— Тебя-то они вздёрнуть не обещали?
— Обещали, — вздохнул Роланд, понуро опуская голову.
Ближе к ночи Людоед оклемался. Помощь ему оказывали прямо в камере, прильнув лицом к решётке, я видел, как в «обитель» маньяка прошествовали надзиратели и пожилой человек с баулом. Судя по крикам боли, лекарь вправил Людоеду кость и лубок наложил. А что ещё можно было придумать в той ситуации? Ну а когда тюрьма готовилась с отойти ко сну. Этот мерзавец принялся рычать, посылая в мой адрес угрозы, перемежая французский с немецким. И так полночи, не давая поспать населению полуподвального этажа. Оно, впрочем, могло и днём дрыхнуть с чистой совестью, единственным, кого забирали на работы, был наш сокамерник Ганс. Да и то, какая там работа, парашу выносить.
На следующий день нас с Роландом не трогали. А вот ещё сутки спустя меня снова повели наверх, но не в прежнюю допросную, а в… пыточную. Здесь уже меня поджидали Трулль и Енох. Для начала, со слов Баварца, меня собирались исполосовать розгами, а завтра или послезавтра, когда я немного оклемаюсь, меня ждут более серьёзные испытания. В частности, колесование, так что на костёр я попаду с уже переломанными костями. А перед этим они вздёрнут моего товарища, чтобы я перед мучительной смертью ещё и этим зрелищем «насладился». Будут ли его пытать — я не спрашивал, к тому моменту я уже всё для себя решил.
Когда мне приказали снять с себя рубаху, чтобы затем привязать меня к отполированной сотнями тел узников доске, я резко вошёл в боевой режим. В общем-то, убивать кого-либо в моих планах не значилось, а вот нейтрализовать на какое-то время здесь присутствующих не помешало бы. Помимо толстяка и монаха, здесь ещё присутствовали Баварец, лично собиравшийся исполосовать мою спину, и двое его подручных. Вот с главного надзирателя я и начал. Ему хватило одного прямого в челюсть, чтобы беззвучно свалиться кулём на пол — здесь он был из толстых досок. Пока остальные пребывали в состоянии оторопи, я вырубил остальных двух надзирателей. Один оказался резвым, начал ловко отбиваться дубинкой, а когда я её выбил, предварительно врезав носком сапога под коленную чашечку, то этот дурачок, опираясь спиной о стену, вытянул из ножен короткий меч. Пришлось той же дубинкой сломать ему руку.
Трулль и Енох в происходящее не вмешивались, видимо, не могли поверить своим глазам. Хотя священнику и не пристало вроде как вмешиваться в такого рода разборки, он должен словом увещевать.
— А теперь, господин Трулль, — сказал я, поигрывая дубинкой, — сделайте милость, свяжите надзирателей. Верёвок здесь вдосталь, и на вас со святым отцом тоже хватит.
— Что вы собираетесь делать? — дрогнувшим голосом спросил толстяк.
— Всего-навсего спасти свою и моего товарища шкуру. По-хорошему, весь этот гадюшник не мешало бы разнести к чёртовой матери, но это уж как-нибудь в другой раз. Вяжите, вяжите, что вы застыли, будто увидели Пречистую Деву Марию?
— Дьявольское отродье!
Не ожидал я от монашка такой прыти. Коршуном на меня накинулся, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, как когда-то Урсула, испортившая нам с Адель вечер страсти. Однако удар увесистой дубинкой в лоб заставил Еноха замереть, будто натолкнувшись на невидимую стену, а следом, закатив глаза, со стоном осесть на пол. Причём сознание он до конца так и не потерял, сидел, обхватив голову руками, видимо, получил небольшое сотрясение мозга.
— Вяжи, сучий потрох! — прикрикнул я на Трулля, и тот, пыхтя, принялся связывать охрану.
Чтобы ускорить процесс, монаха я скрутил сам, а затем и самого Трулля. Потом проверил узлы на запястьях тех, кого связывал толстяк, подтянул… Ну вот, совсем другое дело, готовы, голубчики. Ставень я опустил, открывавшееся внутрь окно закрыл, чтобы после моего исчезновения пленники не смогли бы своими криками привлечь остальных надзирателей. Помимо дубинки вооружился мечом Баварца, у него же снял с пояса ключ от камер — ключ был один и подходил ко всем дверям.
Дверь весьма кстати открывалась наружу, используя этот факт, я подпёр её лавкой, на которой меня хотели пороть. Тяжёлая, зараза, еле управился. Ничего, зато надёжно, какое-то время в запасе у меня есть.
У лестницы, ведущей вниз, к полуподвальному этажу, где располагался каземат, как я помнил, дежурил ещё один охранник. Моё появление стало для него неприятным сюрпризом, вырубив бедолагу, я скрутил ему руки его же ремнём.
— Симон?! А где надзиратели?
— Некогда, Роланд, надо сматываться, — отмахнулся я, отпирая дверь.
Он всё норовил выяснить подробности происходящего, пришлось на него прикрикнуть, чтобы пошевеливался. Старик из своего угла смотрел на всё происходящее с открытым от удивления ртом.
— Если хотите сбежать — то путь на свободу открыт, — крикнул я ему. — Но дальше каждый за себя.
Старик предпочёл остаться. Ну и правда, куда ему бежать в его-то состоянии. А вот нам нужно было поторапливаться. Жаль, ах как жаль всё добро, что у нас конфисковали. Знать бы, где оно сейчас… Но некогда, каждая минута стоит жизни, тут бы шкуры свои спасти.
Мы выскочили на залитый солнцем двор. Вооружённых людей вроде бы не наблюдалось, вот только неожиданно ставни одного из окон первого этажа распахнулись и оттуда показалась красная рожа Трулля.
— Держите их! — возопил он, тыча в нашу сторону пухлым пальцем. — Стража! Хватайте их!
Вот же чёрт… Про окно я как-то и не подумал, балда. И уже со своей сторожевой вышки в нашу сторону мчится вооружённый до зубов стражник. Вот только, сообразив, что он один против двоих, пусть меч только у одного из нас, притормозил и стал растерянно оглядываться, видно, ожидая подмоги.
— Роланд, к конюшне!
И первым припустил в сторону приземистого, крытого просмоленными досками здания с узкими прямоугольными окнами. Роланд — следом за мной. Конюх — это был не стражник, а немолодой мужик вообще с одним ножом на поясе — в этот момент задавал лошадям овса, и при нашем появлении испуганно забился в угол.
Первой на глаза попалась Пегая, которая потянулась в нашу сторону мордой. Эх, подруга, не до тебя сейчас, извини. Ага, вот мой Аполлон, а в соседнем стойле стоит Матильда. Чёрт, и седлать некогда, но вот без уздечки никак, тем более что накинуть их уходит куда меньше времени. Мы с Роландом далеко не индейцы, что в фильмах с Гойко Митичем зачастую скакали без намёка на сбрую. Кстати, севшие на лошадь лишь после появления на континенте европейцев.
— Ты, — кричу я в сторону перепуганного конюха, — быстро две узды! Накинь вон на ту и эту лошадь.
Тот бросился выполнять приказ, а я на всякий случай встал в проходе, чтобы у конюха не возникло шальной мысли смазать пятки салом.
— Быстрее! — прикрикнул я на него, кидая взгляды в сторону ворот конюшни.
Пара минут — и мы выводим в поводу лошадей во двор. А в нашу сторону бегут давешний стражник и с ним ещё один с мечом наперевес. Добраться до ворот, избежав схватки, не получится.
Первым на меня налетает надзиратель с копьём. В последний миг успеваю сделать нырок, наконечник копья касается моей шевелюры, а я рублю мечом по опорной ноге противника. Спасает его то, что на нём кольчужные штаны. С другой стороны, мне бы не хотелось оставлять его на всю жизнь одноногим инвалидом. А то, чего доброго, от сильной кровопотери мог и богу душу отдать. Тем более что сила удара была такова, что стражник с воем покатился по вытоптанной, пожухлой траве.
Но предаваться философским раздумьям некогда, и вот уже мой меч (эх, если бы мой, а это всего лишь конфискованный у Баварца, хотя, справедливости ради, не самый плохой) отражает удар другого меча. Краем глаза замечаю, что Роланд топчется рядом, не зная, что предпринять.
— Выдвигай засов, открывай ворота. Садись на свою Матильду и скачи что есть духу! — кричу я ему, не отводя взгляда от готовившего новую атаку противника.
— Но…
— Твою мать, Роланд, делай, что я тебе говорю!
Ещё секунду он раздумывает, затем бросается к воротам. А мне приходится
парировать натиск соперника. Тот проводит затяжную атаку. Видно, что рубака неплохой¸ но без защиты, лишь гамбезон на нём, и то расстёгнутый по случаю жары, и я боюсь реально его зарубить. Однако умудряюсь как-то изловчиться и нанести удар плашмя по незащищённой голове. Воин, покачнувшись, делает несколько шагов назад, прикладывает руку ко лбу, потом с удивлением смотрит на свою красную от крови ладони. Надеюсь, это всего лишь рассечение, и черепушка осталась цела.
— Симон!
Роланд уже верхом, его Матильда в нетерпении роет землю копытом. Мой Аполлон косится на меня коричневым глазом, ждёт, когда я взберусь в седло… Тьфу, седла-то и нет! В общем, ждёт хозяина.
А из замка уже вылетает с десяток стражников, и во главе, несмотря на хромоту, разъярённым берсерком мчится Баварец. Бросив ненужный меч, который без ножен уже только мешался, взлетаю на спину Аполлона, чуть по инерции не перевалившись на другую сторону, а рука по привычке пытается нащупать луку седла. Хватаясь пальцами одной руки за гриву, а второй держа уздечку, луплю каблуками в бока мерина.
Роланд первым вылетает за ворота, я следом, и в этот миг что-то бьёт меня в спину, вернее, в район левой лопатки, отчего я лечу вниз. От удара о землю из меня едва не вышибает дух. Я приподнимаю голову, гляжу на приближающихся воинов, а в проёме одного из окон вижу ухмыляющуюся физиономию Вагнера с опущенным арбалетом в руках.
Твою ж мать, Робин Гуд долбаный… Надо было тогда в лесу его догнать, хотя бы попытаться, да и прирезать на пару с дядюшкой.
— Симон, я тебе помогу!
С трудом поворачиваю голову в другую сторону. Там Роланд уже намеревается спрыгнуть на землю.
— Куда?! — ору ему я, и эти звуки больше похожи на хрип. — Удирай отсюда, дурак! Так хотя бы ты спасёшься.
— Но…
— Уезжай, Святым Януарием заклинаю, уезжай!
Может быть, упомянутое всуе имя святого, которого Роланд, я чувствовал, слегка побаивался, возымело своё действо, или он сам понял тщетность своей попытки меня спасти… В общем, Роланд пришпорил свою кобылу, спугнув невесть откуда взявшуюся стайку кур, и только когда он скрылся за углом дальнего дома, я облегчённо выдохнул. Надеюсь, хоть ему повезёт.
А что же я? Блин, как же болит, болт, похоже, вошёл куда-то в районе левой ключицы. А ведь этот Вагнер мог и лёгкое пробить, а то и сердце. Неужто пожалел меня ублюдок? Или просто так получилось?
Топот ног заставил меня снова повернуть голову, а в следующее мгновение на неё обрушилась дубинка, и я даже с каким-то облегчением провалился в забытье.
Глава IX
Вот уже второй день я сижу в одиночной камере, а моя левая нога прикована цепью к вмурованному в стену кольцу. Голова сегодня уже почти не болит. Не то что вчера, когда я очнулся не знаю сколько времени спустя после неудавшегося побега. Моего неудавшегося, Роланд, надеюсь, всё же сумел удрать.
Дела же мои, похоже, складываются хреново. Судя по намёкам Баварца, который проведал меня сегодня утром, местные на меня определённо обиделись. И Трулль, и брат Енох, и стражники во главе с тем же Баварцем, которого я ещё и унизил перед подчинёнными и начальством, обезоружив и связав. Правда, стражники и даже их начальник — народ подневольный и сами ничего не решают, хотя организовать узнику кучу мелких неприятностей вполне могут.
А вот Трулль и Енох — это уже серьёзно. И даже не скажешь так сразу, кто из них опаснее. Ландфогт в отсутствие графа официально первый человек в Саарбрюккенской округе, его слово тут формально главное. Может по желанию и казнить и миловать всех, кого захочет, имеет такое право. Ну, почти всех. Графских вассалов может судить только их курия, во главе с самим графом или тем, кого он для этого назначит, а ещё представитель императора, но это только за государственные преступления. Духовенство подлежит церковному суду у своего непосредственного начальства, которым для Еноха является епископ Меца, в диоцезию которого входит Саарбрюккен, а также кардинал-дьякон Санта-Мария-ин-Космедин, Этьен де Бар. Между прочим, племянник Папы Калликста II, сидевшего на Римском Престоле больше двух десятков лет назад. Кстати, реально он большую часть своего понтификата находился в изгнании, ну примерно как нынешний Евгений. Да и вообще, должность свою занимал всего пять лет. Но племяшу успел пожаловать кардинальскую шапку, да ещё и пристроить на весьма тёплое место епископа в Меце. Не самое высокое в церковной иерархии, но фишка в том, что епископ Меца по совместительству является графом этого самого Меца! При том что город — столица герцогов Лотарингских. Интересно, как они там уживаются? Не иначе как пауки в банке. Хотя такая феодальная путаница по нынешним временам дело довольно обычное, достаточно вспомнить архиепископа Парижского, Преосвященного Теобальда, владеющего частью столицы короля Франции. Сам Этьен де Бар из весьма знатного рода, имеющего большие связи в Лотарингии и Бургундии, с ним считаются и в Риме, и в Империи. Откуда я это знаю? Да от Бернара, конечно. Общались и в дороге, и в Клерво, вот Его Преподобие и просветил в французских, имперских и римских раскладах, за что ему отдельное спасибо. Знаю уже столько, что готов приступить к написанию докторской или как минимум кандидатской по раннему средневековью.
Теперь становится понятно, почему монашек был так самоуверен. Даже на папскую буллу фактически наплевал. Простой монах, пусть он и духовник графа, далеко не самой значительной фигуры в масштабе Империи, на такое вряд ли осмелится. Если только не чувствует за своей спиной сильную поддержку. А качестве «крыши» у него почти несомненно епископ Меца. Это ведь ему подчинено всё духовенство в Саарбрюккене, а уж графский духовник вряд ли остался без внимания Его Высокопреосвященства Этьена де Бара. Если бы Енох не устраивал епископа-кардинала, то вряд ли бы остался в замке. Диоцезия немаленькая, переведут в другое место, не пикнет, как-никак церковники — народ дисциплинированный.
Если за монахом стоит епископ, то становится понятно отношение к Еноху окружающих в замке, начиная с Трулля. Так-то ландфогт в средневековой неофициальной «табели о рангах» стоит выше графского духовника, и довольно сильно выше. Особенно когда хозяин окрестных мест в отъезде. Тем более что эту должность часто занимают дворяне. Не из важных, конечно, всякие младшие сыновья и прочая безземельная босота, вроде нас с Роландом, невесело усмехнулся я про себя.
Вот только Трулль к благородным явно не относится, иначе его бы здешние называли не просто «господин Трулль», а «господин фон Трулль». В средневековье с этикетом строго, за неуважительное наименование благородного, а тем более облечённого властью, простолюдин может запросто плетей получить, а то и пеньковую верёвку на шею. Впрочем, и дворянину за непочтительное отношение к более знатному аристократу тоже грозят неприятности, от выпиливания на поединке (причём не обязательно с оскорблённым вельможей — может не снизойти до какой-то дворянской мелкоты и выставить своих людей), до войны, что между феодалами сейчас обычное дело, с тем же выпиливанием (если не повезёт), но уже в бою, и отъёмом всего нажитого непосильным трудом, неважно, своим или предков. Но это, конечно, касается лишь владеющих землёй. Про монархов с членами их семей и говорить нечего. Оскорбление Величества — одно из самых тяжких преступлений ещё с времён Древнего Рима, за это голова с плеч без вопросов. Или всё та же пеньковая верёвка. Разве что, при исключительном везении (очень влиятельная родня, или ещё какая высшая политика) могут объявить сумасшедшим, законопатив пожизненно в монастырскую темницу, где монахи будут «лечить» несчастного не самыми гуманными способами.
Ладно, это всё дела знати, а Трулль птица куда боле низкого полёта… Хм, а не в этом ли дело? Многие министериалы[1] за верную службу награждаются своими господами дворянским гербом, а вот Трулль как-то не сподобился. Хотя, у меня такое чувство, служит давно. Уж не поэтому ли у него морда такая… не слишком довольная жизнью, что ли? Не на этом ли его подцепил брат Енох? А что, вполне может быть. Иначе трудно понять, с чего бы ландфогт, ещё не увидев меня, был заранее настроен на обвинение и казнь, да ещё радостно соглашался со всем бредом монаха.
Желание получить долю наших с Роландом пожитков, хоть и львиную? Нет, смешно. Не стал бы он мараться из-за такой мелочи, тем более что про зашитые в одежду безанты Трулль не знал. Опять же, ему и с графом пришлось бы делиться, чтоб тот закрыл глаза на такое «правосудие». Подозреваю, что королевского перстня, который Вагнер объявил украденным у дядюшки, крысёныш и не понюхает. Трулль и монах быстро объяснят ему, то «делиться надо». Если уже не объяснили. Министериалу недворянского звания, хоть и поставленному ландфогтом, такая цацка тоже не по чину, а вот на графской руке будет в самый раз.
А графское покровительство в случае моей казни Труллю понадобится. Хоть он и вправе казнить и миловать, ни у кого не спрашивая позволения (кроме графа, когда тот на месте), но есть некоторые нюансы. Казнь рыцаря, пусть и из другой страны, втайне не оставишь. Это событие прогремит на всю округу. Развлечений у людей в эти времена мало, интересные новости бывают нечасто, так что обсуждать будут много, охотно и со вкусом. А вот это для ландфогта совсем не айс, как выражается молодёжь из моего времени. То есть из времени Семёна Делоне, в том числе и моя дочка, которую вряд ли я когда ещё увижу. Общество сейчас насквозь сословное, благородные держат шишку, и всяк сверчок должен знать свой шесток. Не думаю, что окрестным дворянам, как вассалам графа, так и прочим, понравится казнь собрата по сословию, даже и какого-то никому неизвестного проезжего француза, по приговору низкорожденного министериала. Нехороший прецедент, знаете ли. Сегодня Трулль казнит Симона де Лонэ, завтра ещё какой-то плебей потянет на плаху по своему желанию уже местного Карла-Фридриха-Иеронима фон Мюнхгаузена, условно говоря. А это уже потрясение основ!
Нет, на какого-то французика им плевать, не стоит обольщаться. Но за свои права и привилегии благородные в это время стоят дружно. Сословный интерес, он такой сословный… До времён, когда короли хоть герцогов и принцев начнут по своему усмотрению гноить по Бастилиям с Тауэрами, и отправлять на эшафот, а аристократы будут только утираться, ещё века три как минимум. Так что Труллю вполне могут выкатить предъяву, и не одну.
Тем более что ландфогта не назовёшь душой общества, и врагов за время своей службы он несомненно заимел немало, в том числе наверняка и среди дворян, которые рады будут припомнить ему все косяки. Тут и позорная для дворянского сословия (а не только лично для Симона де Лонэ) казнь через повешенье. Хотя со стороны ландфогта это могло быть просто запугиванием, в расчёте на дворянские заморочки, а прояви я готовность «сотрудничать со следствием», мог бы «милостиво» заменить петлю более благородным топором, а то и совсем аристократическим мечом. Тот же Баварец, судя по его готовности поработать в пыточной, наверняка смог бы оттяпать мне голову так, что я почувствовал бы только «лёгкую прохладу на шее», как говорили в средневековье про искусных палачей, хотя никто из их клиентов не смог это подтвердить.
Другим серьезным косяком Трулля могут объявить отсутствие на суде шеффенов[2]. Нет, по закону он может судить и без них, но «по обычаю» присутствие шеффенов весьма желательно, особенно когда судят дворян. Это я тоже выяснил у аббата Клерво, который, зная, что нам предстоит путь через германские земли, рассказал кое-что о немецких порядках.
Вот только для Трулля в нашем случае присутствие шеффенов было бы совсем нежелательно. Не знаю, смог бы он набрать достаточно дворян, которые по его указке осудили бы на казнь двух рыцарей-крестоносцев, на основании таких хлипких «доказательств», как слова Вагнера. Сколько-то серьёзного допроса хватило бы, чтобы этот тип так увяз в своей лжи, что уже никакая изобретательность не помогла бы ему выбраться оттуда с честью. Ведь монастырь Клерво не дальний свет, и послать туда справиться о Симоне де Лонэ и правдивости его слов невелик труд. Это даже не касаясь личности самого, с позволения сказать, «истца». Что-то совсем не верится в то, что этот крысёныш и его дядюшка имели хорошую репутацию даже в родных местах. Знатным происхождением они похвастать явно не могут, судя по фамилии покойного дядюшки Шульца, его предки выбились из деревенских старост[3], да и потомок каретников Вагнер[4] вряд ли знатнее. Богатства тоже нет, иначе не занялись бы дядюшка с племянничком разбоем на большой дороге. Были бы у них средства на нормальную рыцарскую экипировку — поступили бы в дружину какого-нибудь графа или герцога, и могли бы грабить на вполне законных основаниях, учитывая, что войн, как внешних, так и междоусобных, сейчас хватает. И я уверен, что не после встречи со мной и Роландом Шульц и Вагнер впервые вступили на тропу криминала. Наверняка промышляли они грязными делишками и до того, как судьба свела их с нами. И если даже никто их не поймал и не доказал вину, то слухи должны были ходить.
Так что мнения среди шеффенов должны были как минимум разделиться, особенно когда стало бы известно о булле Папы. Но если бы Трулль и добился как-то обвинительного приговора, например, поделившись нашим имуществом (хотя, что тогда досталось бы ему самому, Вагнеру и монаху, если, конечно, тот в доле, а не работает «за идею»), утаить дурнопахнущие подробности от дворянской «общественности» окрестных земель, однозначно не удалось бы. Кто-то непременно проболтался бы. Как говорят (или скажут?) в этих местах: «что знают двое — то знает свинья», а с шеффенами в курсе этого дела было бы значительно больше двоих. А там и до Клерво дошло бы, графство Люксембург недалеко от Саара. А учитывая связи тамошнего аббата и главы Ордена цистерцианцев, быстро узнали бы и во Франции. И долго ли из Парижа отправить гонца в армию?
Гильом Молодой по-любому должен будет возмутиться казнью своего вассала, да ещё идущего с ним в поход, и нажаловаться своему столь же молодому сюзерену, выкатив конкретную предъяву графу фон Саарбрюккену за беспредел его людей, даже не соизволивших известить его, Гильома, об аресте его человека. Людовик, которому скорее всего ещё не приелись «Салат крестоносца» с соусом «клервез», и который вряд ли забыл изобретателя, пожалованного перстнем с королевской руки, видимо, поддержит возмущение своего вассала и обратится к своему царственному брату, кайзеру Конраду. Ну а Конрад начнёт задавать неприятные вопросы моему тёзке, графу Симону. А крайним в этой истории окажется ландфогт.
Нет, через какое-то время, понятно, всё устаканится. Не будем себе льстить, не такая уж я крупная фигура чтобы из-за меня случился конфликт между странами. Людовик и Гильом получат какие-то плюшки от Конрада и Симона. Конрад что-то поимеет с графа фон Саарбрюккена. И царственные особы, а также мой сюзерен, забудут про Симона де Лонэ, словно бы его и не было. Не повезло молодому шевалье, бывает… Мало ли таких гибнет от разных причин? На всё воля Божья.
А вот граф Симон вряд ли забудет виновника своих проблем, и будет достаточно жёстко иметь Труллю мозги вопросом: «А на хрена ты меня в это втравил?». Тут и королевского перстня для оправдания может не хватить. А это вполне может кончиться для накосячившего министериала понижением в должности. Скажем, изгнанием на конюшню, навоз из-под лошадей выгребать. Что для привыкшего к власти ландфогта хуже я не знаю чего. Ещё и придётся терпеть насмешки и издевательства бывших подчинённых, которые уж точно не откажутся пнуть того, перед кем вчера сгибались в дугу. Недаром Трулль не стал нас допрашивать сразу. Не иначе, прикидывал хрен к носу и искал оптимальное решение. Пока брат Енох, видимо, не сделал ему предложение, от которого ландфогт не смог отказаться. Да скорее всего и не хотел.
А предложил монах Труллю, судя по всему, заменить банальное повешенье по обвинению в разбое, на яркое во всех смыслах шоу с подсветкой под названием «Наказание прислужника Аццкого Сотоны за Чёрное колдунство, или Торжество Веры». Что бы с этого поимел Трулль? Да немало. Прежде всего, заткнул бы рты своим недоброжелателям из местных, особенно дворян. Одно дело — возмущаться судом не по понятиям и казнью рыцаря по сомнительному обвинению в разбое, и совсем другое — выражать недовольство осуждением и сожжением страшного колдуна, продавшего душу Врагу Рода Человеческого. За это сами недовольные могут поиметь серьёзные проблемы по церковной линии.
Кроме того, получил бы поддержку не только графского духовника, но и самого епископа Меца. А тот мало что особа влиятельная, так ещё и имеет церковную власть над Саарбрюккенским графством. Вряд ли граф захочет конфликтовать с епископом, во всяком случае без очень веских причин. Тот ведь вполне может Симона фон Саарбрюккена и от церкви отлучить, а это по нынешним временам крайне серьёзно. А то и на всё графство наложит интердикт[5]. И тогда у графа будут большие проблемы уже с собственными подданными. Ему это надо?
А чтобы лично заинтересовать Трулля, Енох вполне мог от имени епископа, обещать ландфогту повышение, то есть вожделенное дворянство. То-то Трулль с таким энтузиазмом поддерживал монаха! Не забываем, что епископ Меца по должности работает ещё и графом в тех местах, и имеет полное право пожаловать дворянским званием кого захочет. Правда, в эти времена к дворянскому гербу должна прилагаться землица, но с этим вряд ли будут проблемы. Наверняка в графстве Мец найдётся полуразрушенная башенка, к которой можно прирезать с полгектара с садом или виноградником, и вот вам вместо обычного министериала Трулля — дворянин фон Трулль! Или де Трулль, если на лотарингский манер. А это совсем другой статус и отношение в обществе, в том числе и среди благородных! Один из них! С собственным феодом! И не беда что хреновеньким. Ландфогт за время службы однозначно нажил деньжат, должность-то хлебная — одни судебные дела сколько должны приносить. Так что, если даже граф Симон даст бывшему министериалу коленом под зад, бедность тому явно не грозит. Да и епископ может взять доказавшего свою верность кадра на службу. Наверняка на землях его графства или епископства найдётся чем поуправлять опытному администратору. Или к родне пристроит. С такими шансами можно рисковать графским неудовольствием и даже потерей должности.
— Обещали, — вздохнул Роланд, понуро опуская голову.
Ближе к ночи Людоед оклемался. Помощь ему оказывали прямо в камере, прильнув лицом к решётке, я видел, как в «обитель» маньяка прошествовали надзиратели и пожилой человек с баулом. Судя по крикам боли, лекарь вправил Людоеду кость и лубок наложил. А что ещё можно было придумать в той ситуации? Ну а когда тюрьма готовилась с отойти ко сну. Этот мерзавец принялся рычать, посылая в мой адрес угрозы, перемежая французский с немецким. И так полночи, не давая поспать населению полуподвального этажа. Оно, впрочем, могло и днём дрыхнуть с чистой совестью, единственным, кого забирали на работы, был наш сокамерник Ганс. Да и то, какая там работа, парашу выносить.
На следующий день нас с Роландом не трогали. А вот ещё сутки спустя меня снова повели наверх, но не в прежнюю допросную, а в… пыточную. Здесь уже меня поджидали Трулль и Енох. Для начала, со слов Баварца, меня собирались исполосовать розгами, а завтра или послезавтра, когда я немного оклемаюсь, меня ждут более серьёзные испытания. В частности, колесование, так что на костёр я попаду с уже переломанными костями. А перед этим они вздёрнут моего товарища, чтобы я перед мучительной смертью ещё и этим зрелищем «насладился». Будут ли его пытать — я не спрашивал, к тому моменту я уже всё для себя решил.
Когда мне приказали снять с себя рубаху, чтобы затем привязать меня к отполированной сотнями тел узников доске, я резко вошёл в боевой режим. В общем-то, убивать кого-либо в моих планах не значилось, а вот нейтрализовать на какое-то время здесь присутствующих не помешало бы. Помимо толстяка и монаха, здесь ещё присутствовали Баварец, лично собиравшийся исполосовать мою спину, и двое его подручных. Вот с главного надзирателя я и начал. Ему хватило одного прямого в челюсть, чтобы беззвучно свалиться кулём на пол — здесь он был из толстых досок. Пока остальные пребывали в состоянии оторопи, я вырубил остальных двух надзирателей. Один оказался резвым, начал ловко отбиваться дубинкой, а когда я её выбил, предварительно врезав носком сапога под коленную чашечку, то этот дурачок, опираясь спиной о стену, вытянул из ножен короткий меч. Пришлось той же дубинкой сломать ему руку.
Трулль и Енох в происходящее не вмешивались, видимо, не могли поверить своим глазам. Хотя священнику и не пристало вроде как вмешиваться в такого рода разборки, он должен словом увещевать.
— А теперь, господин Трулль, — сказал я, поигрывая дубинкой, — сделайте милость, свяжите надзирателей. Верёвок здесь вдосталь, и на вас со святым отцом тоже хватит.
— Что вы собираетесь делать? — дрогнувшим голосом спросил толстяк.
— Всего-навсего спасти свою и моего товарища шкуру. По-хорошему, весь этот гадюшник не мешало бы разнести к чёртовой матери, но это уж как-нибудь в другой раз. Вяжите, вяжите, что вы застыли, будто увидели Пречистую Деву Марию?
— Дьявольское отродье!
Не ожидал я от монашка такой прыти. Коршуном на меня накинулся, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, как когда-то Урсула, испортившая нам с Адель вечер страсти. Однако удар увесистой дубинкой в лоб заставил Еноха замереть, будто натолкнувшись на невидимую стену, а следом, закатив глаза, со стоном осесть на пол. Причём сознание он до конца так и не потерял, сидел, обхватив голову руками, видимо, получил небольшое сотрясение мозга.
— Вяжи, сучий потрох! — прикрикнул я на Трулля, и тот, пыхтя, принялся связывать охрану.
Чтобы ускорить процесс, монаха я скрутил сам, а затем и самого Трулля. Потом проверил узлы на запястьях тех, кого связывал толстяк, подтянул… Ну вот, совсем другое дело, готовы, голубчики. Ставень я опустил, открывавшееся внутрь окно закрыл, чтобы после моего исчезновения пленники не смогли бы своими криками привлечь остальных надзирателей. Помимо дубинки вооружился мечом Баварца, у него же снял с пояса ключ от камер — ключ был один и подходил ко всем дверям.
Дверь весьма кстати открывалась наружу, используя этот факт, я подпёр её лавкой, на которой меня хотели пороть. Тяжёлая, зараза, еле управился. Ничего, зато надёжно, какое-то время в запасе у меня есть.
У лестницы, ведущей вниз, к полуподвальному этажу, где располагался каземат, как я помнил, дежурил ещё один охранник. Моё появление стало для него неприятным сюрпризом, вырубив бедолагу, я скрутил ему руки его же ремнём.
— Симон?! А где надзиратели?
— Некогда, Роланд, надо сматываться, — отмахнулся я, отпирая дверь.
Он всё норовил выяснить подробности происходящего, пришлось на него прикрикнуть, чтобы пошевеливался. Старик из своего угла смотрел на всё происходящее с открытым от удивления ртом.
— Если хотите сбежать — то путь на свободу открыт, — крикнул я ему. — Но дальше каждый за себя.
Старик предпочёл остаться. Ну и правда, куда ему бежать в его-то состоянии. А вот нам нужно было поторапливаться. Жаль, ах как жаль всё добро, что у нас конфисковали. Знать бы, где оно сейчас… Но некогда, каждая минута стоит жизни, тут бы шкуры свои спасти.
Мы выскочили на залитый солнцем двор. Вооружённых людей вроде бы не наблюдалось, вот только неожиданно ставни одного из окон первого этажа распахнулись и оттуда показалась красная рожа Трулля.
— Держите их! — возопил он, тыча в нашу сторону пухлым пальцем. — Стража! Хватайте их!
Вот же чёрт… Про окно я как-то и не подумал, балда. И уже со своей сторожевой вышки в нашу сторону мчится вооружённый до зубов стражник. Вот только, сообразив, что он один против двоих, пусть меч только у одного из нас, притормозил и стал растерянно оглядываться, видно, ожидая подмоги.
— Роланд, к конюшне!
И первым припустил в сторону приземистого, крытого просмоленными досками здания с узкими прямоугольными окнами. Роланд — следом за мной. Конюх — это был не стражник, а немолодой мужик вообще с одним ножом на поясе — в этот момент задавал лошадям овса, и при нашем появлении испуганно забился в угол.
Первой на глаза попалась Пегая, которая потянулась в нашу сторону мордой. Эх, подруга, не до тебя сейчас, извини. Ага, вот мой Аполлон, а в соседнем стойле стоит Матильда. Чёрт, и седлать некогда, но вот без уздечки никак, тем более что накинуть их уходит куда меньше времени. Мы с Роландом далеко не индейцы, что в фильмах с Гойко Митичем зачастую скакали без намёка на сбрую. Кстати, севшие на лошадь лишь после появления на континенте европейцев.
— Ты, — кричу я в сторону перепуганного конюха, — быстро две узды! Накинь вон на ту и эту лошадь.
Тот бросился выполнять приказ, а я на всякий случай встал в проходе, чтобы у конюха не возникло шальной мысли смазать пятки салом.
— Быстрее! — прикрикнул я на него, кидая взгляды в сторону ворот конюшни.
Пара минут — и мы выводим в поводу лошадей во двор. А в нашу сторону бегут давешний стражник и с ним ещё один с мечом наперевес. Добраться до ворот, избежав схватки, не получится.
Первым на меня налетает надзиратель с копьём. В последний миг успеваю сделать нырок, наконечник копья касается моей шевелюры, а я рублю мечом по опорной ноге противника. Спасает его то, что на нём кольчужные штаны. С другой стороны, мне бы не хотелось оставлять его на всю жизнь одноногим инвалидом. А то, чего доброго, от сильной кровопотери мог и богу душу отдать. Тем более что сила удара была такова, что стражник с воем покатился по вытоптанной, пожухлой траве.
Но предаваться философским раздумьям некогда, и вот уже мой меч (эх, если бы мой, а это всего лишь конфискованный у Баварца, хотя, справедливости ради, не самый плохой) отражает удар другого меча. Краем глаза замечаю, что Роланд топчется рядом, не зная, что предпринять.
— Выдвигай засов, открывай ворота. Садись на свою Матильду и скачи что есть духу! — кричу я ему, не отводя взгляда от готовившего новую атаку противника.
— Но…
— Твою мать, Роланд, делай, что я тебе говорю!
Ещё секунду он раздумывает, затем бросается к воротам. А мне приходится
парировать натиск соперника. Тот проводит затяжную атаку. Видно, что рубака неплохой¸ но без защиты, лишь гамбезон на нём, и то расстёгнутый по случаю жары, и я боюсь реально его зарубить. Однако умудряюсь как-то изловчиться и нанести удар плашмя по незащищённой голове. Воин, покачнувшись, делает несколько шагов назад, прикладывает руку ко лбу, потом с удивлением смотрит на свою красную от крови ладони. Надеюсь, это всего лишь рассечение, и черепушка осталась цела.
— Симон!
Роланд уже верхом, его Матильда в нетерпении роет землю копытом. Мой Аполлон косится на меня коричневым глазом, ждёт, когда я взберусь в седло… Тьфу, седла-то и нет! В общем, ждёт хозяина.
А из замка уже вылетает с десяток стражников, и во главе, несмотря на хромоту, разъярённым берсерком мчится Баварец. Бросив ненужный меч, который без ножен уже только мешался, взлетаю на спину Аполлона, чуть по инерции не перевалившись на другую сторону, а рука по привычке пытается нащупать луку седла. Хватаясь пальцами одной руки за гриву, а второй держа уздечку, луплю каблуками в бока мерина.
Роланд первым вылетает за ворота, я следом, и в этот миг что-то бьёт меня в спину, вернее, в район левой лопатки, отчего я лечу вниз. От удара о землю из меня едва не вышибает дух. Я приподнимаю голову, гляжу на приближающихся воинов, а в проёме одного из окон вижу ухмыляющуюся физиономию Вагнера с опущенным арбалетом в руках.
Твою ж мать, Робин Гуд долбаный… Надо было тогда в лесу его догнать, хотя бы попытаться, да и прирезать на пару с дядюшкой.
— Симон, я тебе помогу!
С трудом поворачиваю голову в другую сторону. Там Роланд уже намеревается спрыгнуть на землю.
— Куда?! — ору ему я, и эти звуки больше похожи на хрип. — Удирай отсюда, дурак! Так хотя бы ты спасёшься.
— Но…
— Уезжай, Святым Януарием заклинаю, уезжай!
Может быть, упомянутое всуе имя святого, которого Роланд, я чувствовал, слегка побаивался, возымело своё действо, или он сам понял тщетность своей попытки меня спасти… В общем, Роланд пришпорил свою кобылу, спугнув невесть откуда взявшуюся стайку кур, и только когда он скрылся за углом дальнего дома, я облегчённо выдохнул. Надеюсь, хоть ему повезёт.
А что же я? Блин, как же болит, болт, похоже, вошёл куда-то в районе левой ключицы. А ведь этот Вагнер мог и лёгкое пробить, а то и сердце. Неужто пожалел меня ублюдок? Или просто так получилось?
Топот ног заставил меня снова повернуть голову, а в следующее мгновение на неё обрушилась дубинка, и я даже с каким-то облегчением провалился в забытье.
Глава IX
Вот уже второй день я сижу в одиночной камере, а моя левая нога прикована цепью к вмурованному в стену кольцу. Голова сегодня уже почти не болит. Не то что вчера, когда я очнулся не знаю сколько времени спустя после неудавшегося побега. Моего неудавшегося, Роланд, надеюсь, всё же сумел удрать.
Дела же мои, похоже, складываются хреново. Судя по намёкам Баварца, который проведал меня сегодня утром, местные на меня определённо обиделись. И Трулль, и брат Енох, и стражники во главе с тем же Баварцем, которого я ещё и унизил перед подчинёнными и начальством, обезоружив и связав. Правда, стражники и даже их начальник — народ подневольный и сами ничего не решают, хотя организовать узнику кучу мелких неприятностей вполне могут.
А вот Трулль и Енох — это уже серьёзно. И даже не скажешь так сразу, кто из них опаснее. Ландфогт в отсутствие графа официально первый человек в Саарбрюккенской округе, его слово тут формально главное. Может по желанию и казнить и миловать всех, кого захочет, имеет такое право. Ну, почти всех. Графских вассалов может судить только их курия, во главе с самим графом или тем, кого он для этого назначит, а ещё представитель императора, но это только за государственные преступления. Духовенство подлежит церковному суду у своего непосредственного начальства, которым для Еноха является епископ Меца, в диоцезию которого входит Саарбрюккен, а также кардинал-дьякон Санта-Мария-ин-Космедин, Этьен де Бар. Между прочим, племянник Папы Калликста II, сидевшего на Римском Престоле больше двух десятков лет назад. Кстати, реально он большую часть своего понтификата находился в изгнании, ну примерно как нынешний Евгений. Да и вообще, должность свою занимал всего пять лет. Но племяшу успел пожаловать кардинальскую шапку, да ещё и пристроить на весьма тёплое место епископа в Меце. Не самое высокое в церковной иерархии, но фишка в том, что епископ Меца по совместительству является графом этого самого Меца! При том что город — столица герцогов Лотарингских. Интересно, как они там уживаются? Не иначе как пауки в банке. Хотя такая феодальная путаница по нынешним временам дело довольно обычное, достаточно вспомнить архиепископа Парижского, Преосвященного Теобальда, владеющего частью столицы короля Франции. Сам Этьен де Бар из весьма знатного рода, имеющего большие связи в Лотарингии и Бургундии, с ним считаются и в Риме, и в Империи. Откуда я это знаю? Да от Бернара, конечно. Общались и в дороге, и в Клерво, вот Его Преподобие и просветил в французских, имперских и римских раскладах, за что ему отдельное спасибо. Знаю уже столько, что готов приступить к написанию докторской или как минимум кандидатской по раннему средневековью.
Теперь становится понятно, почему монашек был так самоуверен. Даже на папскую буллу фактически наплевал. Простой монах, пусть он и духовник графа, далеко не самой значительной фигуры в масштабе Империи, на такое вряд ли осмелится. Если только не чувствует за своей спиной сильную поддержку. А качестве «крыши» у него почти несомненно епископ Меца. Это ведь ему подчинено всё духовенство в Саарбрюккене, а уж графский духовник вряд ли остался без внимания Его Высокопреосвященства Этьена де Бара. Если бы Енох не устраивал епископа-кардинала, то вряд ли бы остался в замке. Диоцезия немаленькая, переведут в другое место, не пикнет, как-никак церковники — народ дисциплинированный.
Если за монахом стоит епископ, то становится понятно отношение к Еноху окружающих в замке, начиная с Трулля. Так-то ландфогт в средневековой неофициальной «табели о рангах» стоит выше графского духовника, и довольно сильно выше. Особенно когда хозяин окрестных мест в отъезде. Тем более что эту должность часто занимают дворяне. Не из важных, конечно, всякие младшие сыновья и прочая безземельная босота, вроде нас с Роландом, невесело усмехнулся я про себя.
Вот только Трулль к благородным явно не относится, иначе его бы здешние называли не просто «господин Трулль», а «господин фон Трулль». В средневековье с этикетом строго, за неуважительное наименование благородного, а тем более облечённого властью, простолюдин может запросто плетей получить, а то и пеньковую верёвку на шею. Впрочем, и дворянину за непочтительное отношение к более знатному аристократу тоже грозят неприятности, от выпиливания на поединке (причём не обязательно с оскорблённым вельможей — может не снизойти до какой-то дворянской мелкоты и выставить своих людей), до войны, что между феодалами сейчас обычное дело, с тем же выпиливанием (если не повезёт), но уже в бою, и отъёмом всего нажитого непосильным трудом, неважно, своим или предков. Но это, конечно, касается лишь владеющих землёй. Про монархов с членами их семей и говорить нечего. Оскорбление Величества — одно из самых тяжких преступлений ещё с времён Древнего Рима, за это голова с плеч без вопросов. Или всё та же пеньковая верёвка. Разве что, при исключительном везении (очень влиятельная родня, или ещё какая высшая политика) могут объявить сумасшедшим, законопатив пожизненно в монастырскую темницу, где монахи будут «лечить» несчастного не самыми гуманными способами.
Ладно, это всё дела знати, а Трулль птица куда боле низкого полёта… Хм, а не в этом ли дело? Многие министериалы[1] за верную службу награждаются своими господами дворянским гербом, а вот Трулль как-то не сподобился. Хотя, у меня такое чувство, служит давно. Уж не поэтому ли у него морда такая… не слишком довольная жизнью, что ли? Не на этом ли его подцепил брат Енох? А что, вполне может быть. Иначе трудно понять, с чего бы ландфогт, ещё не увидев меня, был заранее настроен на обвинение и казнь, да ещё радостно соглашался со всем бредом монаха.
Желание получить долю наших с Роландом пожитков, хоть и львиную? Нет, смешно. Не стал бы он мараться из-за такой мелочи, тем более что про зашитые в одежду безанты Трулль не знал. Опять же, ему и с графом пришлось бы делиться, чтоб тот закрыл глаза на такое «правосудие». Подозреваю, что королевского перстня, который Вагнер объявил украденным у дядюшки, крысёныш и не понюхает. Трулль и монах быстро объяснят ему, то «делиться надо». Если уже не объяснили. Министериалу недворянского звания, хоть и поставленному ландфогтом, такая цацка тоже не по чину, а вот на графской руке будет в самый раз.
А графское покровительство в случае моей казни Труллю понадобится. Хоть он и вправе казнить и миловать, ни у кого не спрашивая позволения (кроме графа, когда тот на месте), но есть некоторые нюансы. Казнь рыцаря, пусть и из другой страны, втайне не оставишь. Это событие прогремит на всю округу. Развлечений у людей в эти времена мало, интересные новости бывают нечасто, так что обсуждать будут много, охотно и со вкусом. А вот это для ландфогта совсем не айс, как выражается молодёжь из моего времени. То есть из времени Семёна Делоне, в том числе и моя дочка, которую вряд ли я когда ещё увижу. Общество сейчас насквозь сословное, благородные держат шишку, и всяк сверчок должен знать свой шесток. Не думаю, что окрестным дворянам, как вассалам графа, так и прочим, понравится казнь собрата по сословию, даже и какого-то никому неизвестного проезжего француза, по приговору низкорожденного министериала. Нехороший прецедент, знаете ли. Сегодня Трулль казнит Симона де Лонэ, завтра ещё какой-то плебей потянет на плаху по своему желанию уже местного Карла-Фридриха-Иеронима фон Мюнхгаузена, условно говоря. А это уже потрясение основ!
Нет, на какого-то французика им плевать, не стоит обольщаться. Но за свои права и привилегии благородные в это время стоят дружно. Сословный интерес, он такой сословный… До времён, когда короли хоть герцогов и принцев начнут по своему усмотрению гноить по Бастилиям с Тауэрами, и отправлять на эшафот, а аристократы будут только утираться, ещё века три как минимум. Так что Труллю вполне могут выкатить предъяву, и не одну.
Тем более что ландфогта не назовёшь душой общества, и врагов за время своей службы он несомненно заимел немало, в том числе наверняка и среди дворян, которые рады будут припомнить ему все косяки. Тут и позорная для дворянского сословия (а не только лично для Симона де Лонэ) казнь через повешенье. Хотя со стороны ландфогта это могло быть просто запугиванием, в расчёте на дворянские заморочки, а прояви я готовность «сотрудничать со следствием», мог бы «милостиво» заменить петлю более благородным топором, а то и совсем аристократическим мечом. Тот же Баварец, судя по его готовности поработать в пыточной, наверняка смог бы оттяпать мне голову так, что я почувствовал бы только «лёгкую прохладу на шее», как говорили в средневековье про искусных палачей, хотя никто из их клиентов не смог это подтвердить.
Другим серьезным косяком Трулля могут объявить отсутствие на суде шеффенов[2]. Нет, по закону он может судить и без них, но «по обычаю» присутствие шеффенов весьма желательно, особенно когда судят дворян. Это я тоже выяснил у аббата Клерво, который, зная, что нам предстоит путь через германские земли, рассказал кое-что о немецких порядках.
Вот только для Трулля в нашем случае присутствие шеффенов было бы совсем нежелательно. Не знаю, смог бы он набрать достаточно дворян, которые по его указке осудили бы на казнь двух рыцарей-крестоносцев, на основании таких хлипких «доказательств», как слова Вагнера. Сколько-то серьёзного допроса хватило бы, чтобы этот тип так увяз в своей лжи, что уже никакая изобретательность не помогла бы ему выбраться оттуда с честью. Ведь монастырь Клерво не дальний свет, и послать туда справиться о Симоне де Лонэ и правдивости его слов невелик труд. Это даже не касаясь личности самого, с позволения сказать, «истца». Что-то совсем не верится в то, что этот крысёныш и его дядюшка имели хорошую репутацию даже в родных местах. Знатным происхождением они похвастать явно не могут, судя по фамилии покойного дядюшки Шульца, его предки выбились из деревенских старост[3], да и потомок каретников Вагнер[4] вряд ли знатнее. Богатства тоже нет, иначе не занялись бы дядюшка с племянничком разбоем на большой дороге. Были бы у них средства на нормальную рыцарскую экипировку — поступили бы в дружину какого-нибудь графа или герцога, и могли бы грабить на вполне законных основаниях, учитывая, что войн, как внешних, так и междоусобных, сейчас хватает. И я уверен, что не после встречи со мной и Роландом Шульц и Вагнер впервые вступили на тропу криминала. Наверняка промышляли они грязными делишками и до того, как судьба свела их с нами. И если даже никто их не поймал и не доказал вину, то слухи должны были ходить.
Так что мнения среди шеффенов должны были как минимум разделиться, особенно когда стало бы известно о булле Папы. Но если бы Трулль и добился как-то обвинительного приговора, например, поделившись нашим имуществом (хотя, что тогда досталось бы ему самому, Вагнеру и монаху, если, конечно, тот в доле, а не работает «за идею»), утаить дурнопахнущие подробности от дворянской «общественности» окрестных земель, однозначно не удалось бы. Кто-то непременно проболтался бы. Как говорят (или скажут?) в этих местах: «что знают двое — то знает свинья», а с шеффенами в курсе этого дела было бы значительно больше двоих. А там и до Клерво дошло бы, графство Люксембург недалеко от Саара. А учитывая связи тамошнего аббата и главы Ордена цистерцианцев, быстро узнали бы и во Франции. И долго ли из Парижа отправить гонца в армию?
Гильом Молодой по-любому должен будет возмутиться казнью своего вассала, да ещё идущего с ним в поход, и нажаловаться своему столь же молодому сюзерену, выкатив конкретную предъяву графу фон Саарбрюккену за беспредел его людей, даже не соизволивших известить его, Гильома, об аресте его человека. Людовик, которому скорее всего ещё не приелись «Салат крестоносца» с соусом «клервез», и который вряд ли забыл изобретателя, пожалованного перстнем с королевской руки, видимо, поддержит возмущение своего вассала и обратится к своему царственному брату, кайзеру Конраду. Ну а Конрад начнёт задавать неприятные вопросы моему тёзке, графу Симону. А крайним в этой истории окажется ландфогт.
Нет, через какое-то время, понятно, всё устаканится. Не будем себе льстить, не такая уж я крупная фигура чтобы из-за меня случился конфликт между странами. Людовик и Гильом получат какие-то плюшки от Конрада и Симона. Конрад что-то поимеет с графа фон Саарбрюккена. И царственные особы, а также мой сюзерен, забудут про Симона де Лонэ, словно бы его и не было. Не повезло молодому шевалье, бывает… Мало ли таких гибнет от разных причин? На всё воля Божья.
А вот граф Симон вряд ли забудет виновника своих проблем, и будет достаточно жёстко иметь Труллю мозги вопросом: «А на хрена ты меня в это втравил?». Тут и королевского перстня для оправдания может не хватить. А это вполне может кончиться для накосячившего министериала понижением в должности. Скажем, изгнанием на конюшню, навоз из-под лошадей выгребать. Что для привыкшего к власти ландфогта хуже я не знаю чего. Ещё и придётся терпеть насмешки и издевательства бывших подчинённых, которые уж точно не откажутся пнуть того, перед кем вчера сгибались в дугу. Недаром Трулль не стал нас допрашивать сразу. Не иначе, прикидывал хрен к носу и искал оптимальное решение. Пока брат Енох, видимо, не сделал ему предложение, от которого ландфогт не смог отказаться. Да скорее всего и не хотел.
А предложил монах Труллю, судя по всему, заменить банальное повешенье по обвинению в разбое, на яркое во всех смыслах шоу с подсветкой под названием «Наказание прислужника Аццкого Сотоны за Чёрное колдунство, или Торжество Веры». Что бы с этого поимел Трулль? Да немало. Прежде всего, заткнул бы рты своим недоброжелателям из местных, особенно дворян. Одно дело — возмущаться судом не по понятиям и казнью рыцаря по сомнительному обвинению в разбое, и совсем другое — выражать недовольство осуждением и сожжением страшного колдуна, продавшего душу Врагу Рода Человеческого. За это сами недовольные могут поиметь серьёзные проблемы по церковной линии.
Кроме того, получил бы поддержку не только графского духовника, но и самого епископа Меца. А тот мало что особа влиятельная, так ещё и имеет церковную власть над Саарбрюккенским графством. Вряд ли граф захочет конфликтовать с епископом, во всяком случае без очень веских причин. Тот ведь вполне может Симона фон Саарбрюккена и от церкви отлучить, а это по нынешним временам крайне серьёзно. А то и на всё графство наложит интердикт[5]. И тогда у графа будут большие проблемы уже с собственными подданными. Ему это надо?
А чтобы лично заинтересовать Трулля, Енох вполне мог от имени епископа, обещать ландфогту повышение, то есть вожделенное дворянство. То-то Трулль с таким энтузиазмом поддерживал монаха! Не забываем, что епископ Меца по должности работает ещё и графом в тех местах, и имеет полное право пожаловать дворянским званием кого захочет. Правда, в эти времена к дворянскому гербу должна прилагаться землица, но с этим вряд ли будут проблемы. Наверняка в графстве Мец найдётся полуразрушенная башенка, к которой можно прирезать с полгектара с садом или виноградником, и вот вам вместо обычного министериала Трулля — дворянин фон Трулль! Или де Трулль, если на лотарингский манер. А это совсем другой статус и отношение в обществе, в том числе и среди благородных! Один из них! С собственным феодом! И не беда что хреновеньким. Ландфогт за время службы однозначно нажил деньжат, должность-то хлебная — одни судебные дела сколько должны приносить. Так что, если даже граф Симон даст бывшему министериалу коленом под зад, бедность тому явно не грозит. Да и епископ может взять доказавшего свою верность кадра на службу. Наверняка на землях его графства или епископства найдётся чем поуправлять опытному администратору. Или к родне пристроит. С такими шансами можно рисковать графским неудовольствием и даже потерей должности.