Там, конечно, уже был Ельцин. Он сверкал очами: чувствовал, что решается и его судьба.
– Женщины, покиньте здание: готовится штурм Белого дома! – раздавалось по громкой связи.
Никто, конечно, Белый дом не покинул. Было ли страшно? Было. Был ли кураж? Конечно, был.
Зато потом, после трех дней путча, страну накрыл триумф. Сегодня я взял бы это слово в кавычки. Тогда – нет. Наша радость была искренней и неподдельной. И, пожалуй, я не вспомню больше такого момента единения, какой случился в стране в августе 1991 года.
Глава одиннадцатая
«Останкино»
Меня часто спрашивают: предчувствовал ли я путч? А если нет – понимал ли я, что Горбачев ведет СССР к развалу? Нет – я не предчувствовал путч. Да – я был уверен, что страна движется не в том направлении, в каком могла бы.
Не сказать, что я был хорошо знаком с Горбачевым и Ельциным. Точнее – я был с ними знаком хуже, чем мог бы. Но я демонстративно держал дистанцию. Журналисты не должны близко дружить с первыми лицами государства – иначе они потеряют шанс быть объективными. Я общался с Горбачевым, наблюдал за ним, анализировал его поступки и действия… Он жал мне руку. Его жена Раиса Максимовна говорила, что я – их с Михаилом Сергеевичем любимый телеведущий. Но я не обольщался на этот счет.
Во время встречи Горбачева с Джорджем Бушем-старшим произошел забавный эпизод. Жили оба президента каждый на своем корабле и строго по протоколу ходили друг к другу «в гости».
Когда на наш корабль с визитом прибыли американцы, вся наша делегация выстроилась по ранжиру и Раиса Максимовна с Михаилом Сергеевичем показывали Бушу свою «свиту».
Раиса Максимовна наслаждалась процессом.
– А это писатель такой-то, – делала она жест рукой. – А это художник такой-то, – еще один жест. – А это…
Дошла очередь до меня.
Раиса Максимовна улыбнулась сладчайшей улыбкой, протянула руку и потрепала меня по щеке.
– А это наш любимый телеведу-у-ущий, – пропела она.
Среди журналистов такой тон назывался «сироп». И не было ни одного здравомыслящего человека, кому бы он не претил. Я так и не понял в тот момент, что должен сделать: обрадоваться или оскорбиться.
Но ровно через месяц закрыли мою аналитическую программу «7 дней» – и над эпизодом с «любимым веду-у-ущим» я мог только смеяться.
Горбачев был продуктом своей системы. Работал первым секретарем Ставропольского крайкома партии – именно там его заметил Андропов. Молодой, многообещающий партийный лидер. Уверен, когда его назначали на должность генсека, никому в голову не приходило, что он настолько развернет судьбу страны.
Думаю, он и сам не ожидал от себя такого – и, даже начиная перестройку, планировал лишь «освежить» социализм, но не убивать его. Впрочем, с самого начала, едва взяв курс на гласность и демократию, он уже нажил себе много очень сильных врагов. Им была крайне недовольна вся силовая элита: КГБ, МВД, военные…
Ему – кто тихо, а кто демонстративно – противоречили многие «красные директора», первые секретари обкомов. Пожалуй, ни у одного советского генсека не было такой мощной оппозиции, как у Горбачева в 80-е годы.
И он почти победил. Он избавился от многих, кто стоял на пути его реформ, он перевернул сознание миллионов россиян… Он не справился с экономикой. Возможно, рядом с ним не оказалось хорошего экономиста, может быть, он сам не осознавал глубины проблемы – но страна в конце 80-х оказалась на пороге голода. И в тот же момент некоторые союзные республики настойчиво дали понять: они планируют покинуть Советский Союз.
Горбачев должен был бы дать понять: это невозможно. Причем невозможно настолько, что нет смысла даже это обсуждать.
Но тут в нем словно что-то сломалось. У меня есть фотографии с Ельциным, Горбачевым, Путиным, Медведевым – на всех снимках я касаюсь их. Это не случайность – мне всегда хотелось прикоснуться к человеку, который мне интересен. Было важно узнать, что под пиджаком – что-то вялое и безжизненное или стальной бицепс.
Может быть, это даже была идея-фикс: почувствовать физическую силу человека.
Так вот, однажды мне довелось дотронуться до руки Горбачева. До этого он мне представлялся округлым, слегка одутловатым. Причем – и физически, и внутренне. А тут вдруг оказалось, что у него мощная, очень сильная мужская рука. Но!
Я прикасался к нему еще в 80-е годы – когда страну охватила перестроечная эйфория. А вот каким его бицепс стал потом… Не знаю.
Когда начались волнения в Вильнюсе, он должен был лететь туда, в эпицентр. И он собирался – но не полетел. Струсил? У меня нет ответа на этот вопрос. В Карабах – не полетел. В Баку – не полетел.
А вот в Форос полетел… И вернулся уже в другую страну.
В приемной Горбачева я сидел уже второй час. Меня вызывали к генсеку на точное время, я приехал…
– У него в кабинете Александр Николаевич Яковлев, подождите, пожалуйста, – попросил секретарь.
Я ждал. Полчаса. Час. Полтора часа…
– Может быть, я пойду? – Я поднялся со стула. – Видимо, там долгий разговор, у меня тоже дела. Я приеду в другой раз.
– Нет-нет, Эдуард Михайлович, – секретарь замахал руками. – Подождите, пожалуйста.
Дверь кабинета открылась спустя два часа.
– Эдуард… – Горбачев сидел за своим столом – осунувшийся и смертельно усталый. Глаза его бегали. – Мы тут посовещались… – Он взглянул на Яковлева, словно ища его одобрения. – Мы посовещались и решили предложить тебе должность генерального директора «Останкино».
Хорошо, что я тогда сидел. Председатель Союза журналистов СССР и фактически – безработный.
– Конечно, я согласен, Михаил Сергеевич, – произнес максимально спокойно.
– Но ты будешь не один… – Горбачев снова посмотрел на Яковлева. – Вместе с тобой будет работать Егор Яковлев – его мы назначим председателем «Останкино».
И я снова согласился.
Это было странное решение: поставить во главу телекомпании двух человек, причем – даже незнакомых друг с другом. Егор Яковлев тогда возглавлял «Московские новости», газета была одной из самых смелых и популярных в стране… Каждый из нас знал друг о друге, но лично мы не общались.
Но почему именно меня и Яковлева? Почему не кого-то одного?
Потом уже мне рассказали: Горбачев настаивал на моей кандидатуре. Александр Николаевич Яковлев (Егор Яковлев был его однофамильцем, никаких родственных связей между ними не прослеживалось) горячился:
– Михаил, ты не можешь сейчас назначить никого без согласования с Ельциным, понимаешь? У тебя уже нет власти, власть – у Ельцина. Если ты поставишь Сагалаева, Ельцин его тут же снимет. Просто в пику тебе, ты понимаешь это? Поэтому сейчас мы должны продумать другой вариант – тот, при котором Борис согласится с твоей кандидатурой.
Так появился Егор Яковлев – главный редактор газеты, которая внесла немалый вклад в пиар Бориса Николаевича.
Горбачев тогда впервые услышал от Яковлева, что он больше не хозяин в стране. Что хозяев как минимум – двое. И он проглотил это.
Однажды много лет назад я вошел в кабинет Мамедова. Я тогда был инструктором ЦК ВЛКСМ, Мамедов – легендой, недосягаемой вершиной. Я даже не мечтал, что когда-то сяду в его кресло. Это была фантастика, причем ненаучная фантастика.
Прошло чуть больше пятнадцати лет – и я снова вошел в кабинет Мамедова. Только теперь это был мой кабинет.
Я сел за письменный стол Мамедова – только теперь это был мой стол.
Я посмотрел на телефоны прямой связи Мамедова с табличками «Горбачев», «Крючков», «Лукьянов», «Шеварднадзе» – только теперь это были мои телефоны.
– Да, Эдик, – сказал я сам себе. – Сбылась мечта идиота.
По чистой, гладкой, идеально ровной коричневой поверхности стола пробежала стайка рыжих тараканов.
Тараканы были не к добру. Совсем скоро из приятного ступора меня вывел звонок Михаила Полторанина.
– Ты чего, бл…! – орал он в трубку. – Ты ох…л, бл…?! Ты какого х… там творишь?
– Миш, что случилось? – Я чуть отодвинул трубку от уха: истерика Полторанина била по барабанным перепонкам.
– Что за сюжет ты дал в программе «Время»? Мы что, по-твоему, дербаним партийное имущество?!
– Миш, ну вы правда дербаните, – усмехнулся я.
Сюжет действительно был – бомба. Ровно в тот же день, как победила, молодая ельцинская власть занялась перераспределением среди своих людей партийных квартир, машин и прочих благ цивилизации. Занялась так неприкрыто и нагло, что не рассказать про это мы не могли.
– Ты что? – орал Полторанин. – Ты забыл, кто тебя поставил на это место?! – Значит, мою кандидатуру все-таки согласовали с Ельциным. – И вообще, – надрывался он, бывший тогда ельцинской правой рукой, – сейчас мы власть! Мы будем говорить, что тебе можно, а что нельзя!
Я положил трубку.
Посмотрел на огромный, просторный, бездушный кабинет Мамедова. На мой теперь кабинет.
– Попал, – сказал я себе. И был прав.
Как раз в тот момент меня озарило: я должен делать свое телевидение. Не горбачевское. Не ельцинское. Не общественное даже – свое. Чтобы никто не говорил мне, какие сюжеты ставить в эфир. Никто не распоряжался эфирной сеткой, кроме меня. Никто не диктовал, какой должна быть картинка.
Я должен сделать свое. И только свое. Тот день я считаю днем рождения ТВ-6.
Я проработал в «Останкино» еще месяцев восемь. Это было сложное время – мы не сошлись характерами с Егором Яковлевым, хотя он искренне старался подружиться, приглашал меня к себе на дачу. Он нравился очень многим людям, женщины его просто обожали, но… можно сказать, мы не совпали по крови. Такое бывает даже среди очень хороших людей.
Потом Яковлев пригласил Игоря Малашенко на должность политического директора – что оставалось делать мне? Чем заниматься?
Как раз в тот момент, когда почва для ТВ-6 была подготовлена, я написал заявление об уходе.