытно, но и вкусно, сделали своё дело. Рана от арбалетного болта практически затянулась, щиколотка тоже не беспокоила.
С питанием, к слову, получилось интересно. Вроде никаких изысков, самые немудрящие продукты, а готовится всё так, что пальчики оближешь. Неужели прав Фазиль Искандер, и всё зависит от того, вкладывает хозяйка в готовку душу или нет?